В середине 60-х годов ХХ века в Ленинграде при Дворце культуры имени Ленсовета открылся клуб любителей кино, он назывался “Кино и ты” – “КИТЫ”.

Во время жесточайшей цезуры, не пропускавшей на широкий экран ничего сомнительного с точки зрения коммунистической идеологии, основатели и члены этого клуба ухитрялись смотреть замечательные западные фильмы, в буквальном смысле приоткрывавшие им двери в иной мир. О клубе любителей кино “КИТЫ” мы говорим с бывшим инженером-оптиком завода ЛОМО, организатором клуба Юрием Гольдбергом и с журналистом, членом клуба Наталией Сидоровой.

– Юрий, как получилось, что вам в глубоком Советском Союзе пришло в голову организовать такой киноклуб?

– Это были 60-е годы, нам казалось – чуть ли не свободный мир настал. И было разрешено создание клубов по интересам. На заводе ЛОМО возник Клуб любителей искусств, КЛИКА. В самом начале 60-х у нас бывали Окуджава, Высоцкий, Кукин, Клячкин… Были всякие сложности, например, мы пригласили Окуджаву сразу после его неудачного выступления в Доме кино и мерзкой статьи Лернера в газете “Смена”. Меня вызвали в партбюро: что вы хотите от этого Охуджаева? Я сказал: не беспокойтесь, он участник войны и член КПСС. Они говорят: ну, ладно…

А я очень любил кино, и был тогда такой кинотеатр “Молодежный”, а при нем киноклуб, куда я стал ходить. В конце концов там, как во всякой нормальной организации, возникла оппозиция. У них был принцип – главное, чтобы фильм был новый, увидеть его раньше всех, но иногда это были совершенно ненужные фильмы. И на обсуждениях там говорили о художественных свойствах фильма, а нам хотелось другого.

Была у нас такая Наташа Долгова, у нее были контакты с Дворцом культуры имени Ленсовета, и она договорилась, чтобы нам предоставили там помещение – и мы организовали свой собственный клуб. Там была старая, ненадежная ветхая аппаратура, но, к счастью, мы-то были с ЛОМО, и среди нас был главный инженер будущего клуба Игорь Лейкум, сборщик астрономического цеха. С его помощью мы восстановили эту аппаратуру, а через много лет получили через ЛОМО настоящее, хорошее оборудование. Во дворце было много клубов, но они, видимо, были заинтересованы еще в одном, поэтому очень нас поддерживали, как и профсоюзы. Они помогали нам общаться с прокатом, а это было самое сложное: выдать нам фильм на три дня – значит потерять его на три дня для проката. И трудно было объяснить им, что эта лента все равно лежит у них без движения.

Сначала они общались с нами только через начальство, навязывали нам фильмы, идущие в кинотеатрах, что нас не всегда устраивало. Тем не менее мы возникли, создали свое положение и устав, чтобы чем-то отличаться от других. Принцип у нас был такой: наш фильм – не обязательно новый, но обязательно интересный. Это не всегда получалось – мы же были непрофессионалы, да и поди найди такой фильм каждую неделю. Перед каждым фильмом у нас делалось вступление: почему выбран этот фильм. А после фильма было обсуждение, и, как я сейчас понимаю, ради этого все и создавалось – ради возможности общаться и разговаривать о чем угодно (ведь практически все были свои), опираясь на фильм, говорить не столько о нем, сколько о том, какие мысли и переживания он у тебя вызвал. И это уводило нас далеко, к концу обсуждений мы часто забывали о самих фильмах.

– Наташа, а как получилось, что вы стали одним из КИТОВ?

– Я очень любила кино, а тогда я работала на ЛОМО в редакции радиовещания, все мы там тусовались, я узнала о клубе и тоже стала ходить. Для меня это было открытием – оказывается, фильм может касаться самых разных проблем, которые мне бы и в голову не пришли. И там я познакомилась с интересными ребятами, с которыми и потом общались, и не только на показах.

– А вы согласны, что все затевалось ради обсуждений?

– Абсолютно согласна. Для меня – уже как для журналиста – были интересны эти люди, со своим видением, со своими понятиями о жизни. Был такой Женя, мастер, выезжавший на газовые аварии, страстный поклонник воспитательной системы Макаренко, убежденный коммунист. Понятно, либералы на него накидывались, но в его взглядах была какая-то глубинная правда, а для меня было очень важно знакомство с такими яркими личностями.

– Юрий, а вот откуда такие люди были на ЛОМО – все-таки это завод, хоть и оптики…

– Там были люди не только с ЛОМО: Наташа Долгова – доктор, Иосиф Дольник – гуманитарий, а я был на ЛОМО довольно известной личностью, и мне легко было давать всем информацию о клубе.

Еще один важный наш принцип – свободный вход. У нас в уставе было написано, что есть члены клуба, а есть посетители, и поскольку рядом был клуб ветеранов, вот они к нам и приходили. А потом часто писали на нас “сигналы”: как это так, нигде этот фильм не идет, а у них идет, ничего непонятно, а они еще что-то обсуждают, и само обсуждение непонятно, да и вообще, чего это они собираются? Они прямо не говорили, что евреев очень много, но это читалось между строк, появилось даже выражение (не уверен, правда, что родившееся именно в нашем клубе), что это не киноклуб, а киногога. Это тоже был очень важный фактор.

Сейчас я понимаю, что этот клуб сильно повлиял и на людей, пришедших после нас. На мою дочку – точно: когда она была подростком, если она успевала быстро сделать уроки, мы брали ее в киноклуб. А потом это очень сказалось на ее книгах. Она преподавала в Гарварде искусство России ХХ века, в том числе искусство кино, и уже в Америке она приносила мне посмотреть мои любимые фильмы – “Июньский дождь”, “Короткие встречи” – они тоже оказались в ее учебной программе.

Но самое главное: этот киноклуб открыл для меня мир. Клуб существовал официально, мы могли сами выбирать фильмы, мы приглашали композиторов, режиссеров, актеров, операторов, документалистов. Естественно, мы любили и неоднократно смотрели фильмы Тарковского.

– Наташа, а у вас были какие-то потрясения благодаря этим кинопросмотрам?

– Я очень хорошо помню свое потрясение от бразильского фильма, который никто уже не помнит и не знает: “Орфей и Эвридика”. Там показан карнавал в Рио, Орфея изображал потрясающий черный актер, и Эвридика была изумительная красавица, в немыслимом карнавальном костюме, и вот она погибает, а он идет ее искать. Почему-то этот фильм запал мне в память – карнавал, Рио, вся эта красота, преломление древнего сюжета.

– В общем, жизнь становилась ярче?

– Я знала, что у нас все нехорошо, но не понимала, насколько это все ужасно. Поэтому я никогда не была диссидентом и не смогла бы выйти на площадь. Помните эту фразу: вы такие счастливые, потому что вы не знаете, какие вы несчастные? Так вот, я не знала, какие мы несчастные. Это я узнала уже потом.

– Юрий, а у вас возникал дисбаланс между настоящим и той иллюзией, в которую вы уносились?

– Нет, да и не было этой иллюзии. Наверное, я оптимист по натуре. Потрясение было, когда я побывал на фестивале в Москве и за две недели посмотрел там 60 фильмов. Они были разные: хорошие, плохие, но – из разных стран, и они все вместе показывали мир, о котором я не имел никакого представления. Я это понял, хотя я стоял на земле и считал, что надо жить, где живем.

– А в чем разница между этими мирами – на тот ваш свежий взгляд?

– Это очень трудно объяснить. Уже много лет спустя, живя в США, я рассказывал своему сослуживцу о своей коммунальной квартире. Он говорит: о, Юрий, я тоже жил в коммунальной квартире, мы с двумя студентами снимали такую. Я говорю: у тебя была своя комната? – Да. – А у твоих соседей? – Да. – У вас был свой стол на кухне, куда мог плюнуть сосед, поссорившись с вами? А главное, он не понял, что они по своему желанию могли снять такую квартиру, а могли уехать из нее. И эта разница опыта чувствуется в любой мелочи.

– Наташа, это чувство вам знакомо?

– Я думаю, если бы правительство знало, что оно делает, устраивая международные кинофестивали, оно бы их не устраивало. Ведь я уверена, что такой Юра был не один, и получалось, что людей, инфицированных свободой, становилось больше. И мы знаем, к чему это привело. Когда мы ходили на обсуждения в наш клуб, мы были свободными, мы выражали свои мнения, а не предписанные нам, мы начинали думать, у нас возникали сомнения. И еще это была школа дискуссий – оппонента надо было убедить своими аргументами, и человек с другим мнением оставался твоим другом. По-моему, сейчас нам этого катастрофически не хватает.

– Юрий, от вас же все это требовало огромной организационной работы?

– Да, но это было захватывающе интересно. Мы жили рядом с Дворцом культуры Ленсовета, и многие члены клуба бывали у нас в доме, и жена принимала в нем активное участие, и дочь слушала наши разговоры. Когда я уезжал, я вообще не представлял, как смогу жить без киноклуба, но оказалось, что там он просто не нужен.

– Наташа, а по вашим тогдашним ощущениям, киноклуб вписывался в советскую действительность? Или вы чувствовали, что это нечто другое?

– Мы тогда не осознавали, что вокруг – советская действительность, это была наша жизнь. И в ней был этот оазис. Может, я этого не осознавала, но я там чувствовала себя свободной. И позже в нашем “Паридизе” происходило примерно то же, что тогда в "КИТАХ".

– То есть вы потом создали еще один, уже домашний клуб?

– Да, мы отмечали старый Новый год, кто-то пел, кто-то что-то читал, кто-то закатил нам даже венок сонетов, и нам так это понравилось, что мы решили: а зачем ждать целый год, давайте собираться чаще. И к нам приходили музыканты, поэты, а с перестройкой – и политики. Я какое-то время работала в Москве, потом вернулась, а знакомства остались. У меня тут был пресс-клуб, куда я приглашала московских политиков, днем они общались с журналистами, а вечером – с нами. К нам приходили Ландсбергис, Шушкевич, Артем Тарасов, Галина Старовойтова. У нас угощение бывало на ковре, и когда они со всеми вместе садились за этот ковер, для них это была новая обстановка, которую они даже не могли себе представить. Частное общение должно быть обязательно – то, что иногда можно услышать здесь, нельзя прочесть или услышать ни в газетах, ни на радио, ни на телевидении.

– Юрий, все-таки я не поняла, как киноклубу “КИТЫ” удавалось показывать фильмы, практически недоступные обычному советскому зрителю?

– Мы начали в 1966–67 годах, а уже в 70-х существовало положение, что 16-миллиметровые фильмы, взятые в посольствах или консульствах, можно демонстрировать на частных показах. Они считались как бы непрофессиональными фильмами, но на самом деле они были профессиональными, просто переснятыми на другой формат. Это была инициатива кинотеатра “Молодежный”, но так как эти просмотры всегда были связаны с расходами, они нас присоединяли, и мы смотрели много польских, французских фильмов, которых не было в прокате.

Надо было снять зал – все это был определенный риск для людей, для клуба. Нужно было завезти в зал аппаратуру, найти переводчика и заплатить ему – чтобы он сходу перевел фильм. Это была целая система. Но вся жизнь была такая. Когда нам из Москвы прислали фильм “Унесенные ветром”, нам сказали: вы его покажете в ДК Ленсовета, но никто не должен знать заранее, какой это будет фильм. А как вы заполните зал на 1200 мест, если никто не знает, на что идет? Мы у себя на ЛОМО повесили объявление: “Комедия “Сзади, только сзади”, а внизу мелко написали – возможна замена фильма другим. Это очень характерный случай.

Часто нам в Москве, в Госфильмофонде давали фильмы, которых не было в прокате, но в Ленинграде их показывать не разрешали. Марк Кушниров, автор нескольких книг о кино, говорил: конечно, у вас там, на севере, климат холоднее. А еще я читал лекции под названием “Киноэкран – арена идеологической борьбы” – хорошо звучит? Этим мы держали клуб на высоком идеологическом уровне. Там я рассказывал о фильмах, увиденных на фестивале, больше ни о чем, выступал в заводских цехах. Когда я сидел в отказе, это давало мне заработок, ведь общество “Знание” не знало, что я сижу в отказе, давало мне эти лекции и платило за них по шесть рублей.

– То есть вы тихонько протаскивали нелегальные фильмы?

– Все было легально. Посольство, консульство имело право давать нам эти ленты – мы не имели права их коммерческого использования, не брали за них денег. Другое дело, что власти по идеологическим соображениям не хотели, чтобы люди видели эти фильмы, но остановить их не имели права. Все было легально, это была хорошая щель, через которую можно было проскочить.

– То есть это действительно была школа свободы?

– Да, только мы тогда этого не понимали. По-настоящему я это понял, уже находясь за рубежом – какая это была отдушина, сохранившая в нас способность мыслить.

– Наташа, глядя уже из сегодняшнего дня, вы согласны с Юрием?

– Да, для меня – может, тоже неосознанно – это была школа свободы, инфекция, которая передается от человека, зараженного свободой, к другому. К сожалению, пока у нас население недостаточно инфицировано. Но поскольку стремление к свободе – это непобедимая страсть, я уверена, что когда-нибудь она все равно охватит всех.

– Скажите, Юрий, “КИТЫ” единственны и уникальны, или были и другие подобные начинания?

– Были. Еще раньше “КИТОВ” у нас появился такой шуточный, пародийный клуб – КЗБЗ – Клуб заядлых болельщиков “Зенита”. Ничего плохого не подумаешь, тем более что сначала мы действительно просто ходили, болели за “Зенит”, а потом КЗБЗ отходил от этого все дальше и превратился в нашу внутреннюю игру – с очень сложной, с применением высшей математики, системой подсчета очков. Мы ставили на игры, и в зависимости от того, как близко ты угадывал, ты платил штраф, но всегда платил, и это шло в общую кассу клуба. И в конце сезона, осенью мы нанимали автобус – это в советское время! – и ехали в Таллин.

У нас было много смешного. Все члены клуба назывались “уважаемые члены”, сокращенно – УЧ. Был у нас уважаемый член по фамилии Тренке, его высаживали на мосту и говорили, что он неизвестной национальности, поэтому мы не можем перевезти его через границу РСФСР в Эстонию, он должен переходить мост пешком. А так как к этому времени все уже были выпившие, он вылезал и шел через мост. Это была большая забава сначала молодых, а потом уже очень взрослых людей. Она многое пародировала, и даже были некоторые неприятности со стороны властей, когда наши документы попадали в сторонние руки.

– Какие документы?

– Ну, как, у нас же все фиксировалась – например, выговор за непосещение такого-то матча. Хотя никто его не посещал, кому-то одному выносился выговор, и он платил десять копеек штрафа в казну клуба – просто ее надо было пополнять. У нас были атрибуты: водитель, возивший нас на автобусе, был заслуженный водитель КЗБЗ, значки у нас были – и в “КИТАХ”, и в КЗБЗ – например, к съезду КЗБЗ, был гениальный и мудрый президиум КЗБЗ.

– А сколько съездов-то было?

– 57.

– А бдительные органы не озаботились вашим существованием?

– Это же все было внутри ЦКБ ЛОМО, все нас знали, и шутки наши знали, и многие там всерьез болели за “Зенит”. У нас было выражение: “Зенит” никогда не проигрывает, он иногда выигрывает с отрицательным результатом. У нас была печать, напоминавшая официальную, только внутри вместо герба был футбольный мяч, а вокруг мелким шрифтом – Клуб заядлых болельщиков “Зенита”.

– Эта игра тоже была элементом свободы?

– Для нас – наверное, первым, зачаточным, не очень осознанным элементом. Но это нас развлекало в тех условиях – настолько мерзких, что мы даже не осознавали, насколько они мерзкие, давало возможность выходить за их пределы.