Иван Толстой: Что новенького? Наша первая рубрика. Она у нас традиционно получается политизированной. Сейчас идет очередной этап президентской гонки, подготовки к американским выборам. И это по существу уже превратилось в триллер, а не просто в какую-то занудную административную процедуру с перекачиванием чашки весов туда и сюда. Что нового в этом триллере?

Александр Генис: Говоря о сегодняшней американской политике, можно вспомнить метафору “опасное лето”. Было такое у Хемингуэя сочинение. Съезд демократов, который недавно завершился, был лишь последней каплей в этом триллере, ибо главное событие случилось незадолго до съезда, но там оно прозвучало особенно ярко. Я говорю об отказе Джо Байдена от участия в президентской гонке.

Это важное событие в американской истории напоминает нам самое начало Соединенных Штатов. Тот эпизод, когда тогда еще не президент, а генерал Вашингтон сложил с себя власть и вернулся в свое поместье. В этом поступке видели аналогию с судьбой римского консула и диктатора Цинцинната, который после победы отказался от полномочий и вернулся к простой жизни на своей усадьбе. Да и потом, когда Вашингтон все же стал первым президентом, он, отслужив свое на государственном поприще, добровольно ушел в частную жизнь, установив пример регулярной смены власти. С тех пор это фундаментальный принцип демократической политики, который был заложен еще на самой заре Америки. Байден по-своему процитировал историю. На съезде он произнес фразу, которая войдет в учебники. Он сказал: "Я очень люблю свою работу, но еще больше я люблю свою родину".

Сидя у телевизора, я подумал: господи, если бы услышать такие слова от Путина, как много бы изменилось в мировой политике и сколько миллионов он бы осчастливил.

То, что Байден нашел в себе мужество сделать такое заявление и отказаться баллотироваться в президенты, произвело, конечно, очень сильное впечатление на всех участников съезда Демократической партии. Все они говорили о Байдене с придыханием. Но и Байден не остался в накладе. Он позаботился о своем месте в истории. А это серьезное дело: каждый президент хочет остаться в анналах со знаком плюс, а не минус.

В связи с этим следует вспомнить любопытный случай с Дональдом Трампом. На съезде республиканцев он сказал, что Байден несомненно был самым плохим президентом в истории страны. В связи с этим я заглянул в список всех президентов, расположенных по своим заслугам и промахам. Этот перечень составили 154 самых видных историков американской политики. На первом месте, конечно, Линкольн, на втором – Франклин Рузвельт, на третьем – Вашингтон. Пока все понятно. На каком же месте Байден? На 14-м, опережая, скажем, Рейгана, ставшего не только президентом, но и аэропортом в Вашингтоне. А на каком месте находится Дональд Трамп? Кто же худший из всех президентов, если верить этим историкам? Дональд Трамп, он замыкает этот список.

Так или иначе, Трамп был героем сразу двух съездов – и республиканцев, и демократов. Потому что и те, и другие все время говорило о нем. Республиканский съезд хвалил своего кумира. На демократическом все предостерегали Америку от этого выбора, утверждая, что Трамп угрожает самой американской демократии. Эти заявления подкреплялось хроникой – кадрами погрома 6 января, когда воодушевленные Трампом мятежники атаковали Капитолий. Короче, у зрителей создавалось впечатление, что эти выборы должны решить один вопрос, и он о Трампе.

Надо сказать, что далеко не все разделяют такие панические настроения. Брет Стивенс, мой любимый колумнист "Нью-Йорк таймс", который придерживается умеренно демократических взглядов и умеренно консервативных взглядов, сказал, что “наши институты сильнее личности, раз мы пережили 4 года президентства Трампа, переживем с ним, при необходимости, и другие четыре года”.

Иван Толстой: Рубрика "Фабрика кино". 30 лет назад в 1994 году на экраны вышли два фильма, которым суждено было стать не только классикой американского кино, но и фильмами по-своему культовыми, правда, совершенно по-разному, я имею в виду "Форрест Гамп" и "Криминальное чтиво". Фильмы настолько разные и по своей поэтике, и по режиссерским решениям, и по месседжам, которые в них содержатся, что странно, что выжил и тот, и другой. Но, впрочем, жизнь показывает, что диаметральные противоположности превосходно уживаются в общественном сознании и в общественной любви.

Александр, что вы сказали бы об общем и различном у этих двух картин? Почему они все-таки дожили до наших дней и продолжают оставаться культовыми?

Александр Генис: Прежде всего потому, что оба фильма новаторские, они необычны по своей, я бы сказал, сверхзадаче, но совершенно разные по характеру. Важно, что и тот, и другой фильм выходит за пределы сюжета и предлагает зрителю намного больше, чем те истории, которые они рассказывают.

Я прекрасно помню, как в 1994 году, когда обе картины соревновались за главного "Оскара", мнения радикально разделились. У нас на "Свободе" был тотализатор, одни ставили на Тарантино, другие на "Форреста Гампа". Я проиграл, потому что предпочел "Бульварное чтиво", а вот наш тогдашний начальник и мой друг Юрий Гендлер поставил на "Форреста Гампа" и объяснил очень внятно почему. Он сказал, что "Форрест Гамп" – это не фильм о маленьком человеке, нет, это фильм об Америке, которая своей простотой и неотесанностью победила Старый Свет с его запутанной и мучительной историей. Ведь Форрест Гамп – это Простодушный, это американская версия вольтеровского Кандида. В этом фильме спрессована Америка. Гендлер подсказал мне прекрасную параллель: "Моби Дик", главная книга американского миросознания, тоже присутствует в фильме, только кит измельчал и превратился в креветку. Вы помните, что наш герой оказался очень успешным в ловле креветок.

И так все в этом фильме мифологизировано. С одной стороны – обаятельная комедия, с другой – миф о том, как Новый Свет, готовый начать с чистого листа, побеждает за счет наивности, которая и определяет суть этой страны. Мне это напомнило, кстати, книгу Синявского "Иван-дурак", где Андрей Донатович говорит о том, что фольклорный Иван-дурак всегда побеждает потому, что доверяет своей удаче, и рок способствует ему. Нечто подобное произошло и в "Форресте Гампе".

"Бульварное чтиво" – фильм совершенно другого характера. Почему все ахнули от этой картины? Потому что это было время, когда постмодернизм стал главным эстетическим течением, и Тарантино стал его знаменем.

Великий Годар как-то сказал, что, согласно Аристотелю, в каждом произведении искусства должны быть начало, середина и конец, но необязательно в таком порядке. И вот Тарантино безжалостно перепутал начало, середину и конец, создав шедевр нелинейного кино. Понятно, что оно показалось безумно странным. Прежде всего в отношении насилия: он ввел насилие в кинематограф с невиданным размахом. Но в то же время он и обезопасил его за счет юмора. Когда-то я был в Таиланде, там очень острая еда, официант мне сказал: "Если ты хапнул что-нибудь очень острое, то надо заесть перец бананом". Вот такой “банан” – юмор, который Тарантино применяет в этом фильме.

Вы знаете, с первого просмотра я узнал в “Бульварном чтиве” эстетику Шекспира. У того ведь сцены страшного насилия перемежаются явлением шута. Собственно, во всем творчестве Тарантино ощущается шекспировский размах. Он тоже не доверял привычному нам реализму. Бард до него не дожил, а Тарантино его пережил, разбавив абсурдом.

К тому же, он с самого начала зарекомендовал себя поэтом. Если в монологах и диалогах Тарантино переставить слова местами, то будет проза, а не поэзия оригинала. Когда “Чтиво” только вышло, то продавались диски со звуковой дорожкой фильма – не только музыка, но и диалоги персонажей, которые казались музыкально организованными. Мне так это понравилось, что я побежал в книжный магазин и купил сценарий, он был на четверть длиннее фильма. Я отослал эту книгу в журнал "Искусство кино", с которым я тогда сотрудничал. Мне сказали: "Кто будет читать такую книжку? Тарантино забудут через год". Но, как мы видим, Тарантино остался, и 30 лет спустя “Бульварное чтиво” смотрится как фильм поколения.

Вот так повезло Голливуду в 1994 году, когда два великолепных фильма сражались за главного "Оскара". Победил, как известно, "Форрест Гамп", но Тарантино достался "Оскар" за сценарий. Его сценарии, вместе с лучшими работами братьев Коэн и Вуди Аллена, до сих пор мне кажутся лучшей литературой современной Америки.

Иван Толстой: "Книги у нашего изголовья". Когда мы с вами обсуждали темы сегодняшнего разговора, вы напомнили мне, что 9 августа был Всемирный день книголюбов. Вы автор нескольких замечательных книг, бестселлеров, которые посвящены чтению книг и урокам этого чтения. Одна из них даже называется "Камасутра книжника". Что вы празднуете, за что вы поднимаете бокал 9 августа в этот славный день книголюбов?

Александр Генис: Спасибо, Иван, на добром слове. Книги – наши мощи. До тех пор, пока они стояли в библиотеке, мы верили в то, что есть что-то незыблемое, что-то чистое, высокое, духовное. И какие бы кошмары ни царили вокруг, а я все-таки вырос в Советском Союзе, наши книги были залогом того, что жизнь за окном не исчерпывает существование, есть другой мир, и этот другой альтернативный мир создавала наша библиотека. Так что День книголюбов наш праздник. Но что мы любим сегодня – книгу или ее содержание? Раньше этот вопрос казался тавтологичным, сегодня – очень острым.

У меня стоит 7 тысяч книг, и у вас, Иван, думаю, не меньше. Кошмар и ужас нашей жизни, потому что весь дом занимают книги. Но я все реже и реже к ним обращаюсь, потому что читаю на экране. Так мне удобнее, потому что я могу сразу обзавестись комментариями. Это любовь втроем: я, книга и "Википедия".

А что же делать с бесценными фолиантами, которые исчерчены моими заметками? Я в каждой книге нахожу карандашные пометки или закладки. Это как бы портрет моего мозга, история моей духовной жизни скрывается в этой библиотеке. Но она, в сущности, мне больше не нужна. Ужасно. Тем более что деть ее некуда – никто не берет. Я пытался в свою районную библиотеку отдать половину своих книг, не берут. Я хотел отдать в русский монастырь, есть и такое дело. Дело испортили французские классики, которых очень любил мой отец, они мне достались по наследству. Но когда услышали, что я предлагаю в женский монастырь отдать Мопассана, Бальзака и Франса, мне опять отказали.

Что же будет с книгой, как она выживет в этой ситуации, когда она переехала на экран, где среди электронов затеряны все наши любимые тома?

Мне кажется, я увидел прообраз будущего книги лет 20 назад, когда познакомился с человеком, издающим безумно дорогие книги, каждый экземпляр стоил больше 10 тысяч долларов, и это было черт-те когда. Этот человек издавал только раритеты. Его книги на английском языке были, но среди них хватало и русских Например, он выпустил перевод "Доктора Живаго" Пастернака, книга была напечатана на особой бумаге, сделанной из старых газет времен Гражданской войны. Представляете себе цену такой книги?!

С издателем работали лучшие художники, наш Гриша Брускин, например, оформлял "Реквием" Ахматовой. Я пытался пристроить Вагрича Бахчаняна к изданию армянского цикла Мандельштама. Из этого, правда, ничего не вышло, потому что Бахчанян отличался редким упрямством, и никакой Армении в его иллюстрациях так и не нашлось.

За всем этим стоит одна идея: книга должна быть объектом любования, не содержанием, а вещью. Знаете, сколько будет книг у следующего поколения? Столько же, сколько у нас картин висит в доме – скажем, 15–20 картин, не больше. Вот и книг будет столько же, потому что каждая книга будет дорогим и редким произведением искусства.

В Средние века, когда книги были рукописные, в библиотеке князя могло быть собрание в 300 штук, и он ими очень гордился. Книги тогда держали не стоймя, а лежа на специальном пюпитре, и страницы переворачивали специальной палочкой из слоновой кости. Вот такие книги будут заменять нам нашу библиотеку. Мы, я думаю, последние люди, которые держат дома супермаркет книг, когда все есть у каждого в айпэде, на компьютере, в телефоне. Вот такую грустную, но в то же время и обнадеживающую перспективу я вижу в День книголюба.

Иван Толстой: Меня мой внук в свое время тоже обнадежил. Домашние выли и воюют до сих пор от книжной пыли, которая оседает на моих книжных полках. И когда мой внук был маленький, лет 6 или 7 ему было, он, наслушавшись за моей спиной разговоров среди взрослых, пришел как-то ко мне, разлегся и говорит: "Ты правда очень книги любишь?" Я говорю: "Угу". Он говорит: "Не беспокойся, я вырасту, я тебе еще куплю". И я понял, что в моей квартире после меня книг будет больше, чем картин.

Александр Генис: Пыли будет больше.

Иван Толстой: И пыли тем самым будет больше. В День книголюба я вспоминаю свою любимую историю, которую я рассказывал всем детям и внуку своему, – это история с "Наследником из Калькутты". На обложке в моем детстве стояли два имени – Штильмарк и Василевский. Я никогда не задумывался, почему их два: господи, ну в соавторстве она была написана.

Но очень рано я узнал, что истинный автор – Роберт Штильмарк, он был посажен сразу после войны в лагерь. А другим лагерным сиделецем был Василевский – его начальник по смене, пользовавшийся покровительством лагерного руководства. Василевский узнал, что товарищ Сталин за особо хорошую работу в лагере, за написание картины, или музыкального произведения, или какой-то талантливой книги способен освободить – так ему, во всяком случае, сорока принесла на хвосте такую новость.

Увидев, что Штильмарк – человек культурный и рассказывает по вечерам в бараке, толкает романы, тискает романы, как говорили, пересказывая чужие книги, Василевский предложил ему написать роман на определенных условиях: это должно быть приключенческое произведение. И Штильмарк за полтора года написал. А почему? Потому что Василевский его освободил от тяжелых работ и давал какие-то работы легкие и у Штильмарка было время.

Книга была закончена, Василевский забрал ее себе и решил, что больше ему Штильмарк не нужен. И он договорился, что его отошлют на другую, дальнюю зону, и сам стал проталкивать этот роман. Из проталкивания пока ничего не вышло, рукопись была отослана в культурный отдел ГУЛАГа куда-то в Москву, там, оказывается, был и культурный отдел, который заведовал театрами, что ли, лагерными и прочей концертной деятельностью.

Штильмарк по иронии судьбы вышел из лагеря первым и стал разыскивать свою рукопись. Василевский вышел вслед за ним и настоял на том, чтобы на рукописи стояли два имени. У Штильмарка не было сил бороться, книга вышла под двумя именами. А потом при переиздании Штильмарк хотел фальшивое имя Василевского снять. Но не тут-то было: посыпались угрозы, Василевский стал утверждать, что это они вместе в соавторстве написали. Как удалось Штильмарку доказать издательству, что это именно он автор? Он сказал: "В этом романе зашифрована одна фраза, и только я знаю какая, а Василевский нет".

И Василевский проиграл, потому что Штильмарк эту фразу назвал, там в конце книги по первым буквам читается определенная фраза в одном абзаце. Все последующие переиздания шли, разумеется, уже с именем Штильмарка.

А тираж, где Штильмарк и Василевский были вдвоем, стал абсолютным раритетом, книга одно время была совершенно недоставаема (в ту пору, разумеется, когда люди читали книги не с экрана, а любили бумажные экземпляры).

Так вот в Праге, 30 лет назад приехав сюда, я шел по чешскому базару. Мимо книжного ряда я никогда не могу пройти, и мой глаз остановился на корешке – я замер, как кролик перед удавом. Подошел ближе: это был Штильмарк с Василевским. Я выхватил пальцем из ряда эту книгу и быстро, оглянувшись, спросил у продавца-чеха: "Сколько стоит?" Он сказал: "Берите за две кроны". То есть ни за что. Он не знал, какой это алмаз, какой сумасшедший раритет.

И с криком индейца команчи я ворвался в свою пражскую квартиру, потрясая этим томом. С тех пор он у меня стоит и пылится, как все остальные книги.

Александр Генис: Слушая вас, я думаю о том, что книги имеют свою судьбу – это древнеримская пословица. Но судьба советских книг такая же, как судьба советских людей: она трагична, она комична и она абсурдна. Наши книги отражают историю Советского Союза. А Штильмарка, конечно, я знаю еще и потому, что в пионерском лагере, где в спорте меня ничего хорошего не ждало, после отбоя я царил, пересказывал книжки вроде Штильмарка и приобрел авторитет, “тиская рОманы”, как вы говорите.

Иван Толстой: Оставаясь еще в пределах книжной рубрики и вспоминая День книголюба, я хотел бы прочесть одно стихотворение, которое запало мне в душу совсем недавно. А, кстати, это совсем забавно, я сейчас сообразил: оно запало мне в душу в День книголюба, 9 августа, потому что в этот день оно было опубликовано на фейсбуке, я увидел в своей ленте. Но хочу сразу предупредить: автор этого стихотворения не знает о том, что я собираюсь прочесть его в эфире Радио Свобода, он ничего об этом не знает, я не сговаривался и не предупреждал его. Он живет в России.

Я его хочу прочесть, потому что, на мой взгляд, оно, как говорили в XIX веке, как в некоей капле собирает все наши (как минимум мои) ощущения этих дней, весь ужас, всю растерянность и отчаяние.

Стихотворение написал Вадим Жук.

– Куда идёшь, большая ночь?

– На вас, на вас иду.

– Но ты побудешь и пройдешь?

– Когда-нибудь пройду.

⁃ Ну да, ну да, ведь ты как дождь,

Ведь ты пройдешь потом,

Смеша собою молодежь

Галошами с зонтом?

Скорее бы – когда-нибудь!

Скажи мне, ночь, – когда?

– Сегодня я иду тряхнуть

Большие города.

Тряхнуть, согнуть и разорвать,

И увести с ума,

Поставить на попа кровать

И раскрошить дома.

И выбрать изо всех вестей

Убийственную весть;

И научить твоих детей

Сырое мясо есть.

Поставить в челюсть новый клык,

Острее и стальней;

И напрочь вытоптать язык

До крошек и корней!

– Да что же эта ночь несёт!

И бред, и чушь, и треш.

У нас же есть на двери код,

Внизу сидит консьерж!

У нас же свет и пироги,

И яндекс, и компот!

А что на лестнице шаги,

Так это кот идет.

Иван Толстой: Наша последняя рубрика "У нас в Нью-Йорке". Но, судя по нашему сценарию, который мы обсудили, Александр, у нас собственно самого Нью-Йорка как бы и нет в этот раз, в этот раз юбилей города Риги. Можем ли мы это счесть нашим зарубежьем?

Александр Генис: Можем, еще и потому, что в Нью-Йорке очень активно латвийское комьюнити, подчеркиваю – латвийское, а не латышское, это два разных слова, и оба важны для жителей Латвии. Мне даже говорили, что у нас есть своя “латвийская мафия” – например, мы с Соломоном Волковым.

В Нью-Йорке есть богатая латышская жизнь. Есть даже свой “Латышский дом” в Бронксе. Каждый раз, когда я прихожу на демонстрацию в защиту Украины, я встречаю латышей с флагами. Они из солидарности поддерживают борьбу Украины с агрессором, хорошо зная, чего это стоит.

У нас отмечают национальный праздник Латвии – Лиго, день солнечного равноденствия, в ночь с 23 на 24 июня. Есть такой пригородный поселок, который называется Приедайне, точно так же, как одна из станций Юрмалы в Латвии. Там собираются латыши, прыгают через костер, поют замечательные балтийские песни, пьют домашнее пиво и бурно отмечают этот древний языческий праздник.

А день Риги, что вам сказать? Рига для меня – огромная ценность. Я ведь вырос в Риге, созрел в Нью-Йорке, и эти два города поделили мою жизнь. Когда-то я сделал предсказание, я не знаю, хорошо или плохо то, что я угадал, но в 1988 году, когда перестройка только начиналась, было очень много споров о том, что будет дальше. Я написал статью в либеральной латвийской газете “Атмода”, где говорил, что если перестройка накроется, как это произошло гораздо позже, но все же произошло, то может остаться свободная Рига, и она будет для русской культуры играть роль демократического Тайваня при авторитарном красном Китае. Рига, мечтал я, будет столицей свободной России. Помимо того что она столица свободной Латвии, она будет еще одной из столиц вольной российской культуры.

И вот прошло много времени, про перестройку забыли, Путин захватил все командные высоты, в стране террор. И что же произошло? Рига становится одним из главных культурных центров нашего русского зарубежья. Сколько же там происходит всего интересного!

Когда-то до войны Рига уже играла такую роль. Например, Михаил Чехов, знаменитый актер, тоже выступал в Риге, и сейчас там Театр русской драмы носит имя Михаила Чехова. Вы, Иван, конечно, как знаток эмигрантской прессы знаете газету "Сегодня" – это была крупнейшая газета эмиграции, она выходила в Риге и была очень популярна. Я никогда о ней не слышал, пока интересные обстоятельства не помогли мне с ней познакомиться. У меня был товарищ Саша Гаврилин. Однажды пришла пора делать в его квартире ремонт, и он позвал нас помогать. Мы отодрали обои, под них, как известно, клеятся газеты, и газеты эти были выпуски “Сегодня”. Довоенная свободная русская пресса!

Никакие обои мы уже не клеили. С тех пор Саша приглашал надежных друзей к себе в комнату почитать газету на стене. Сам он стал профессором истории уже в свободной Латвии, я думаю, что “Сегодня” повлияла на его выбор профессии.

И вот сегодня Рига опять становится культурной столицей. Смотрите, что происходит: Катя Гордеева, Чулпан Хаматова, которая играет в театре Алвиса Херманиса, Антон Долин, “Медуза”, "Новая Европа" – я наугад называю имена и названия, которые превратили Ригу в одну из столиц российской эмиграции.

Я далеко не уверен, что латышам это так уж и нравится. Мои предсказания и раньше не привели их в восторг, потому что они больше всего хотят, чтобы их оставили в покое. Большое присутствие России в латвийской столице не очень-то радует местных жителей. Но так или иначе мы все должны быть благодарны Риге за то, что там нашли приют деятели свободной русской культуры, и это важно для ее существования.