Ссылки для упрощенного доступа

Один день Авдотьи Титовны


Фридрих Горенштейн. Рисунок Ольги Юргенс. Фрагмент
Фридрих Горенштейн. Рисунок Ольги Юргенс. Фрагмент

Жизнь так стремительно меняется, что тексты через несколько десятилетий после написания уже нуждаются в пояснениях и комментариях, так как из жизни постоянно исчезают явления, понятия, исчезает и память о многих фактах, и даже как будто знакомые слова меняют смысл. Так, наверное, было и будет всегда.

Литература, интимный акт чтения, все еще доставляет удовольствие многим. Есть и еще одно очень важное предназначение литературы. Она – запечатленное время. Триэсер. Kому сегодня знакомо это слово? Так называли СССР в берлинском кругу Владимира Набокова. Об исчезнувшем СССР и речь. Смена исторических декораций требует объяснений в старых текстах для детей и внуков. Эти объяснения, когда есть необходимость, дать несложно – и тогда для читающего возникает живая жизнь недавнего, но уже исчезнувшего прошлого. Думаю, что в самое ближайшее время художественная проза, написанная в период существования СССР, должна будет издаваться с обязательными комментариями.

Одну особенность прозы Фридриха Горенштейна, ее безжалостный библейский реализм, заметил и не без раздражения отметил еще в 1965 году член редколлегии журнала "Новый мир" Борис Закс. Аргументируя свое мнение о нежелательности публикации горенштейновской повести "Зима 53-го года", он сказал: "Шахта, на которой работают вольные люди, изображена куда страшнее, чем лагеря". Это было и сравнение с Александром Солженицыным, с его "Одним днем Ивана Денисовича", так как других произведений о лагерной жизни тогда просто не было. Да, повседневная жизнь в СССР в глазах Горенштейна мало чем отличалась от лагерной, а иногда и действительно была пострашнее. В какой-то мере это так и в частично гротескном рассказе "С кошелочкой".

Горенштейн сказал однажды, что "социализм сам себя съел"

При этом Горенштейн ничего специально не "устрашняет", он просто "снимает" своей внутренней камерой все, как есть, все, что в нее попадает, ни от чего не отказываясь, и это позволяет, вдумавшись, увидеть ужас существования советского человека и вне тюрьмы, и даже в нелюдоедские застойные годы. Кстати, в последнее время мне почему-то попалось подряд несколько произведений со сценами каннибализма: французский фильм "В тихом омуте", новелла Владимира Сорокина "Настя", что вызвало в памяти сцены каннибализма во время Голодомора на Украине в романе Горенштейна "Попутчики". А в рассказе "С кошелочкой" Горенштейн на эту же тему фантазирует и шутит:

"…Говорят, вкусно человеческое мясцо. Молодую свининку напоминает. Один прогрессивный негр-гурман своими соображениями поделился... Может, преждевременно минули времена каннибализма? Может, лучше было бы, если б Гитлер был не вегетарианец, а людоед? Да и Сталин удовлетворился бы тем, что съел зажаренного Зиновьева под соусом "ткемали" и похлебал бы супец из крови Бухарина Николая Ивановича. Есть чернина, польский супец из гусиной крови. А чем человечья хуже? Точно так же можно смешать ее с уксусом, чтоб она свернулась, добавить в бульон из потрохов Николая Ивановича, туда же сушеные фрукты, овощи, лист лавровый... Вкусно... Позавтракает товарищ Сталин кем-нибудь из Политбюро, пообедает парочкой пожирней из ЦК, а поужинает представителем ревизионной комиссии... Съест один состав, другой на партсъезде выберут. Жалко и этих, но что ж поделаешь, если человеческая история жертв требует…"

"Фридрих и еда". Рисунок Ольги Юргенс
"Фридрих и еда". Рисунок Ольги Юргенс

Возможно ли в процессе расчеловечивания снова дойти и до каннибализма? Горенштейн сказал однажды, что "социализм сам себя съел". Владимир Войнович в антиутопии "Москва 2042" нарисовал будущее с переработкой и употреблением в пищу в виде новых продуктов питания "продукта вторичного" (кала), и, хотя сегодня в такое будущее поверить трудно, это трагикомическое пророчество, как когда-то во времена Голодомора проклятие вынужденного каннибализма, все еще может когда-нибудь и осуществиться. В рассказе "С кошелочкой" Горенштейн рисует картину времени, когда еще и тем, кто не был прикреплен к различным распределителям, можно было иногда еще что-то вкусненькое ухватить, отстояв длинную очередь. Как пишет Горенштейн, "наш рассказ не про тех, кто ест, а про тех, кто за ними крошки подбирает". В рассказе немало иронии и юмора "веселого Фридриха", каковым этот трагический в целом писатель часто бывал в быту с друзьями.

Иронически цитируется в рассказе и сталинская "Книга о вкусной и здоровой пище". Самого же Сталина, профиль Сталина, Горенштейн еще в юности соскоблил со своего альбома выпускника Днепропетровского горного института.

Диплом Фридриха Горенштейна. Архив Бремена. Фото Юрия Векслера.
Диплом Фридриха Горенштейна. Архив Бремена. Фото Юрия Векслера.

​Важный коллективный герой рассказа "С кошелочкой", советская очередь (в рассказе за продуктами, как частный случай) – тоже понятие, которое мне уже надо растолковывать внучке. Советская же жизнь была подобна автомату Калашникова: она убивала очередями.

Героиня рассказа – одинокая "продовольственная старуха" Авдотьюшка (так ласково называет ее сострадающий автор) проживает на наших глазах один день "простого советского человека", еще хранящего в памяти сцены из дореволюционной жизни, а ныне, в старости, борющегося за выживание, в частности, за вкусную еду. Тема голода и еды часто "прошивает" повествования Горенштейна. Достаточно вспомнить Гошу Цвибышева из романа "Место", который изобретал свои рецепты и способы насыщения при недостатке средств. Горенштейн явно описывал собственный опыт недоедания вопреки сталинским шлягерам из репродуктора, таким, как "За столом никто у нас не лишний" или "Заздравная". Опыт этот пригодился Горенштейну, когда он, получив в 1981 году годовую стипендию в Западном Берлине, ежемесячно делил ее на три части, две из которых откладывал, и умудрился прожить вместе с женой и маленьким сыном на годовую стипендию не один, а три года, слава Богу, не голодая при этом. Это был пример, вполне достойный Книги рекордов Гиннесса.

Итак, оставляем вас с прозой и ассоциациями Фридриха Горенштейна. Написанный в 1981 году рассказ "С кошелочкой" не переиздавался с 1992 года, а в интернете существовал до сих пор в сокращенном виде.

Фридрих Горенштейн. "С кошелочкой"

Авдотьюшка проснулась спозаранку и сразу вспомнила про кошелочку.

— Ух ты, ух ты, — начала сокрушаться Авдотьюшка, — уф, уф... Вчерась бидон молока несла, ручка подалась, прохудилась... Успеть бы зашить к открытию.

И глянула на старенький будильник. Когда-то будильник этот будил-поднимал и Авдотьюшку и остальных... Кого? Да что там... Есть ли у Авдотьюшки ныне биография?

Советский человек помнит свою биографию в подробностях и ответвлениях благодаря многочисленным анкетам, которые ему приходится весьма часто заполнять. Но Авдотьюшка давно уже не заполняла анкет, а из всех государственных учреждений главный интерес ее был сосредоточен на продовольственных магазинах. Ибо Авдотьюшка была типично продовольственной старухой, тип, не учитываемый социалистической статистикой, но принимающий деятельное участие в потреблении социалистического продукта.

Пока усталый трудовой народ вывалит к вечеру из своих заводов, фабрик, учреждений, пока, измученный общественным транспортом в часы "пик", втиснется он в жаркие душегубки-магазины, Авдотьюшка уже всюду пошнырять успеет, как мышка... Там болгарских яичек добудет, там польской ветчинки, там голландскую курочку, там финского маслица. Можно сказать, продовольственная география. Вкус родимого владимирского яблочка или сладкой темно-красной вишни она уже и вспоминать забыла, да и подмосковную ягодку собирает как помощь к пенсии, а не для потребления.

В еще живые лесочки с кошелочкой пойдет, как в продовольственный магазин, малинки-землянички подкупит у матушки-природы, опередит алкоголиков, которые тоже по-мичурински от природы милостей не ждут, малинку на выпивку собирают. Так лесочки оберут, что птице клюнуть нечего, белке нечего пожевать. Оберут братьев меньших, а потом на братьев-сестер из трудящейся публики насядут.

Продаст кошелочку подмосковной малинки – пятидесятиграммовую стопочку по рублю, купит килограмм бананов из Перу по рупь десять кило. Продаст чернички по рупь пятьдесят стопочку, купит марокканских апельсинов по рупь сорок кило. Чем не жизнь при социализме? Правильно говорят западные борцы за мир. Жаль только, что в наглядной своей агитации не используют они Авдотьюшкин баланс, Авдотьюшкину прибавочную стоимость.

Социализм – это распределитель. Каждый кушает по заслугам. А заслуженного народа при социализме множество. Едоки с правительственных верхов, или с ледовых арен, или с космических высот, или из президиумов творческих союзов общеизвестны, и они вне нашей темы. Наш рассказ не про тех, кто ест, а про тех, кто за ними крошки подбирает.

Справедливости ради следует сказать – трудная это работа. Вот уж где принцип социализма полностью соблюден: кто не работает, тот не ест. Только работа эта не в том, чтоб производить продукты, а в том, чтоб добывать продукты. Принцип, собственно, не новый. Испокон веков продукт можно было либо купить, либо взять разбоем. Но в период развитого социализма оба эти элемента оказались объединенными. Продукт и надо сначала взять разбоем, а потом уж его купить. Ибо не в лесу мы, не на большой дороге. Соловью-разбойнику здесь делать нечего. Кистень, гирька на веревочке, привязанной к палочке в качестве орудия труда, здесь не проходит. Гирька теперь в товарообмене используется не для проламывания черепа, а для взвешивания-обвешивания. Хотя череп проломить могут, если как следует "пихнут". Однако про "пихание" ниже. Следует только добавить, что, как при всяком труде, нужен профессиональный опыт и соблюдение техники безопасности. Авдотьюшка, продовольственная старуха, в торговом разбое участвовала давно, опыт имела, а орудием труда у нее была кошелочка. Любила кошелочку Авдотьюшка и, готовясь к трудовому дню, приговаривала:

– Ах ты моя кормилица, ах ты моя Буренушка.

И план у нее был заранее составлен. Сперва в "наш" – это магазин, который рядом с домом. Посля в булочную. Посля в большой, универсальный. Посля в мясной. Посля в молочный. Посля в "килинарию". Посля в магазин возле горки. Посля в другую "килинарию". Посля в магазин, где татары торгуют. Посля в овощной ларек. Посля в булочную против ларька. Посля в магазин возле почты... Нехороший магазин, опасный. Скорее всего, там "пихнуть" могут. Народ там неснисходительный, из ближайших домов завода резиновых изделий народ. Но тамбовский окорочок двести граммов Авдотьюшка именно там добыла. Полмесяца назад это приятное происшествие случилось. Однако авось опять повезет. А пихнут, падать надо умеючи, не так, как Мартыновна. До сих пор в больнице лежит. Полезла к прилавку, а там продотряд пригородных, прибывших на автобусе.

Подобные автобусы в большом количестве направляются местными фабрично-заводскими комитетами из подмосковных городов для ознакомительных экскурсий с культурными объектами столицы: Третьяковская галерея, достопримечательности Кремля, Большой театр... Народ приезжает крепкий, широкоплечий или юркий, хитрый. И до зубов тарой вооруженный. Организованный народ. Но о культурных экскурсиях сообщим по ходу...

Время уже на будильнике позднее. Вот-вот откроются продовольственные объекты, и начнется у Авдотьюшки рабочий день. Собрала Авдотьюшка кошелочку, яблочко припасла пососать, валидольчик для спасения, перекрестилась, пошла...

Зашла в "наш" и сразу в горячее дело попала – кур дают... Да не мороженых, каменных, а охлажденных и полупотрошеных... Кабы курочку Авдотьюшке. Стара уже Авдотьюшка, острого организм не принимает. Огурчика-помидорчика солененького съест – так рыгает, так рыгает...

Намедни побаловалась помидорчиком солененьким с картошечкой. Вышла подышать. Ноги старые быстро устали. Села на скамеечку. А рядом молодые, он да она, сидят шепчутся-оговариваются и в промежутках целуются. Он ее поцелует, Авдотьюшка рыгнет. Он снова, и Авдотьюшка опять. Он подходит и шепотом:

– Уйди, старая, а то последний зуб выбью.

Ух, ух, напужал Авдотьюшку, уф, уф.

Но Авдотьюшка не пужливая.

– Я по закону организма рыгаю, – говорит, – а ты против закона общества фулиганишь! Сейчас мильцинера позову...

Сильна Авдотьюшка, сильна. Социализм ее права ограждает, старость бережет. Молодежь доцеловываться на другую скамейку ушла, а Авдотьюшка здесь свое дорыгала помидорчиком.

Хорош помидорчик-огурчик, да сердит. А бульончик старые косточки пожалеет, погладит. От куриного мясца голова не тяжелая и поноса нету. Как бы курочку Авдотьюшке, чтоб силы поддержать, не уступить прежде времени место в жизни наглой молодежи.

Продолжить чтение можно здесь

XS
SM
MD
LG