Шаги свободного человека. Роман о русских эмигрантах в Сербии

"Когда-нибудь русские ассимилируются, а может, наоборот, вернутся на родину и сольются с советской действительностью. И жители благородного Белграда будут с ностальгией вспоминать о нас, исчезнувших, и говорить: "Мы видели последних русских..."

Это размышления Анны Павловой, знаменитой балерины и одной из героинь романа Елены Зелинской "Последних русских видели в Белграде". Книга, а также документальный фильм "И будет музыка" (2023) родились благодаря счастливой случайности. Елена Зелинская нашла записную книжку с музыкальными сочинениями узника нацистского лагеря для военнопленных Алексея Бутакова. Теперь эта музыка воскресла: в прошлом году ее исполнил в Москве Малый симфонический оркестр под управлением Михаила Чернова, а в октябре 2024 года симфонический оркестр народного театра в Белграде – города, в котором 13-летний Алексей Бутаков поселился в 1920 году.

Белград, "европейский город со славянским лицом", можно назвать главным героем романа. Елена Зелинская уверена, что "судьба эмигрантов, оказавшихся в Югославии между двумя войнами, сложилась интереснее, значительнее, чем у тех, кто укрылся от российской катастрофы в других странах".

История повторяется: и вновь на Балканы бегут русские – теперь уже от путинской диктатуры и войны. 20-е годы 21-го века и истории современных релокантов соседствуют в книге Елены Зелинской с рассказом об Алексее Бутакове и его товарищах. Роман вышел в Вильнюсе, а его автор живет в Будве и учит черногорскому языку русских, украинцев и белорусов.

Разговор с Еленой Зелинской записан для программы "Культурный дневник" Радио Свобода:

Русская эмиграция в книге Елены Зелинской

– Вы пишете: "Тот, кто не был в Белграде, не знает, что такое жить заодно с городом". Я не был в Белграде, поэтому попрошу вас рассказать о нем. Как началось ваше знакомство с городом и отчего вы его полюбили?

– Я приехала в Белград ровно десять лет назад. Не могу сказать, что мой отъезд из страны был полностью добровольным. Скорее меня медленно и верно отжимали обстоятельства, пока не оказалось, что мне правильнее переезжать. Я выбрала Белград. Я раньше никогда не была на Балканах; первый раз шла по городу, и было такое чувство: ну ничего, нормальный европейский город, как-нибудь проживу. Второе впечатление было сильнее. Я шла по Князь-Михайловой улице – это пешеходная зона, типичная, как в любом европейском городе: витрины, реклама, много народу, столики на улице, навстречу людской поток. Чувствую что-то странное и понимаю: я никогда не видела одновременно столько красивых людей. Это не преувеличение. Сербы – необычайно красивый народ. Поскольку они большие любители спорта, то они все подтянутые, энергичные. Самое главное – у них походка свободного человека. Я тогда спросила своего приятеля, который прожил очень долго на Балканах: "Мы славянский народ, я вижу сходство. А чем они отличаются от нас? Почему после всех страшных перипетий им все-таки удалось отстроить работающий жизненный механизм?" И он мне ответил интересно: "Их не били, не унижали и не убивали". И я это увидела своими глазами. Ну да, как ни странно это звучит, атмосфера свободного хода жизни и человечности. Это поражает вновь приехавшего москвича: все друг с другом разговаривают, причем незнакомый человек разговаривает с тобой на "ты". Знаете, какое у них самое распространенное обращение друг к другу? Конечно, никакой не "товарищ" и не "господин", а "братэ". Это впечатляет.

Белград, площадь Республики, Народный театр

– Белград сто лет назад, Белград вашего романа, как вы пишете, "стал столицей русской эмиграции, русскими Афинами". Не преувеличение ли это? Ведь когда речь заходит об эмигрантах первой волны, думаешь о Берлине, о Париже, о Праге, о Ницце...

– Знаете почему? Потому что там было больше писателей. В Белград прибыла армия Врангеля. Все знают печальный эпизод нашей истории, когда эскадра Врангеля из Крыма уходила к турецким берегам, оттуда из Стамбула часть направилась в Африку, а основная часть русской армии во главе с Врангелем двинулась в сторону Королевства Югославия – это порядка ста тысяч только военных. А представьте себе, сколько людей приехало туда своим ходом: женщины, дети, гражданские. Огромное количество людей. Кстати, Югославия была единственной страной из всех европейских, где король разрешил русским военным носить оружие. Прикиньте, Белград сто лет назад, там всего-то было сто тысяч население, это был еще такой полувосточный-полуевропейский город, и там оказывается больше ста тысяч человек, причем из них большинство – вооруженные офицеры. Это была особенная ситуация. Врангель был единственной опорой и надеждой всей эмиграции. Мы же помним из воспоминаний, они все думали, что сейчас мы пересидим, а завтра все наладится, эта власть не может продержаться больше двух месяцев, и вообще, как там без нас. А где надежда на это? Только армия. А центр был в Белграде. В Белграде стоит гостиница "Москва", самая красивая гостиница в московском романтическом стиле, там был штаб Врангеля, вокруг этого и строилась вся жизнь, шпионы...

Карточки из фонотеки радио "Белград"

– Процитирую вашу книгу: "Все во что-то впутаны, и порой кажется, что каждый шпионит за каждым, причем на три разных разведки". Интересна история знаменитой певицы Надежды Плевицкой, которая появляется в вашем романе, ей аккомпанирует ваш главный герой Алексей Бутаков. Расскажите, пожалуйста, об этой сюжетной линии. Я думаю, что это в значительной степени фантазия.

– Что вы, ничего подобного. Каждый персонаж, каждое событие основано только на реальном событии. Но это же не историческое исследование, это действительно роман. Появление каждого персонажа и каждая история нужны для чего-то. Плевицкая здесь появляется, во-первых, потому что мне хотелось показать змеиный клубок, который завязался в то время в Белграде. Во-вторых, мне хотелось показать королевский двор, он был прекрасен в то время. Это был один из самых блестящих европейских королевских домов, у них были русские, английские, датские корни. Но важнее мне было показать эволюцию характера главного героя. В центре этой исторической части – три друга: Алексей Бутаков, музыкант, Олег Гребенщиков, танцовщик, и Анатолий Жуковский, хореограф. Все три судьбы разные, каждый делает свой выбор и несет за это полную жизненную ответственность. Мне было важно показать, как они делают этот выбор и почему Алексей принимает решение стать югославом. Для эмигранта это же всегда выбор – адаптироваться, ассимилироваться, стать частью той страны, в которой ты оказался, вернуться в Советский Союз (или в Россию, если мы говорим о сегодняшней стране) или ехать дальше в поисках другой судьбы, другой жизни. И вот каждый из героев делает свой выбор. Алексей решает остаться в Югославии после истории с Плевицкой, когда он понимает, на кого она работает и к чему это приводит, какие страшные последствия для русской эмиграции. Он принимает решение идти на курсы офицеров-резервистов и принять югославское гражданство.

– И дорого за это платит в конечном счете.

– Да. Но судьба тех героев, которые выбрали другой путь, разными способами вернули себе советское гражданство, была намного страшнее.

Алексей Бутаков

– Мы возвращаемся к истоку вашего романа – к тетради Алексея Бутакова, которую вы случайно нашли. Из этой тетради вырос и документальный фильм, и роман.

– Это была невероятная история! Я вместе со своей подругой и соавтором Татьяной Рыбаковой писала трилогию о Сербии, три травелога: "Моя прекрасная Сербия", "Моя вкусная Сербия" и "Моя здоровая Сербия". Мы путешествовали по стране и собирали материал. И вот я оказалась в маленькой экодеревне. Хозяин этой деревни предложил мне посмотреть его коллекцию, у него был маленький краеведческий музей. Можете себе представить сельские краеведческие музеи: одна комната, забитая какими-то вещами, чучело ястреба, римские монеты, пробитая немецкая каска, турецкая сабля. Он мне говорит: "У меня есть коробка, я ее купил у цыган на блошином рынке. Я сам филателист, и тут были конверты, я купил ради марок. 600 динаров заплатил, принес домой коробку, там какие-то бумаги. Там по-русски, хотите посмотреть?" Он приносит коробку, я начинаю перебирать: какие-то афиши, счета, конверты то на русском, то на немецком, то на сербском. И обращаю внимание – маленькая коричневая тетрадочка, записная книжка. Открываю ее: желтые страницы, не записи, а нотный стан полностью исписанный. Я переворачиваю на первую страницу и читаю: "Мои композиции. Алексей Бутаков. 1943 год. Нюрнберг, барак номер 6". Понимаю, что у меня в руках что-то необычное, важное. Я прошу фотографа, который со мной в этой поездке: "Снимай все подряд, потом будем разбираться". Мы снимаем, сканируем этот дневник, я сразу отправляю его специалистам-музыковедам, а во-вторых, Алексею Арсеньеву – это известнейший исследователь русской эмиграции. Через месяц мне отвечают музыканты, что это значительное произведение, уровень Рахманинова. А с другой стороны приходит записка от Арсеньева, он мне пишет краткую биографию: Алексей Алексеевич Бутаков, сын адмирала Бутакова, стариннейшая морская династия. Григорию Бутакову, деду нашего героя, в Петербурге поставлен памятник, он герой Крымской войны, потопил корабли в Севастопольской бухте, чтобы преградить вход английскому флоту. Отец нашего героя, адмирал, вместе с эскадрой Врангеля покидает Крым, оказывается в Югославии с женой и двумя 10-летними сыновьями и очень быстро умирает от ран. Алексея отправляют в музыкальную школу, он оканчивает русско-сербскую гимназию, становится музыкантом и уже взрослым человеком, известным пианистом, принимает решение принять югославское гражданство, стать офицером резерва. Начинается Вторая мировая война, немецкая армия подходит к Белграду и в течение шести дней они оккупируют Белград, захватывают в плен 174 тысячи югославских военных и отправляют в лагеря. Алексей Бутаков оказывается в лагере для военнопленных вместе с огромным количеством югославских офицеров, среди которых много людей творческих профессий, музыкантов, актеров, певцов. Четыре года они проводят там. Надо отметить важную вещь: это лагерь для военнопленных, не лагерь смерти. И он находится под контролем Красного Креста. Конечно, какой там особенный контроль, но, тем не менее, все-таки они выживают, эта жизнь не так безнадежна, как в других лагерях. Поскольку Красный Крест, особенно в 1942–43 годах, еще присматривает, им разрешают заниматься своим ремеслом по Женевской конвенции, и они там, эти замечательные музыканты, организовывают оркестр, целую систему обучения тех, кто хочет научиться музыке и не потерять разум и моральный дух в этой обстановке. Именно в этих условиях Алексей начинает писать музыку. Причем, как я понимаю, их заставляет жизнь, потому что инструменты им разрешили взять, а нот-то нет. Вместе с ним были Предраг Милошевич, дирижер Театра оперы и балета, Рафаил Блам, создатель сербского джаза, известнейший музыкант. Они все выжили, слава богу. И вот, представьте себе, зима, страшный мороз, в бараках минус 30, а они Моцарта, Бетховена, Баха для своих концертов, даже опер и балетов, вспоминают по памяти. И Алексей сочиняет музыку, записывает в дневничок, который каким-то чудом попадает мне в руки в той деревушке.

Музыканты в лагере, Бутаков справа

– И теперь были впервые исполнены его двенадцать восстановленных сочинений...

– Я скребла по сусекам все, что от его наследия осталось. Удалось найти записи в фонотеке радио. Вернувшись из лагеря, он немного прожил, он умер в 1953 году, все-таки успел что-то записать.

Меня часто спрашивают, почему его работы не были изданы. Надо понимать, что после того, как в Югославии установилась власть маршала Тито, быть русским стало просто опасно. Из тех ста тысяч русских в Югославии, о которых мы говорили, к 50-м годам осталось несколько тысяч человек. Расстрелы, аресты, депортации, кому-то позволили выехать, кто-то вернулся в Советский Союз, и жизнь его закончилась известным образом. Осталось несколько тысяч человек, в том числе Алексей Бутаков. Во-первых, он был уже герой сопротивления. Все знали, какую невероятную деятельность они там вели, помогая людям сохранять человеческое достоинство в таких условиях своей музыкой. Он работал в детской музыкальной школе и был женат на сербке. Те русские, которые оказались внутри югославских семей, как-то были адаптированы уже, остались в живых. Но он недолго прожил. Ни о каких изданиях его работ, какой-то печати, какой-то известности даже речи быть не могло в то время. Мы собирали, мне помогали музыковеды из музыкальной академии Сербии и что-то нашли. Самое главное – осталась музыка к фильму, который они сумели снять в 1953 году. И вот все вместе и является наследием.

– Русских к 50-м годам почти не осталось, но прошло семь десятилетий и началась новая волна эмиграции из России. В вашем романе есть персонажи – современные эмигранты. Если сравнить первую волну, с которой прибыл в Сербию Алексей Бутаков, и новую волну после 24 февраля, много ли общего?

– Конечно, эта эмиграция от той волны в первую очередь отличается историческими обстоятельствами. Первая волна: они уходили побежденные, они были разорены, они были раненые, несчастные. Они приезжали в разоренную Европу – это же была Европа после войны, Европе было не сильно до них. Только начала Европа немножечко приходить в себя, как наступили 30-е годы, тут уже потянулись беженцы из Германии, евреи и немцы-антифашисты. Там ситуация была не такая благополучная. Сейчас многие уезжают, уже имея контракт на работу, если мы говорим о релокантах, приезжают в благополучные страны. Поэтому сама ситуация, конечно, намного легче, чем та, которая была с нашими предшественниками. С другой стороны, у тех было больше надежды, мне кажется, чем у нынешней эмиграции.

Экосело Терзича Авлия, где находился дневник

– Вижу, что вы себя считаете частью этой волны, несмотря на то что вы приехали значительно раньше, до начала войны в Украине?

– Все началось раньше чем в 2022 году. Собственно, стало понятно, к чему дело идет, года с 2011-го, а с 2014-го все стало и вовсе определенно. Довольно много людей начали медленно уезжать в эти годы. В 2022-м резкая волна, шторм буквально, всех вынесло в том году, сначала весной, потом в сентябре, сейчас этот поток нисколько не слабеет, он просто не так заметен, может быть. Я-то это вижу здесь у нас в Черногории. Я себя считаю частью этой волны, да.

– Вы перебрались из Сербии в Черногорию. Почему?

Лагерная вышка, рисунок заключенного

– Это абсолютно личные обстоятельства. Здесь моей семье лучше. Я невероятно люблю Белград, в Сербию я постоянно езжу. Как я уже сказала, я написала трилогию, и у меня еще есть книга о последних годах перед войной, тоже русская эмиграция, называется "Балканский Декамерон". Я очень люблю Сербию, но просто в силу личных обстоятельств мы оказались в Черногории, судьба привела, теперь я, оказывается, в самом правильном месте нахожусь, правильнее не придумаешь.

– Одна из ваших героинь – балерина Анна Павлова – обнаруживает в сербской лавке ковер из своего петербургского дома. Не знаю, фантазия это или правда?

– Это правда – это есть в воспоминаниях.

– Но главное не в ковре, а в том, что она тоскует по Петербургу. Тоскуете ли вы?

– Я из Петербурга уехала давно и жила в Москве. Петербург у меня как ностальгия пережит уже давно. Конечно, мне первые годы было тяжело полностью поломать образ жизни, просто полностью, ничего общего с тем, как я жила в Москве, и тем, как я живу здесь, вообще ничего, жизнь просто с нуля абсолютно. Нет, верите, я не тоскую, просто совсем не тоскую, нисколько. Сейчас даже, допустим, ничего не происходит, просто переселиться обратно – нет, а с учетом того, что происходит, уж точно нет. Нет, нисколько. Знаете, я еще тосковала – мне не хватало друзей. Я часто ездила, но все равно не хватало круга людей, с которыми я ежедневно общалась, а тут они все здесь.

Музыкальные композиции, написанные в лагере

– Ко всему прочему балканская магия, наверное, тоже действует?

– Одного хорошего приятеля я спросила: "Если бы все было в порядке и ты мог бы вернуться свободно в Москву, уехал бы ты из Черногории?" Он подумал, почесал репу и говорит: "Знаешь, я привык ходить голым". Наша форма одежды – это шорты и майка. Я уже не смогу заставить себя надевать сапоги, шапку, теплую куртку. Атмосфера свободной жизни затягивает. Здесь не просто свобода – это особая балканская свобода, свобода отношений между людьми, свобода поведения, свобода выбора. Даже в самые лучшие годы, которые мы переживали в России, у нас этого не было и не могло быть. Откуда бы? И вот это я уже ни на что не променяю. Мне вообще всю жизнь везло вот в каком смысле, я это называю хронологическое везение: когда начались перемены в СССР, я была молода, когда мне пришлось уезжать, я еще была в том возрасте, когда была в состоянии начать новую жизнь. Вот эти 10 лет, которые сейчас мои друзья и коллеги прожили, в отличие от меня, в России, я не теряю с ними связи, я читаю, что они пишут, я слышу, как они разговаривают. И я вижу, как из них как будто бы воздух выходит, как из шарика, если его проколоть. Начинают говорить не о том, все время не о том...

– Да, от страха.

– Это даже не страх, это очень быстро образовавшаяся привычка. Я-то все это не пережила, я уехала тогда, когда поняла, что либо сейчас меня прижмут и заставят участвовать во всем этом, либо я выхожу из игры. Я вышла. Я не пережила этого момента сдавливания. Я смотрю, как я думаю, как я чувствую – как нормальный балканец, и я пишу свободно. Если бы я не уехала, я бы никогда бы не написала того, что я написала сейчас, никогда. Я бы, как все, втянула голову в плечи. Я этого не хочу. Я даже в годы советской власти жила максимально возможно свободно, писала и говорила максимально возможно свободно. Я писать начала рано, печаталась, как многие помнят, в самиздате. Свобода – это самое ценное, что у меня есть, свобода самовыражения. К вопросу о ностальгии: да никто меня сейчас не заставит не то чтобы заткнуться, а вообще не говорить то, что я считаю нужным сказать в этот момент. Нет у меня никакой ностальгии.