В Санкт-Петербурге гибнет, лишенный хорошего помещения, "Наш театр" ​заслуженного артиста России Льва Стукалова.

Театр со своими спектаклями гастролировал по стране, список полученных в разных номинациях "Золотых софитов" и других премий весьма убедительный. Прежде "Наш театр" располагался в хорошем помещении на Большой Конюшенной улице, и его многие знали, а сегодня он ютится в крошечном вонючем подвале на Петроградской стороне, и о нем практически забыли. О судьбе "Нашего театра" и о российской культурной политике, не стремящейся к сохранению ценных театральных коллективов, мы говорим с театральным режиссером Львом Стукаловым и писателем, театральным и кинокритиком, публицистом Татьяной Москвиной.

– Лев, что такое "Наш театр" и как он появился?

– Он возник в 2000 году из выпускного курса Ленинградского театрального института – профессора Петрова и моего, на основе трех дипломных спектаклей: "Липериада", Love и "Дело корнета О-ва" по пьесе Елены Греминой. Город принял решение создать "Наш театр" – к огромному сожалению, не как самостоятельную фигуру с юридическим лицом, а как приложение к организации "Петербург-концерт", и существовал он (что очень хорошо) в Театре эстрады на Большой Конюшенной.

– Татьяна, вы помните этот театр?

– Я – прилежный зритель этого "пропавшего театра", это я придумала такое название, когда делала фильм про Владимира Воробьева – это Театр музыкальной комедии, который при нем перестал быть Театром музыкальной комедии. Это был такой потрясающий театр русского мюзикла, где все было лучшее: композиторы, артисты, либреттисты. Какое-то время все это цвело, а потом раз – и даже следа не осталось. И поскольку я очень любила тот театр, я сделала про него документальный фильм "Пропавший театр".

И что же мне так "везет"? Театр Льва Стукалова тоже оказался пропавшим театром, правда, этот – не бесследно, как говорят у Булгакова. Он тоже фантастически ярко заявил о себе в начале века, мы ничего не понимали, радовались жизни, как дети, и вылупилась совершенно чудесная молодежь. А Лев Яковлевич Стукалов – человек с опытом, настоящий режиссер, в высокоорганизованной театральной материи его спектаклей очень много настоящих решений. И вот тогда встретились режиссер, понимающий, что такое время, пространство, музыка, эмоция, и эта трогательная молодежь, свежая, с энтузиазмом в глазах. Первый спектакль, который я посмотрела, "Липериада", это "За спичками" Майю Лассила переложили как комический эпос, очень нам понятный, ведь мы, как правило, свое детство проводили на Карельском перешейке, и близкий нам эпос – "Калевала".

В этом спектакле были и лошади, и коровы – не только человеческие персонажи, мир был одушевлен радостью и обещанием счастья. Я пересмотрела, наверное, весь репертуар, приглашала друзей, знакомых, и не было случая, чтобы кому-нибудь не понравилось. Да, "Дело корнета" по пьесе Греминой – тогда она еще писала пьесы, а не занималась всякой ерундой, изобретая какую-то несуществующую новую драму, которой быть не может, да ее и нет.

Принципиальное произведение у них было "Лягушки" Аристофана. Тут было нечто отчетливо гражданское, но веселое: город, горожане, безумно смешные боги. И люди, которые даже не очень знали Аристофана, приходили и хохотали, веселились – комедия. Вообще, это был очень честный театр, если он говорил: "комедия", то было очень смешно. А если это "Вий" Гоголя, то это "Вий": "Панночка" по пьесе Нины Садур тоже был отличный спектакль.

Потом я видела совершенно феерического "Игрока" – про молодого человека, учителя. Все было понятно, живо, решения были очень элегантные, которые я, кстати, помню, потому что я потом видела несколько других "Игроков", и они совсем никуда не годились. "Все о Еве" тоже был отличный спектакль. Театр складывался шаг за шагом, у него уже было свое лицо, и лукавое, и умное: театральная материя, театральная энергия. Но у нас тут, конечно, есть проблема Ленинграда-Петербурга, Таганки у нас тут как-то не растут, новые театры возникают очень редко, а если возникают, то вскоре является злой рок.

– А почему, как вы считаете?

– По разным причинам. В Москве принято ходить на премьеры, и журналисты ходят, делятся мнениями. У нас человек говорит: ой, у нас тут премьера, дай-ка я пойду, – через три года он дополз, а ничего уже нету. Спектакль должен идти 40 лет, чтобы петербуржец, наконец, до него дошел. Я им говорю: вы думаете, что вы такие интеллигентные, тонкие и одухотворенные, а у вас просто щитовидка не работает – принимайте йод. Власти тоже не ходят.

– У них тоже щитовидка?

– У них, как правило, отсутствие интереса. Когда случается счастливое исключение, оно все равно чем-то подпорчено. Вот, скажем, Валентина Ивановна иногда ходила в театр, когда ее заманивали, уговаривали. Она милая женщина: да-да, я разберусь… Она была абсолютно не на своем месте. И политика у нее была одна: сдать город большим и нужным компаниям, чтобы они тут вштырили все, что можно вштырить, но не вышло.

Иногда бывает какой-то счастливый характер знакомства – так случилось, что мама Георгия Полтавченко училась с мамой Гриши Козлова. Нам всем повезло, мирозданию повезло: дали старое помещение театра "Буфф" театру "Мастерская", а так бы он и загнулся, несмотря на все свои достоинства и энергию. "Мастерской" повезло, а "Нашему театру" не повезло. И персональную ответственность за судьбу "Нашего театра" несут петербургские театральные критики. Вот пусть каждый сидит и думает, за что он погубил прекрасный театр. Это совершенно особенная порода людей: мне кажется, они вообще ненавидят театр. Прилепляются к какому-то одному локомотиву – Товстоногову, Додину – и получается, что у нас в городе есть только БДТ или МДТ, а остальные только портят печенку – ставят какие-то спектакли, на них надо ходить. Но это неправда! Я не знаю, откуда такое презрение. Пусть в страшных снах им является "Наш театр" и говорит: а что вы сделали для "Нашего театра"? И тогда я скажу: у меня есть справка, хотя я тогда многого не могла, сама была гонима. Но у многих справки нет.

– Лев Яковлевич, как получилось, что "Наш театр" сделался почти потерянным?

– Он был неправильно зачат: нельзя, чтобы театр не был самостоятельным лицом. Вот я – художественный руководитель театра, но я ничем не руковожу. Формально им руководит генеральный директор "Петербург-концерта", хотя спасибо им огромное – они таки ничем не руководят, – но и я ничем не руковожу. Но все эти муки перевешивало то, что у "Петербург-концерта" был филиал – Театр эстрады имени Райкина на Большой Конюшенной улице, мы там держали свое имущество, играли спектакли, по восемь-десять в месяц. Это было изумительно, это был пусть не совсем наш, но все же и наш дом. Они очень гордились нами и всегда подчеркивали, что ради нас к ним стала ходить совсем другая публика.

Но все это удовольствие кончилось году в 2008-м, когда кто-то решил, что Театр эстрады надо отнять у "Петербург-концерта" и отдать руководителю, которому очень хотелось иметь тут свой театр, – Юрию Гальцеву. Потеряв Театр эстрады, мы потеряли практически весь свой репертуар. У нас были не малогабаритные спектакли, мы возили и показывали их в больших театрах, в том же ярославском театре имени Волкова, прекрасно там выступали. Мы попытались арендовать залы, но это нереально. Если взять любой, самый коммерчески успешный театр и сказать им: все, теперь платите аренду, – любой театр немедленно прогорит.

И "Наш театр" это не потянул. Но это был здоровый организм, поэтому он боролся. Мы перешли на спектакли для малых сцен, но оказалось, что у нас в городе их почти нет. Да и самим театрам нужны их малые сцены. Додин пускал нас, мы платили и играли там, мы ему очень благодарны, но потом это кончилось. Мы играли на малой сцене театра Ленсовета, но когда пришел Бутусов, он перестал нас туда пускать – у него были на нее свои виды. Тогда нам пришлось совершить еще один переход и играть в своем репетиционном помещении – вообще на 30–40 мест. Все это этапы умирания театра в том виде, в котором он был задуман. Мы длим свое существование, но жизнь уже совсем не та.

– Татьяна, как вы можете прокомментировать эту печальную историю?

– Для того и существует управление культуры, чтобы разруливать такие ситуации, чтобы находить помещение, если очевидно, что коллектив сильный, будет играть, привлекать внимание. Это можно было сделать. Люди, которые делают театр, могут не знать ситуации, помещений, возможностей. Театр – это яркая, нахальная, но все же очень нежная вещь: без любви, без внимания – раз, и огонечек погас.

– Лев, ведь были попытки найти помещение – на Моховой, еще где-то?

– Конечно, мы прилагали усилия, нашли некое помещение на Моховой, правда, не приспособленное, и нам даже выделили деньги на проект создания театра на 80 мест. Это был 2013 год, мне было 67 лет. Проект сделали – освоили пять миллионов – и положили под сукно.

Знаете, что меня поразило? Очередной человек в комитете по культуре, здороваясь со мной за руку, сказал: Лев Яковлевич, не сомневайтесь, мы знаем – мы перед вами очень виноваты. Наверное, что-то подобное чувствует девушка, когда с ней говорит умелый мужчина: у меня внутри все потеплело – надо же, какая нежность!

Но, конечно, все осталось на своих местах. Они стали строить планы, причем все они сводились к одному: давайте мы вас объединим в одном месте с какими-то полусамодеятельными театрами, и вы там будете таким единым комбинатом. Этой идее очень много лет. Кстати, мне предлагали объединиться с "Мастерской" Козлова и еще какими-то театрами в старом помещении театра "Буфф". Но я отказался – просто не существует лучшего способа стравить творческие коллективы, создать клубок змей. Будем считать, что я поспособствовал процветанию театра Гриши Козлова, но я действительно не мог на это согласиться.

– Татьяна, а как вы считаете, может, этим двум театрам надо было слиться в экстазе – и было бы всем счастье?

– Ни в коем случае! Два авторских театра не могут существовать в одном помещении – вместо двух отличных театров мы не получим ни одного. Авторский театр Стукалова нуждается в особом помещении. В последнее время некоторые театры получили пусть крошечные, но свои помещения – например, театр Льва Эренбурга, у "Комик-треста" есть свое помещение на 8-й линии Васильевского острова. Надо проявить ослиное упрямство – или звезды так встанут, или случится так, что "вдруг у разбойника лютого совесть господь пробудит", как поется в песне.

А вообще, рецепт успеха уже понятен: надо родиться в Ленинграде (ведь мы пока не знаем, что такое родиться в Петербурге), выучиться тут, получить закалку, первые успехи, а потом быстро-быстро делать ноги. В Москве ты оказываешься совсем в другой ситуации – ты интересен, нужен, чего нет в Петербурге. Там ты расцветаешь, но вырасти надо здесь, чтобы потом убежать. Вот Театр эстрады, которым руководит Гальцев, талантливый артист, но получился ли этот театр? Очень сомневаюсь. Все известные мне молодые комики работают в Москве, никого из них руководство Театра эстрады не позвало и не сказало: почему вы уезжаете, давайте вы будете играть у нас. А там целая интересная генерация артистов, им сейчас 30 с небольшим, и все они в полном составе перебрались в Москву – целый поезд "Сапсан", наверное, набрался. Ну, разве можно так относиться к кадрам? Будь я руководителем комедийного театра – даже если я великий артист, не буду же я с утра до вечера на сцене, мне же нужно кого-то пригласить! Нет, Театр эстрады не сделался живым местом, куда хочется идти.

– Лев, когда-то в разговоре о "Нашем театре" вы упоминали убитый в 1949 году театр Таирова. Понятно, что это совершенно разные вещи, но результат-то один?

– Да, убийство человека – это убийство человека, убил ли ты нобелевского лауреата или какого-нибудь студента. И убийство живого коллектива, развивающегося, полного творческих планов… Да, это одно и то же, не вижу никакой разницы. Другое дело, что убийство театра Таирова стало частью истории отечественного театра, истории страны, а убийство "Нашего театра" вряд ли станет таковым, но для нас это трагедия. И потом, Татьяна сказала одну вещь, очень меня задевшую: что персональную ответственность за это несут люди театра. Я, может быть, не осмелился бы так сформулировать от своего лица, но скажу вслед за Таней: по мне, так да. Я помню, году в 12-м начались какие-то истории с театрами в провинции – в Барнауле, Новосибирске вдруг стали снимать директоров театров. И вдруг люди театра стали возвышать голос. И когда ко мне кто-то с жаром обратился, я спросил: а где вы были в 2008 году, когда у вас под носом уничтожали театр? Так что я согласен с Татьяной.

– Татьяна, есть надежда поднять какую-то волну, что-то исправить?

– Вообще-то театры надо не только открывать, но и закрывать. Каждое поколение имеет право на свой театр. Взять и закрыть театр – и отдать его новому хорошему театру, а не продолжать по инерции играть "Дядю Ваню" или что они там играют, бесконечно издеваясь над классикой на 25-м витке. А у "Нашего театра" был оригинальный репертуар, и, мне кажется, они бы еще развивались.

– Их подстрелили на взлете?

– Конечно! Там не было такого: давайте в тысячный раз возьмем "Вишневый сад". Не было там "Вишневого сада", там все было хорошо – "Женщина в песках" Кобо Абэ, совершенно неожиданно. Мой покойный друг Дима Циликин, кстати, очень любивший "Наш театр", говорил: интересно должно быть до – тебе интересно, у тебя аппетит, и ты идешь в этот театр. Зачем все время длить послесмертное существование? Я надеялась, что "Мастерская" каким-то образом объединится с БДТ – с целью его полной замены. И стукаловский "Наш театр" я могла бы представить на месте… Да хотя бы того же театра Ленсовета. А что? Бутусов ушел, ничего хорошего там не будет. Да и Бутусов был временным выходом из положения, у него все спектакли – это один и тот же спектакль, он не может обеспечить целый мир. Он приходит в сложившийся коллектив и взрывает инерцию – это очень здорово, и уходит – и это очень хорошо.

– Лев, Татьяна упоминала депрессивную петербургскую атмосферу – и правда, еще при секретаре горкома Романове люди искусства бежали отсюда в Москву. Почему здесь всегда так душно и тяжело?

– Сколько себя помню, я встречаюсь с идеей, что у нас уже все есть. "Есть пять театров, причем все хорошие, и этого вполне достаточно" – это я вспоминаю советские времена. И сегодня то же самое – "принято решение больше не открывать театров, у нас сто театров" – этот разговор был не раз. Я говорю: вы не могли бы показать список, – и человек вынимает из стола – вот! Я говорю: простите, этот музыкальный, этот музыкальный, этот и этот федерального подчинения – а где же театры города? Раз, два, три – и дальше пошла полусамодеятельность. Я говорю: а как насчет Лондона, где около 600 театров, бесконечное количество балетных трупп?

Да, в принципе, Татьяна права насчет того, что театры надо открывать и закрывать, но для этого должна быть совершенно другая театральная система, другой экономический уклад.

– И что с вами будет теперь?

– Теперь, чтобы заштопать дыру, образовавшуюся с 2008 года, практически надо начинать сначала. Да, энергия есть, но этого мало. Понимаете, город не любит свою культуру, ну, не любит он ее!

– Татьяна, в России так было всегда?

– В Российской империи бывали такие сановники, которые ничего не любили, но дорожили, ценили... А у нас – все время "пропавший театр". Вдруг прискакивает театральный деятель на облезлом Росинанте, и из ничего возникает мираж на болоте. Обязательно есть любящие, но их немного. Видимо, чтобы выжить здесь, нужны большие запасы страстного чувства, толпы с цветами у служебного входа.

– Лев, вы согласны?

– Ладно, мы люди маленькие, но если они не удержали Полунина… По-лу-ни-на! О чем вообще разговор?

– Татьяна, и ведь не одного Полунина…

– Да, "Лицедеи" у нас кричали, что их выселяют. Что же это у нас все новости такие: выселяют, уезжают, лишают, умирают, нет чтобы прибыло, расцвело, открылось…

– Лев, то есть ситуация с "Нашим театром" не уникальна?

– В Италии с ума сходят по опере, а здесь нажми клавишу delete – останется от театра чистое место, и, я уверен, этого просто никто не заметит. Татьяна считает, что всем надо раздать побольше йоду, а у меня такое впечатление, что здесь столько десятилетий раздавали бром…

– Я вот знаете где вижу ваш театр? В Новой Голландии – вот там не найдется для вас места?

– К сожалению, надо сказать честно: если с 2008 года театр умирал, потребуется пара лет – кому-то нужно принять решение: послушайте, что же мы сделали с этим театром? Во искупление своего греха перед городской культурой дадим-ка им второй шанс – что вам для этого надо, друзья? А мы скажем: вот это и вот это – ну, и, пожалуй, Новая Голландия. Они скажут: давайте! И тогда нам понадобится пара лет. Но я же говорю: когда они положили проект под сукно, мне было 67 лет, а когда недавно в комитете по культуре предложили вернуться к этому вопросу, оказалось, что проект надо делать заново. Мне сейчас 73, значит, тогда мне будет 75, потом начнется строительство… Знаете, я не уверен, что для меня это актуально.

– Татьяна, как вы думаете, справедлива ли такая горечь?

– Вспомним грустную историю с Данилой Корогодским – как его поманили тем, что он будет аж в Петропавловской крепости… А в Москве сейчас тоже проблемы – родился прекрасный курс Дмитрия Брусникина, они тоже мечтали о театре, но ничего не получилось. Это общая проблема – отсутствие стратегии, гибкости, все страшно окостенело.

Посмотрим: нам обещают 2019 год – Год театра. Такое живое дело, как театр, не может существовать в веригах и бюрократических решетках, оно в них просто задыхается.