Московское издательство "Захаров" представило читателям книгу Юрия Векслера "Пазл Горенштейна". Векслер, живущий в Берлине театральный режиссёр и давний сотрудник Радио Свобода, в последние годы известен как публикатор произведений и популяризатор творчества писателя Фридриха Горенштейна, с которым он был хорошо знаком.

Горенштейн, крупная фигура русской литературы второй половины XX века, в СССР прославился прежде всего как соавтор сценария фильмов "Раба любви" и "Солярис", однако его концептуальная философская проза на родине фактически не публиковалась. В 1980 году Горенштейн уехал в Германию, стал известным на Западе, однако в постсоветских России и Украине, откуда он родом, заслуженного признания не получил. В своей книге Юрий Векслер публикует неизвестные прежде материалы о Горенштейне, воспоминания его коллег и друзей, задаваясь в том числе вопросом о поисках большим талантом своей аудитории и сложностях взаимодействия с ней.

– Вокруг имени Фридриха Горенштейна ведётся довольно активная творческая дискуссия. Никто не оспаривает масштаб дарования этого писателя, спорят скорее о его месте в русской литературе XX века и о причинах относительной неизвестности среди читающей публики. Очевидно, вы не случайно дали своей книге название "Пазл Горенштейна". Почему и сейчас, через два десятилетия после ухода писателя из жизни, приходится складывать его наследие из мелких фрагментов?

– Была такая формула, придуманная критиком Владимиром Пястом, о театральном режиссёре Всеволоде Мейерхольде. Пяст говорил: "Мейерхольда трудно понять, потому что его трудно вместить". Мне кажется, что это относится и к Горенштейну. Я придумал для книги такую формулировку, которую сейчас прочитаю: "Писатель русский по языку, на котором творил, и в то же время российский, украинский и еврейский – по персонажам и местам действия его произведений, философский – и религиозный – по содержанию написанного ("Ступени", "Псалом", "Притча о богатом юноше"), плюс к тому и исторический писатель в своих драмах о Петре Первом и Иване Грозном, Горенштейн, как и любой большой писатель, был сложным, но, смею думать, общечеловеческим художественным явлением. Он очень разный в различных произведениях. В этом трудность охвата его как явления".

Возникает один феномен, с которым я уже не раз сталкивался. Человек, считающий себя литературным критиком, читает какую-то вещь Горенштейна и после этого пишет статью, в которой на основе впечатлений от этой вещи говорит о Горенштейне в целом, иногда даже не скрывая того, что других вещей, в общем-то, и не читал. Отсюда и ошибки прочтения и восприятия.

Почему Горенштейн такой разный? Важным термином в понимании Горенштейном литературного и вообще художественного творчества является любимое им слово "перевоплощение". Это слово скорее из театрального арсенала, ведь это актёры перевоплощаются. Горенштейн в своих книгах перевоплощался очень много и очень часто, в разных произведениях он очень разный. Часто повествование идёт от первого лица, но Горенштейн ли это? Чем-то персонажи произведений Горенштейна похожи на своего автора, что-то он им дарит от себя, но все они – совсем другие люди. Если не понимать полифоничности, объема и разнообразия Горенштейна, не понять и самого писателя как явление.

– Что нового вы открыли читателям о Горенштейне в своей книге? В аннотации обещаны подробные рассказы об общении писателя с другими выдающимися деятелями советской и российской культуры второй половины ХХ века, включая Андрея Тарковского, например. Что там такое, самое важное, на ваш взгляд?

– Горенштейн не был общительным человеком. И хотя список людей, которых можно назвать его доброжелателями, не так уж короток, жизнь распорядилась так, что близко к Горенштейну оказалось совсем немного людей. Я рад, что во время работы над книгой мне удалось найти документ, который ярко подтверждает связь Горенштейна и Андрея Тарковского. Я, конечно, знал об этом уже довольно много, но нашёл в архивах неожиданную для себя стенограмму обсуждения одного художественного текста Горенштейна в Москве. Горенштейн приехал в советскую столицу 31-летним из Украины, это было в 1963 году. И вот своё первое сочинение он, будучи слушателем Высших курсов сценаристов и режиссёров, сделал в жанре сценария. Это был "Дом с башенкой", ещё до публикации рассказа Горенштейна с таким названием. Этот сценарий и обсуждали в начале 1964 года на "Мосфильме".

К автору в процессе обсуждения относятся вполне доброжелательно, хотя всё-таки очень по-разному. Присутствуют писатели Юрий Трифонов, Юрий Бондарев, Георгий Бакланов, кинорежиссёры Александр Алов и Владимир Наумов, а также молодой Андрей Тарковский. Тарковский к этому моменту хотя и снял только одну картину ("Иваново детство"), но уже завоевал авторитет среди профессионалов. И вот он произносит страстный монолог, подробно разбирая сценарий, выражая своё восхищение Горенштейном и сценарием. Я рад, что смог обнаружить этот документ и что он присутствует в книге.

Были, конечно, и другие деятели культуры, которые высоко ценили Горенштейна и, более того, по мере сил помогали ему. Это тот же Бондарев, который помог Горенштейну закрепиться на Высших курсах сценаристов, а там были все против него. Помогал и Виктор Розов, который был руководителем Горенштейна на этих курсах, он способствовал публикации первого рассказа Горенштейна в журнале "Юность" в 1964 году. Борис Полевой оставался доброжелателем Горенштейна, хотя всё это люди совершенно классического советского типа сознания, весьма далекие от Горенштейна. Однако до поры до времени сила и обаяние таланта Горенштейна действовали так, что многие ему помогали.

В целом общественная атмосфера для Горенштейна была неблагоприятной. Вспомню рассказ Дениса Драгунского, который, будучи молодым, спросил Трифонова о том, кто, на его взгляд, сейчас самый лучший писатель. Трифонов сказал: "Лучше всех пишет Горенштейн". А на вопрос Драгунского "Где же его почитать?" Трифонов ответил: "Нигде! Его не печатают".

В кино Горенштейну, безусловно, помогал Андрон Кончаловский. Их связывала не только дружба, но и интенсивнейшее сотрудничество, ведь Горенштейн писал сценарии и вместе с Тарковским, и вместе с Кончаловским. Эти две фигуры для Горенштейна были чрезвычайно важны. Мы знаем фильм "Раба любви" по сценарию Кончаловского и Горенштейна. Мы знаем "Солярис" Тарковского, так вот Горенштейн написал большую часть последней версии сценария этого фильма. Частично они писали вдвоем, иногда просто рядом друг с другом сидя, споря и ругаясь, как и с Кончаловским, впрочем.

– О Горенштейне пишут как о Достоевском ХХ века, в аннотации к вашей книге заинтересованному читателю обещано "мучительное удовольствие" от знакомства с творчеством этого писателя. Некоторые из тех, кто лично знал Горенштейна, люди профессиональные (как те, имена которых вы перечислили), прямо именовали его гением. Ну да, оба писателя концентрировались на вечных философских темах – злодеяние, возмездие, искупление, преступление, совесть, добро-зло и так далее. Отсюда идёт это сравнение с Достоевским? Как вы вообще к такой смелой параллели относитесь?

– Я думаю, что это сравнение очень правильное. Сам Горенштейн называл Достоевского, творчество которого прекрасно знал, "мой оппонент". Фундаментальное сходство, как мне представляется, – взгляд на человечество. Если я правильно помню, Дмитрий Карамазов говорил: "Тут дьявол с богом борется, а поле битвы – сердца людей" (у Достоевского "Бог" и "Дьявол" написаны с маленьких букв). Вот, по-моему, Горенштейн реализует в своём творчестве эту максиму в самых разных ключах, иногда, к слову сказать, и в юмористическом. Этот вопрос – исход битвы дьявола и Бога в сердцах людей – был очень Горенштейну близок, как и мука Достоевского, который хотел верить в Господа, но в глубине души догадывался, что не верует. Вот эта драма Достоевского интересовала Горенштейна.

А на остальное – допустим, на антисемитизм Достоевского – Горенштейн не обращал внимания, всё-таки он был очень крупной культурной фигурой и мог себе это позволить. Поэтому, например, когда в Германии однажды опубликовали под одной обложкой текст Горенштейна про Волгу – рядом с другим текстом про Волгу, написанным русским антисемитом Василием Розановым, – то его это никак не покоробило. Он был за истину и искал эту истину, и даже если в поиске истины приходилось вести спор с антисемитом, его это не смущало. Он не отходил в сторону, а вступал в бой. Горенштейн вообще был по натуре бойцом.

– Готовясь к нашей беседе, я по вашему совету прочитал повесть Горенштейна "Попутчики" и подумал о том, что этот писатель в то время, когда он писал свои книги, многим был неугоден, да и сейчас тоже может быть неугоден. Написанная в 1985 году повесть "Попутчики" абсолютно точно антисоветская и вряд ли могла бы выйти даже в позднем Советском Союзе. Эта повесть, подозреваю, не придётся по нраву части нынешней украинской политической элиты, потому что в ней откровенно и с вполне определёнными оценками затронута болезненная тема украинского сотрудничества с нацистами и участия украинцев в Холокосте. Эта повесть наверняка не по нраву и нынешним российским властям, поскольку она словно специально написана в опровержение концепции современной российской идентичности, основанной на безоглядном культе победы во Второй мировой войне. Я, честно говоря, удивился: человек на 200 страницах текста столько острых углов понастроил! Может быть, это одна из причин, по которой Горенштейн с этим его желанием правды и не может быть очень популярным?

– Я готов согласиться с одним: всё написанное Горенштейном ни в какие времена – ни в советские, ни в постсоветские – невозможно идеологически использовать. Конечно, этот фактор играет свою роль в судьбе писателя, потому что он оказывается чужим для многих. Но я думаю, тем не менее, что это не главное. Есть одна немецкая пословица, смысл которой переводится примерно так: "В мире нет другого добра, кроме того, которое кто-то созидает своими руками". И добро, и зло рукотворны. Ну вот мы живем в путинское время, когда, вообще-то говоря, идеологическая заряженность того или иного текста властям, по большому счету, неважна. Но есть, конечно, другие важные вещи, например, намеренное непонимание некоторыми, что художественный текст нельзя интерпретировать как текст публицистический. Например, в России вышло обширное исследование, в котором роман Горенштейна "Псалом" охарактеризован как идеологическая диверсия против православия. Вот пример того, как можно писателя идеологически обозначить чужим, нанести на него маркировку. Россия последних десятилетий – всё-таки страна, так или иначе повернувшаяся к религии, к православию. И вот есть авторы, которые говорят, что Горенштейн-де хотел подорвать наше православие. Хотя вещь написана в 1976 году, когда православие в СССР и вовсе было в подполье. Упускается из виду то обстоятельство, что роман "Псалом" – не единственное сочинение Горенштейна, но недобросовестная критика его романа имеет своим результатом маркировку фамилии автора. И люди, которые искренне веруют или, скажем, побуждают себя к вере, запомнив фамилию Горенштейна, никогда его книжки не откроют. Вот на этом уровне "чужесть" и "чужеродность" работают против него и против его популярности – именно потому, что он явление сложное.

В социальной сети "ВКонтакте" есть группа почитателей Фридриха Горенштейна, и среди участников этой группы есть автор, который в 2012 году, скрываясь под некоторым ником, написал любопытный текст. Процитирую с некоторыми изъятиями: "К сожалению, для многих из нас имя этого автора ни с чем не проассоциируется. Хотя по сути это так же нелепо, как если бы на вопрос "Кто такие Шекспир, Достоевский, Толстой?" мы задумались, где мы слышали эти фамилии. Фридрих Наумович Горенштейн, автор романов и повестей "Псалом", "Место", "Бердичев", "Летит себе аэроплан" и многих других, мало известен в современной России. На Западе писательская карьера Горенштейна складывалась более удачно, количество изданий его книг за рубежом весьма велико. А в России публиковались далеко не все произведения, да и тиражи крайне малы. Дарование Горенштейна столь велико, что столпы отечественной писательской тусовки патологически боялись допускать народ до его произведений. Кем тогда окажутся они? Туалетно-бумажной шоблой, которая через пару десятков лет канет в небытие? Произведения же Горенштейна являются неотъемлемым пластом цивилизации".

Автор этого текста был бы прав, если бы не менялся мир вокруг нас, если бы литературоцентричность российского общества не ушла, а она ведь ушла! Ныне актуален вопрос, останется ли вообще публика, которая будет читать мало-мальски серьёзную литературу? Если она останется в ближайшие 10, 20, 30 лет, то Горенштейн никуда не уйдёт, и он для этой публики, безусловно, останется.

– Может быть, случилось роковое стечение обстоятельств: человек как-то попал в щель между эпохами? Там по одним причинам не складывалось, здесь по другим, и в результате крупнейший мастер русского слова второй половины ХХ века не занимает того места в иерархии русской литературы, которое ему бы полагалось занимать.

– Творчество Горенштейна – штука очень большой прочности. Знаете, в жизни человечества иногда происходят удивительные вещи. Для меня духоподъёмным, как принято выражаться, является пример судьбы сочинений Иоганна Себастьяна Баха. После смерти его произведения 80 лет практически не исполнялись, разве что какие-то сочинения церковного применения, но не мало-мальски выходящие за литургические рамки большие оратории. Почти столетие он был забыт. Но потом – опять же, это всё делается только людьми и только рукотворно – появился Феликс Мендельсон-Бартольди (собственно, первый по-настоящему профессиональный дирижёр), который стал исполнять Баха. И Бах стал не просто популярным немецким, германским композитором, он стал всемирно известным. Баху не повредила пауза в 80 лет. Примерно так же я отношусь к творчеству Горенштейна.

Однако согласен с вами: получается, что его сделать популярным при всем желании кого бы то ни было очень трудно. Конечно, люди читают другое и хотят читать, скорее всего, другое, а Горенштейн требует… Вот вы упомянули про "мучительное удовольствие" от чтения его книг. Я не считаю это удовольствие таким уж мучительным, но Горенштейн действительно требует усилий, требует сосредоточения и медленного чтения, а на это человек не очень способен сегодня. Жизнь наша так изменилась, что это трудно сделать, трудно выбрать время и посидеть со сложным текстом. Более того, важно читать Горенштейна в том темпе, в котором автор хотел бы, чтобы его читали, а темп этот довольно медленный. И это тоже противоречит сегодняшним реалиям. Но всё-таки мой оптимизм существует как факт: книги Горенштейна своего читателя медленно, но верно обретают. В этом убеждены, например, современные российские критики Борис Кузьминский и Дмитрий Быков.

– Ну, Бах, замечу, тоже не самую легкую музыку писал... Горенштейн оставил довольно значительное литературное наследие – шесть романов, десять повестей, девять рассказов, шесть сценариев и семь пьес. Что правильно выбрать из этого массива для того, чтобы быстрее и точнее в наше быстрое время, о котором вы так хорошо сказали, понять Горенштейна?

– Хочу вас поправить: пьес четыре. Это "Волемир", пьеса, написанная когда-то по просьбе Юрия Любимова и чуть было не поставленная в своё время в театре "Современник". Потом была важная пьеса, которая не поставлена до сих пор, – "Споры о Достоевском". Пьеса про Петра I "Детоубийца" – единственная, которая шла в пяти российских театрах, и шла вполне успешно. Ну, а последняя – это огромный труд в форме пьесы про Ивана Грозного "На крестцах". Горенштейн мечтал, чтобы кто-то поставил эту вещь фрагментарно. Но, конечно, это скорее такой роман в прозе.

Пьесы предназначены всё-таки больше для театра, поэтому я их сразу отодвину в сторону. Сложность с Горенштейном ещё одна: он был изумительным стилизатором, герои вокруг Петра I и вокруг Ивана Грозного говорят на языке того времени или, по крайней мере, на стилизованном под язык того времени языке, что, конечно, сегодня воспринять трудно. Выбирая произведения для первого знакомства с Горенштейном, я бы назвал две относительно небольшие вещи – "Попутчики" и "Улица Красных Зорь". Почему именно эти две? Внимательный читатель обнаружит в них важное качество прозы Горенштейна – это такая высокая игра, автор играет с читающим. Я называю это "библейским реализмом": рассказывая о непростых темах, безжалостный автор, тем не менее, готов и пожалеть своих героев, и улыбнуться вместе с ними. Это качество прозы Горенштейна ярко выражено как раз в его относительно небольших повестях. Потому что крупные формы, в частности роман "Псалом" или роман "Место", просто трудны, ровно по тем обстоятельствам, о которых я говорил. "Место" – огромный роман, его надо читать очень долго. "Псалом" – сложный роман, надо очень много думать. Конечно, любая хорошая книга требует от читателя внутренней работы, но всё-таки большому мастеру в зрелости хватает и небольшого пространства для того, чтобы о важном рассказать.

Горенштейн был первопроходцем. Он, сидя у себя в квартире в Москве в 1960–1970-е годы, писал немыслимые в то время вещи. Он писал о Холокосте, он писал об участии в Холокосте местного населения, он писал художественную прозу о Льве Троцком и Новочеркасском расстреле, это всё сплошное нарушение табу советских писателей. Он один раз пошутил в ответ на реплику своей знакомой, сказал: "Ты хочешь знать, как я пишу? Мне диктуют!" Конечно, это была шутка, но в этой шутке какая-то доля правды есть – ему и впрямь "продиктовано свыше", и он был верен этому диктату. Я думаю, что Горенштейн честно выполнил свой долг писателя, он написал то, что считал нужным написать. А всё остальное – кстати, как и писательский успех, – интересовало его в гораздо меньшей степени.

– Юрий, ну вот вы сейчас держите в руках свою книгу "Пазл Горенштейна". Выдохнули, честно сделав свою работу. Как дальше будет развиваться ваш публикаторский проект?

– У меня всегда, на моё счастье, были партнеры по изданию книг Фридриха. В России я выполняю функцию представителя сына Горенштейна, который по-русски не говорит. И вот отмечаю одну вещь: ни разу ни сыну Горенштейна, ни мне не приходили предложения от российских издательств опубликовать то или иное произведение, но зато я часто получал согласие на издание. И я всем издателям низко за это кланяюсь. В данный момент продолжается сотрудничество с издательством "Захаров", где вышла моя книга и где вышел сборник, в который вошла повесть "Попутчики". Я надеюсь, что мы переиздадим роман "Псалом", который не издавался уже давно, с 2011 года. В общем, как говорил великий футбольный тренер Валерий Лобановский: "Мы будем оказывать давление на пространство".

У меня есть одна мечта. У Горенштейна остался в рукописи большой роман, он называется "Верёвочная книга". Почерк у Горенштейна был ужасный, и этот роман остался в рукописи, почти полторы тысячи страниц. Почему хочется его расшифровать? Потому что это исторический роман, и это ещё (как "Дон Кихот") и пародия на исторический роман. Это роман, написанный с большим юмором. Действующие лица – как вымышленные, так и исторические, прежде всего, это Ленин, Сталин и Троцкий. Важнейшая вещь в творчестве Горенштейна. Может быть, это не будет главной удачей автора, но это последний большой роман большого писателя. Я очень надеюсь, что я смогу это дело сдвинуть и какой-то вариант расшифрованного текста опубликовать.

Смотри также

Горенштейн в беседе с Гладилиным. Запись 1982 года

В завершение скажу ещё об одном. Горенштейн последние 20 лет своей жизни провёл в Германии, и периодически он вызывал интерес Радио Свобода. У него брал интервью сразу после переезда на Запад Анатолий Гладилин. В эфире "Свободы" звучал роман "Искупление". Был ещё замечательный проект, который режиссировал Юлиан Панич, а исполнил Лев Круглый, изумительный актер, который прочитал практически целиком в эфире "Свободы" повесть "Яков Каша". Некоторые наши коллеги записывали Горенштейна для эфира, и в этих интервью он говорил важные и интересные вещи, в частности, на тему о том, что писатель должен написать свои книги вовремя. Ещё раз замечу: самому Фридриху Горенштейну сделать это удалось, – рассказал в интервью Радио Свобода публикатор Фридриха Горенштейна Юрий Векслер, книга которого "Пазл Горенштейна" вышла в московском издательстве "Захаров".