Все знают, что вокруг есть разнообразные тусовки, модные и интересные места и скопления людей, куда принято ходить, которые являются более или менее тесным кругом для публики определенного типа.

​

Что это за круг, как он возникает, насколько он узок, кто может в нем стать своим, а для кого это невозможно, в каких местах роятся эти круги, почему они рождаются и умирают? О том, что такое петербургская тусовка и чем она отличается от московской и любой другой, мы говорим с социологом культуры, преподавателем Высшей школы экономики, научным сотрудником Центра молодежных исследований Маргаритой Кулевой и антропологом, искусствоведом, доцентом факультета антропологии Европейского университета в Петербурге Михаилом Лурье.

– Маргарита, вы серьезный исследователь, почему вы вдруг обратились к такой несерьезной теме, как тусовка? Ведь вы даже выступали на эту тему в лектории Новой Голландии.

– Мне хотелось сделать что-то новое, веселое. Неформальный элемент очень важен в становлении профессиональных карьер, и мне хотелось посмотреть, как “работает работа” – в таком перформативном, совсем неформальном варианте. Есть такой не новый уже тезис, что когда художники выпивают вместе, они все равно работают. А еще я хотела посмотреть на культурную историю Петербурга в 2000–2010-е.

– Михаил, вот Маргарита говорит о тусовке как о части художественной, культурной жизни. Для меня это всегда было более широкое понятие, а для вас?

– Вообще слово "тусовка" вошло в русский язык сразу в нескольких значениях: конкретного круга – “своя тусовка” и определенного типа времяпрепровождения, неформального, при отсутствии структур.

– А тусовка как место?

– Это еще одно значение. И еще – тусовка как мероприятие, вечеринка. Правда, раньше мы говорили о тусовке как о молодежной среде, сложно было представить себе словосочетание “тусовка инженеров” или “тусовка лидеров компартии”. А сейчас мы так говорим. Мы можем сказать о партийной тусовке, о тусовке бомжей, о тусовке художников.

– Почему возникает тусовка?

– Она не возникает на пустом месте или в пустом месте, тусовка приходит в то или иное место, уже существуя. А где завязываются эти связи и социальные сети, даже если мы говорим не о сегодняшнем дне, когда они возникают, в основном в виртуальном пространстве? Когда люди вместе учатся, вместе потом вылетают из учебных заведений, вместе отдыхают, находят себя в каком-то совместном творчестве. Тусовка предполагает, прежде всего, единство стиля или габитуса, и единство идеологии, убеждений отчасти входит в это представление о своем и чужом, правильном или неправильном стиле, хотя не определяет его полностью. Вспомним фильм “Стиляги”, во многом построенный на интриге – как эта тусовка обыгрывает границу между собой и кондовыми комсомольцами, и как у главного героя происходит переход от одного габитуса к противоположному. Наверное, это стилевое единство и определяет границы тусовки. Если ты находишься в хипповской или постхипповской тусовке, никому не важно, богатые ли у тебя родители. Важно, как ты себя ведешь, позиционируешь – тут Маргарита совершенно верно говорит о перформативности. Твое поведение – это высказывание, жест, ты постоянно творишь себя и свою тусовку, переопределяешь ее границы.

– Маргарита, а есть ли различие между петербургской и московской тусовкой и тусовками других городов?

– Мне кажется, Москва более открыта и ресурсоемка – нужно больше людей, чтобы заполнять эти рынки. А в Петербурге есть иерархии, которые не меняются годами, это достаточно закрытый мир. Думаю, молодому художнику из другого города будет легче в Москве, там хотя бы профессиональный путь можно начать позже. А здесь – если вы не закончили художественную школу при Эрмитаже, то уже что-то потеряли.

– Все же вы говорите в основном о художественной тусовке…

– Мне кажется, в 2000–2010-е произошло размывание понятий – где искусство, а где life style, особенно в хипстерской среде. Как отличить художественную тусовку от дворовых ребят с гитарой?

– Михаил, а вы как-то структурируете для себя петербургскую тусовку, делите ее на художественную и нехудожественную, на временные периоды?

– Тусовок в Петербурге много, и они меняются с изменением общих культурных трендов. Да, если сравнивать с Москвой, тут у нас действительно важнее профессиональные структуры, династии, надо держать спинку – все это верно. Москва кажется более открытой. С другой стороны, именно в Ленинграде, в Петербурге возникали стихийные сообщества, стихийные практики – в таком количестве, которое потом давало новое качество. Например, Ленинградский рок-клуб во многом определил молодежную культуру 80-х годов. А сейчас – посмотрите на так называемые хипстерские местечки, хипстерские бары – это определенный стиль и в жизни, и в дизайне. В Петербурге их появилось огромное количество, некоторые бары даже ездили с гастролями в Москву на выходные – там таких мест не хватало. Теперь Москва подтянулась. Не знаю, на кого стихийно ориентировалась молодежь, заводя эти маленькие тусовочные бизнесы – с бизнес-идеей “не имей сто рублей, а имей сто друзей, и тогда у тебя будет тысяча”… Может, у них были какие-то европейские модели, например, Берлин.

Одно из самых известных в Петербурге тусовочных мест – “Мертвые поэты” на Жуковского. Вообще, этот пятачок – улицы Жуковского, Некрасова, Маяковского – это сейчас один из важных кластеров для таких заведений. Есть еще “Хроники”, когда-то гремел бар “Мишка” на Фонтанке, он и сейчас популярен, на Петроградской есть вполне себе тусовочный бар “Ясли”.

– А что делают в таких барах, что такое тусоваться – просто приходить, видеть знакомых, незнакомых?

– Скорее, знакомых. Если человек со стороны приходит в такое место… Но, скорее всего, он, конечно, не приходит: заглянет, увидит чужую тусовку и закроет дверь. Бывает такой необъявленный возрастной ценз – при входе человеку могут по-дружески сказать: смотрите, тут зеленая молодежь выпивает, вам будет скучно. А если новичок еще и выглядит как социально чуждый, то здоровые охранники могут и выставить без объяснения причин.

– Что же это за социальная среда, откуда все эти люди – участники тусовок?

– Молодежь, которая ходит по барам и фестивалям, – это часто студенты или недавние студенты, в том числе тех вузов, где получают социальные, гуманитарные, художественные профессии. Лидер тут – Смольный…

– Не тот, где правительство…

– Нет, там своя тусовка. Смольный институт свободных искусств и наук еще с 2000 годов во многом формировал эту среду, там была специфическая и старательно созданная атмосфера, где в приоритете была идея свободы, коммуникации. Сейчас и Вышка, и Европейский университет приняли эту славную вахту.

– Маргарита, то есть тусовка – это, прежде всего, студенчество?

– Я согласна. Это очень интересно: вроде бы тусовка – это новая социальность после распада прежних социальных структур. А на самом деле людей в тусовку рекрутируют старые институты – семья, вузы, профессиональная деятельность. При этом, конечно, тусовка может использоваться как ресурс, как социальный капитал. Для выживаемости тусовочных мест важна и периферия, когда люди из других городов знают, что здесь, как в Берлине, есть свои хипповые места – давайте заглянем. И если эту периферию отсечь, для меня вопрос, выживут ли эти места.

– Наверное, это было совсем не характерно для тусовок советских времен?

– Да, посмотрите, как произошел раскол в рок-клубе – когда пришла массовая популярность этих групп.

– Всем известно, что в Москве больше денег – наверное, уже поэтому тамошняя тусовка должна отличаться от петербургской?

– Я немножко понимаю про такие московские места, как “Стрелка”, “Гараж” или “Винзавод”. Деньги есть не у тех, кто там работает, а у организаций, что выражается в интерьерах этих заведений, в именах людей, которые туда ходят. Деньги и социальный капитал не всегда напрямую связаны.

– А в Петербурге есть какие-то места, которые для вас важны?

– Наверное, интересно подумать, почему здесь выживают некоторые места, у которых совсем не много денег. Вот, например, галерея “Борей”, где тусовка давно сложилась, очень интересный вариант. Это очень старая тусовка, практики там не особенно поменялись, публика не особенно приросла. И если мы подумаем о Петербурге как о европейском городе, сравнивая его с Берлином или Лондоном, то увидим: никакой особой монетизации этой деятельности тут не происходит. Боюсь, что в Лондоне такое место, как “Борей”, не просуществовало бы и года. В любом случае, никакой единой тусовки здесь нет, а что касается ценза на вход, то он может быть разным. Вот Михаил говорил насчет возрастного ценза, то тут мне кажется очень интересным то, как конструируется возраст. Тут имеет значение и одежда, и перформанс, на который человек способен, и социальный капитал. Сколько Сергею Шнурову – 50? Но думаю, что человек, который так выглядит, даже если бы он не был Сергеем Шнуровым, мог бы войти в любой бар.

– Михаил, вы согласны, что возраст при ближнем рассмотрении оказывается понятием условным?

– Конечно. Есть прекрасное старое хипповское понятие “олдовый”, которое отличное примиряет, на первый взгляд, непримиримое: отсутствие такого важного параметра, как молодость, и желание принадлежать к молодежной тусовке. И у олдовых есть свои категории – ну как, старичок сидит на печке и сказки детям рассказывает, не может ни пахать, ни сеять, ни детей производить, но у него есть свои социокультурные функции. А если условный старичок еще и по всем фронтам может, то к нему и вопросов нет, и не обязательно применять к нему категорию “олдовый”.

Естественно, что в упомянутых нами барах можно встретить не только студентов, но и их преподавателей, которым хорошо за “сорокет”, а то и под “полтос”, как говорят в народе. Это никого не смущает – их социальный возраст благодаря разным механизмам если не снижается, то нейтрализуется. Границы молодости все больше раздвигаются. В чем изюминка риторики тех, кто пытается примирить народ с увеличением пенсионного возраста: мы же вам молодость продлеваем!

– Маргарита, вы в своей лекции говорили о том, что тусовка возникает как бы на пустом месте – а почему она пропадает?

– Это интересный вопрос. Ведь у нас студенты художественных вузов, Мухи, академии художеств практически исключены из тусовок. Мое исследование показывает, что им просто надо настолько много учиться, что бывают случаи, когда студенты, обязанные покинуть мастерские в 10 вечера, норовят после обхода незаметно вернуться туда, чтобы еще поработать после 12. Им некогда ходить в кафе или галереи. А еще очень важная вещь – креативные пространства, которые вообще-то тоже можно связать с тусовками. Но посмотрите, там нет галерей, нет художников. В Берлине или Лондоне первое, что мы найдем в таких местах, – это галереи художественного производства, а в Петербурге нет – и я вижу тут некоторую нестыковку.

А почему тусовки пропадают – это не значит, что люди больше не проводят время вместе. Мне кажется, тусовки, как все на свете, имеют свой хронометраж: время рождения и – не хотелось бы говорить смерти – но преобразования. Тусовок 1990-х – 2000-х больше нет. Произошла профессионализация сообщества или сцены. Теперь имеет значение не только перформативный статус, который вы можете произвести, но и более формальные требования. То есть происходит формализация этой сферы. И плохо это или хорошо, но сейчас все в этих заведениях в гораздо большей степени встало на рыночные рельсы. Может быть, какие-то сцены благодаря этому становятся более открытыми. В Новую Голландию или в парк Горького может прийти любой.

– Михаил, вы согласны?

– Конечно, возможно, граница проходит где-то между Новой Голландией и парком Горького, и какими-то другими местами и формами существования этой среды. По-моему, Новая Голландия – это не характерный для Питера пример попытки сделать пространство с явными признаками присутствия тусовки по-настоящему открытым и публичным, а не светски закрытым, как бар “Хроники”. Мне кажется странной идея, что кто-то едет в Петербург посмотреть на тусовку в Новой Голландии, ведь никто не ходит туда потусоваться, пообщаться со знакомыми, разве что его друзья там работают, вот они-то как раз связаны с современными молодежными тусовками, и со Смольным институтом, и с Музеем стрит-арта. Открытость Новой Голландии мне очень импонирует, но она никак не связана с тусовками в светском значении этого слова. Маргарита говорила о бедных-несчастных студентах Мухинского и академии художеств, но это, мне кажется, говорит о том, что художественный истеблишмент формируется не в академии, а где-нибудь в баре “Хроники”.

– А что вы можете сказать в ответ на вопрос, который я уже задавала Маргарите – о рождении и умирании тусовок?

– Конечно, все имеет начало и конец в этом самом прекрасном из миров. Если вернуться к началу разговора, то в 80-х годах, в начале 90-х в Ленинграде была очень яркая, насыщенная молодежная тусовочная жизнь, были и Пушкинская, 10, и пресловутый “Сайгон”, и “Ротонда” – были места, были люди, которых можно было узнать просто по тому, какой у них взгляд. Конечно, это время прошло, большая периферия этого явления растворилась и живет обычной жизнью, часть той тусовки стала заметными фигурами, рок-музыкантами, художниками, часть сумела конвертировать этот капитал не только в славу, но и в деньги. Но сама эта тусовка с ее особым стилем, созданным этими людьми, закончилась. Другое дело, что – как это ни банально – все повторяется: и петербургские творческие тусовки и салоны Серебряного века, и что-то из семидесятых и восьмидесятых, из нулевых и десятых.

– Маргарита, а есть тусовки, которые создавались и распадались на ваших глазах?

– Наверное, стоит назвать креативные пространства, которые очень изменились. В первых – в “Этажах”, в “Ткачах” – была очень важна идея легкого петербургского аристократизма, элитизма: представляете, мы с друзьями сняли особняк и делаем интересные творческие вещи. Часть этих мест закрылась. И посмотрите, что происходит с “Этажами”, это симптоматично: мне кажется, идея монетизировать стиль была там заложена в бизнес-модели, аристократическая идея просматривалась с самого начала, то есть предполагала не только наличие людей, которые там красиво тусуются, но и тех, которые на это смотрят. Это вообще важно с точки зрения теории сцен: посмотрите на панков – вроде им вообще на все наплевать, но тогда почему вы стоите на тротуаре, где вас все видят, а не где-нибудь дома? То есть тут очень важно наличие зрителя, который не из твоей тусовки.

Этот вопрос публичности и приватности очень хорошо показан в фильме “Лето”. Но ведь всем нужно выживать – и посмотрите, что случилось с “Этажами”: выставка улиток, выставка котят, выставка суперикон.

Ну, и еще очень важно, кто определяет, есть в каком-то месте тусовка или нет. Мои студенты считают, что на Новой Голландии как раз и есть самая тусовка. А кто-то считает, что в баре “Хроники”. А кто-то слышал про альтернативные места и идет в “Этажи”. Если мы говорим про тусовки как социальные круги, материализующиеся в том или ином месте, то, может быть, можно сказать, что эти места умирают, может, эти круги возникают в другом месте. А может, сам круг распался, а на его место пришли другие люди. Интересно, когда в одном месте есть разные поколения. Но я думаю, что, в сравнении с позднесоветскими временами, сейчас все возрастает значение профессионального статуса.

– Михаил, вы же специалист по городскому фольклору – а тусовка имеет свой особый язык?

– В 80-е годы молодежный сленг стал заметным, ярким, будоражащим явлением в языке и речи. Но пласт сленга отошел. Сейчас в молодежной тусовке, мне кажется, вырабатывается новый сленг, хотя, вероятно, по тем же моделям и из тех же источников: что-то из общего или криминального жаргона, что-то из освоенных русифицированных иноязычных влияний, в первую очередь, англоязычных. Вот, например, “зачекать” – проверить, опробовать что-то: новое место – надо зачекать. На современный язык, на устройство тусовки влияет сетевая жизнь, многое приходит из интернета и там живет. Да и само место и устройство молодежной творческой тусовки в более широком социальном пространстве другое. 20–30 назад надо было обязательно маркировать себя с помощью языка, чтобы дать понять, что ты свой, что ты всем владеешь – как, собственно, и в криминальном мире, где по фене ботают в гораздо большей степени люди молодые, с неуверенным статусом. А сейчас сама ситуация изменилась, и в качестве языка, по которому опознаются свои, возможно, приходит некий метаязык социальных наук. Знаете, есть такая шутка “фильтруй дискурс” – она не случайно появилась: если ты не владеешь на минимальном уровне таким общесоциально-гуманитарно-научным жаргоном, то это не очень хорошо. Надо владеть, – сказал в интервью Радио Свобода антрополог, искусствовед Михаил Лурье.