Иван Толстой: Заголовок требует некоторых пояснений. Речь пойдет об эпохе между двумя мировыми войнами, когда государства Израиль еще не существовало и его нынешняя территория, не имеющая сегодняшних внутренних разграничений, привычно именовалась Землей Обетованной, или Эрец Исраэль, а в целом – Палестиной.
Для российских изгнанников после 1917 года привычными столицами, где формировались их архивы, были Париж, Берлин, Прага, Белград, Харбин, отчасти Нью-Йорк, но не довоенная Палестина.
Передо мной величественные пять томов, которые переворачивают прежние представления об архивных клондайках изгнания, – пять томов серии "Эрец Исраэль и русские эмигранты в Европе: контакты, связи, общение, взаимодействие, 1919-1939". Книги выпущены под редакцией профессора Иерусалимского университета, известного историка литературы и эмиграции Владимира Хазана.
В томах этих можно утонуть – и от размеров этого моря разливанного, и от информационного счастья. Первое впечатление при беглом перелистывании: господи, до чего же все со всеми были связаны, "крикнешь здесь, там услышат твой голос", как сказал бы Александр Кушнер.
Мы в маленьком кабинете профессора Хазана на горе Скопус, и я прошу его хотя бы кратко, перстами легкими, как сон, коснуться содержания этого пятитомника.
Владимир Хазан: Это серия, которую спонсировала наша израильская Академия, я получил большой грант в 2016 году, и все эти семь лет я занимался этой серией, что называется, "не отрывая голову от стула", потому что она действительно меня захватила. Очень много было наработанного, я занимался этим много лет, была группа исследователей, многие тома написаны в соавторстве с кем-то, но так, чтобы сфокусироваться, сосредоточиться и иметь ясную программу и перспективу, чтобы располагать в этом смысле какими-то практическими средствами и инструментами, такого не было. А здесь появилась такая возможность, и я решил ее не упустить.
Я давно обнаружил огромное количество связей и при этом обнаружил несколько уничижительное отношение к Палестине
Что захотелось сделать? Прежде всего, доказать что Эрец Исраэль, Палестина, а речь идет о ситуации между двумя мировыми войнами, русская эмиграция в Европе и Эрец Исраэль, Святая земля или Палестина (я отождествляю эти понятия, для меня они выступают синонимами, не в политическом смысле, а в географическом и духовном), поскольку я давно обнаружил огромное количество связей и при этом обнаружил несколько уничижительное отношение к Палестине – где-то там, в углу географии, далеко, не на магистральных путях, это не Франция, не Германия, не Сербия, не Англия, не Чехословакия, не Италия.
Сюда естественным образом устремились, если мы говорим о Российской империи, евреи. Но они устремились не только сюда, и было огромное количество связей, диалогов, корреспонденций, контактов между русской эмиграцией во всех странах эмигрантского рассеяния и Эрец Исраэль – родственные, творческие, дружеские, соседские, люди работали в одной редакции в какой-то газете или журнале… Судьба их разбросала по всему миру, часть оказалась в Шанхае, в Харбине, на Дальнем Востоке, но какая-то часть оказалась и здесь. Поэтому эти связи интересно было понять. Это – одна сторона.
Израиль – это страна случайных подарков
С другой стороны, Израиль, если говорить об израильской архивистике или о книжном деле, о комплектовании библиотек, прежде всего Национальной библиотеки, – это страна случайных подарков, вещей, которые оказывались здесь в силу каких-то обстоятельств, иногда очень экзотических и экстравагантных, страна, в которой, если вспомнить пушкинского героя, нет многого необходимого, но есть масса излишнего. И поскольку эти архивные огромные залежи, завалы, часто неописанные архивы, сами архивисты не знают, кто эти люди, потому что основная масса людей, владевших многими языками, в том числе европейскими, по пять-семь языков эти люди знали, но основная масса материалов написана по-русски. Поэтому не все архивы в состоянии вникнуть, обработать эти материалы.
Хотелось построить этот мир, в котором в одной книге какие-то главные герои появляются на сцене, потом они уходят на задний план, и вторая книга – выдвигаются те, которые были в первой книге маргиналами, занимали позицию бэкграунда. А поскольку все это связано, все это перемешано между собой, возникла немножко романная, эпопейная ситуация, когда в каждой книге я могу ссылаться на предыдущую или последующую. И ситуации все время повторяются под разным углом зрения. Я не знаю, что из этого получилось, это судить читателю, но пять книг лежат на столе. Я сейчас очень коротко рассказу о каждой, что составляет тематику той или иной книги, иначе мы просто утонем в материале.
Серия – английская, единственное, что я решил не переводить, это документы и письма, которые составляют 70–80 процентов основного содержания. Все комментарии на английском, все вводные на английском, но письма мне хотелось дать в том виде, в котором они существовали в реальной истории.
Каждая книга повещена какой-то теме или каким-то лицам. Хотелось не просто заниматься краеведением. Вторая книга первого тома посвящена Льву Шестову, который приезжал сюда весной 1936 года. В книге больше тысячи страниц. Он провел здесь полтора мясца. В принципе, можно было бы ограничиться брошюрой в 50–70 станиц, перечислить лекции, которые он читал здесь, людей, с которыми он встречался, и сказать о некоем следе, который он оставил в философии, в духовной мысли палестинской и израильской, как освещался его визит. Поскольку все писалось на иврите, для человека, не владеющего ивритом, это было бы интересно.
Но я позволил себе раздвинуть рамки, прежде всего персонологические. Было интересно посмотреть на десять лет, которые Шестов добивался приезда сюда. Не то чтобы его сюда не пускали, но за свой счет он просто приехать не мог, он был достаточно бедным человеком. До 1936 года этого сделать не удалось.
Как организовывалась эта поездка? Там много разных причин, интересных для биографии Шестова. Возникают какие-то невообразимые связи людей, которые помогали ему сюда приехать. Как осуществлялся визит, с кем он был связан, с кем переписывался – я даю полную переписку как из шестовского архива в Сорбонне, так и из местных архивов.
Например, его близким приятелем, с которым он много лет дружил, который его поддерживал финансово, был известный в разных областях человек – Макс Ефимович Эйтингон. Он троюродный брат советского шпиона Эйтингона, организатора убийства Троцкого, и многие до сегодняшнего дня (об этом говорится и пишется в книгах и в статьях) считают, что Макс Эйтингон был связан с советской разведкой. Он в 1933 году бежал из нацистской Германии, приехал сюда, прожил здесь десять лет, похоронен на Масличной горе, самом уважаемом кладбище для еврейского народа.
Вообще он родился в Витебске, он человек, который знал русский язык. Он читал, писать ему было трудно, потому что 12-летним ребенком родители увезли его в Лейпциг, там он сформировался, вырос в Германии, получил образование. В Германии или в Австрии он подружился с Фрейдом, существует огромная переписка между Эйтингоном и Фрейдом. Там он стал одной из крупнейших фигур в психоанализе, человеком, который был президентом Международной ассоциации психоаналитиков. Человек, который поддерживал Фрейда и финансово, и его журнал "Имаго" издавался на деньги Эйтингона.
Он дружил и поддерживал финансово Плевицкую, жену Скоблина, которые участвовали в похищении генерала Миллера
Я просто доказываю, что ни на какую советскою разведку он работать не мог, поскольку здесь была цепь случайных совпадений. Он дружил и поддерживал финансово Плевицкую, жену Скоблина, которые участвовали в похищении генерала Миллера. И в это время, уже живя в Палестине, Эйтингон со своей женой посетил Францию, именно в сентябре 1937 года, когда произошло это похищение. И поскольку Плевицкая скрыла это факт на суде, то тень подозрения пала на Эйтингона, которой вернулся в Палестину. Здесь была буря в газетах палестинских.
Известный психоаналитик Макс Эйтингон, а он здесь создал Психологический институт, руководил им, был крупнейшим такого уровня психологом и психоаналитиком, а его обвиняли в похищении генерала Миллера. Я бы даже не назвал это боковой линией этой книги, но, поскольку Эйтингон сблизился еще в 1920-е годы с Шестовым, Шестов приезжал к нему в Берлин, жил у него в роскошном двухэтажным доме (я привожу фотографии всех трех домов, которые имели Эйтингоны, два в Берлине и один здесь ), писал там свои книги.
Существует масса воспоминаний, очень часто путаных и ложных. Скажем, воспоминания Арона Штейнберга, известного философа, который очень много перепутал, а их повторяют. Поэтому здесь изложена относительно правдивая история отношений с Шестовым, их переписка. Более того, Эйтингон дружил с сестрой Шестова, Фанни Ловцкой. Тут уделено внимание и этим фигурам.
Герман Ловцкий, композитор, ученик Римского-Корсакова, автор нескольких опер еще в дореволюционное время, философ, литературный и художественный критик, о нем мы мало что знаем. Переписка Ловцких с Эйтингонами. Они еще живут во Франции, в 1939 году они приехали сюда, какое-то время прожили в Палестине. Остался небольшой архив, и, самое главное, остался след в истории психоанализа, ведь Ловцкая занималась психоанализом и у нее есть ученики, которые потом с благодарностью о ней вспомнили.
Еще одна очень важная фигура, которая как бы сшивает и связывает различные истории и страны: Россию, Германию, Палестину – их культуры, их духовную жизнь, – это жена Эйтингона Мира Буровская, Бродская во втором браке, в третьем браке – Харитон. Она мать одного из создателей советской атомной бомбы, академика Харитона. Она вышла замуж за Эйтингона, вместе с ним приехала сюда. И весь этот материал в письмах, в дневниках, в свидетельствах, которые носят исключительный, уникальный архивный характер, здесь поднимается в связи с приездом сюда Шестова. Потому что все это была одна компания, один круг.
Мы говорим не только об истории Эрец Исраэль и не только о еврейской истории
Трудно сказать, о какой национальной истории мы говорим, явно мы говорим не только об истории Эрец Исраэль и не только о еврейской истории, мы говорим как минимум об истории российской, европейской, а то и мировой. И в этом был триггер, было интересно этим заниматься, посмотреть на все эти реалии с точки зрения архивов, которые находятся в Израиле. Но я привлекал и крупнейший Бахметевский архив, и Йельский, и Стэндфордский, и Гуверовский, и Гарвардский.
Но это не просто книжный шкаф, а именно попытка рассмотреть многие вещи, которые, с одной стороны, вроде как известны, но, с другой стороны, неизвестны. Вот эта совершенно гениальная формулировка Белинского "знакомый незнакомец", когда, с одной стороны, человека видно в фас, а как только он чуть повернулся в профиль, мы теряем эти очертания. А интересно видеть его с разных точек зрения.
Огромная тема, которая ждет своего исследователя (слава богу, такой исследователь нашелся, мы с ним сотрудничаем, он пишет книгу), – это тема немца по национальности, советского шпиона Рудольфа Рёсслера, который работал на советскую разведку, и некоторые его сообщения, допустим, о Курской дуге, ложились на стол товарищу Сталину раньше, чем они ложились на стол господину Гитлеру. Потому что у него друзья работали в командо, шифровальщики были, антифашисты. Он сидел в Швейцарии, он с Евсеем Давидовичем Шором дружил, и осталась их огромная переписка. Он был крупным журналистом, театральным человеком, и в его журнале "Национальный театр" Шор публиковался. Больше тысячи писем, которые дают срез истории Европы довоенной, военной и послевоенной.
Я хотел бы выделить, прежде всего Виктора Михайловича Чернова одного из создателей эсеровской партии
Вторая тематическая рубрика – это политические деятели и Эрец Исраэль. Им тоже посвящено два тома. В первой книге я хотел бы выделить прежде всего Виктора Михайловича Чернова, одного из создателей эсеровской партии и одного из ее идеологов, того самого Чернова, который должен был возглавить Учредительное собрание, разогнанное большевиками. Чернов сюда приехал. Существует гигантская переписка между Черновым и теми социалистами, которые были его последователями, которые воспринимали его как одного из главных идеологов социалистической утопии с европейским и мировым именем. Поэтому Чернова тут носили на руках. Письма крайне содержательны, особенно в той части, где говорится о том, что Чернов подготовил книги о Палестине, одну даже написал, о социализме в Палестине, она даже вышла. Поскольку она вышла в переводе на иврит, то об этой книге мало кто знает.
Вторая часть этого двухтомника посвящена совершенно уникальной женщине, революционерке-террористке Ксении Ксенофонтовне Панфиловой: это русская женщина с греческими кровями, которая вышла замуж за крещеного еврея, такого же, как и она, революционера-террориста Льва Ивановича Зильберберга, которого повесили в 1907 году по навету Азефа. Ксения, которая была членом этой боевой организации, бежала из России, поскольку ее преследовала полиция, никогда больше в Россию не возвращалась, бродила по Европе, жила в Ницце, в Париже, в Италии, она прекрасно знала итальянский язык, что-то печатала. Она была не совсем обычная эмигрантка, потому что это была не эмигрантка, бежавшая от большевиков, а эмигрантка со стажем, поэтому не очень близкая к классическим эмигрантским кругам.
Тем не менее в силу своих родственных связей и близкая тоже, потому что у Льва Ивановича Зильберберга была сестра Евгения Ивановна, жена одного из самых крупных российских террористов – Бориса Дмитриевича Савинкова. Это был родственный круг. А поскольку когда-то Зильберберг спас Савинкова из севастопольской тюрьмы, то Савинков поклялся, и этой клятве он следовал до лубянкой тюрьмы – он поддерживал финансово Ксению и ее дочку. Это видно по письмам, которые я публикую.
Петр Рутенберг, по старой памяти революционной, террористической и эсеровской, в 1932 году ее привез сюда. Это очень трудно было сделать, но он был всевластный человек, у него был даже самолет личный. Она поселилась в кибуце под Реховотом, крупным даже тогда палестинским городом, и прожила в этом кибуце Наан до 1957 года, четверть века. Сохранился ее архив в Наане. Когда я писал книгу об Андрее Соболе, я не знал о главном ее гигантском архиве, который находится в киббуцном движении. Там документы по истории эсеровской партии, ее воспоминания, дневники, переписка Савинкова, история ее жизни, которая связана со всеми этими революционными временами. И ее переписка с Евгенией Ивановной Зильберберг, которая жила в Париже.
Первый ее муж – Сомов, племянник художника Константина Сомова, а после того как она разошлась с Савинковым, в третий раз она вышла замуж за Ширинского-Шихматова. Она – крещеная еврейка, и она выходит замуж за сына председателя Священного Синода, приличнейшего человека – русский человек, христианин, который в дни оккупации Парижа надел желтую звезду в поддержку евреев.
Лев Савинков был с просоветскими настроениями, он принимал участие в испанской войне
Почему я заговорил о связи Ксении Панфиловой Зильберберг, живущей в кибуце Наан, с русской эмиграцией? Она была тесно связана со своим племянником, сыном Савинкова, Львом Савинковым, известным поэтом с просоветскими стихами. Сохранилась огромная переписка, я ее в этой книге не даю, хочу в русскую книгу. Она очень любопытная, потому что Лев Савинков был с просоветскими настроениями, он принимал участие в испанской войне, и вся история испанской войны не очень описанная. Эмигранты, которые участвовали в испанской войне, многие из них потом, как Алексей Эйслер, который потом вернулся в Советский Союз, и Савинков неоднократно планировал вернуться.
Очень трудно отличить ее революционное прошлое от ее палестинского и израильского настоящего
Панфилова-Зильберберг поселилась здесь, занималась любым трудом. Я иногда думаю, что революционное постничество создавало идеальную модель палестинского поселенца – аскетизм, нетребовательность, люди, которые могли спать на земляном полу, заниматься любой работой, люди с необычайными утопическими, высокими духовными идеалами. Вот это была Зильберберг. Очень трудно отличить ее революционное прошлое от ее палестинского и израильского настоящего. Она была непритязательнейшим человеком, которого устраивало все. Она была небольшого роста, худенькая, человек очень нездоровый, она все время пишет о своих болезнях, но человек необычайной внутренней энергии, воли, любви и открытости миру. И она – чужая среди своих, но своя среди чужих – вписывается в этот палестино-израильский контекст. Она становится писательницей, журналисткой. Я собрал все, что она написала.
Естественно, все приведено на иврит, не было книгопечатания, журналов и газет на русском языке. Где-то возникали, но это были единичные случаи. Иврит она знала, она жила среди людей ивритоязычных, но писала на русском. Она написала с полсотни различных воспоминаний, две книги воспоминаний о своей революционней молодости. И был дневник, который она вела в Наане.
Но самое интересное другое. Она писала статьи, которые были интересны для людей, с одной стороны, знавших Россию, родившихся даже там, но не так, как она. Она все-таки жила в Европе много лет, она сама была очень образованным человеком, прекрасно знала французский, итальянский, писала литературные рецензии, причем она увлекалась советской литературой и писала о пьесе Корнейчука, о Горьком несколько статей, в то же время для нее очень близкая была тема итальянская культура, итальянская история, она писала об Италии.
Ее со Львом Зильбербергом дочка Ксения, родным ее языком, естественно, был итальянский, но по-русски она писала, понимала, читала, говорила, вышла замуж в Италии за крупного итальянского политического деятеля, коммуниста и сама обратилась в коммунистическую веру, поэтому отделилась от матери, отошла от сионизма и ни разу не посетила мать в Палестине и в Израиле. Мать умерла в 1952 году, уже после образования государства.
Дочь вышла замуж за Эмилио Серени. Он в разные годы послевоенной Италии занимал министерские посты, а так он был членом парламента, с которым очень много связано в истории коммунистического движения европейского, который сидел в итальянской тюрьме, участвовал в антифашистском движении в годы Второй мировой войны. Он имел двух очень известных двоюродных братьев – режиссера Джильберто Понтекорво и физика Бруно Понтекорво, который приехал в Советский Союз, стал академиком, крупным физиком, занимался разработкой атомной бомбы, сталинским лауреатом.
И это составляет мир не только семьи Серени, но и главной героини Панфиловой, потому что все время идет переписка, обсуждение каких-то событий. Муж Ксении знал русский язык, вообще знал семь языков, он приезжал в Москву в 1937 году и загремел на Лубянку. Дело в том, что он бежал из Италии, после того как была амнистия в 1935 году, во Францию, был там близок к французским и бельгийским социалистам, но главное – он был близок к российской эмиграции, к людям, которые были прямым врагами советского режима. Он по собственной воле приехал в Москву. Я не хотел бы отвлекаться на мелочи, но просто не могу не сказать о вещах, которые составляют такую интригу своеобразную, не только научную, но вполне художественную интригу этого тома.
Я тебя люблю, но больше с тобой переписываться я не буду
Я никак не мог понять причину возникновения письма дочери к матери, где она открещивается от матери. В 1937 году в феврале Ксения-младшая пишет письмо Ксении-старшей, на четырех страницах убористым почерком с обеих сторон: мама, я тебя люблю, нет человека, который был бы более любим мной, чем ты, но больше с тобой переписываться я не буду, я кладу конец нашим отношениям, и не только с тобой, но и с моей тетей Евгенией Ивановной Зильберберг, которая жила в Париже.
Я долго не мог понять, чем вызвано это письмо. Ну, она коммунистка, допустим. А в Израиле есть такое понятие: если ты не сионист или ты антисионист, то ты просто плохой человек, ты вообще не имеешь права претендовать на любую роль личности в истории. Так и написано, что она отвергла свою мать только потому, что ей не нравилось, что ее мать родная живет где-то в далекой Палестине. Слишком слабая причина, как тогда мне уже казалось.
И когда я узнал о том, что Эмилио, муж Ксении-младшей, отсидел полтора месяца на Лубянке, я понял причину. Дело в том, что мы говорим об антисоветской среде, а Эмилио посадили за прямую связь с эсерами-эмигрантами, за родственную связь с эсерами, в том числе и за Ксению Памфилову-Зильберберг, живущую далеко и никому ничем не угрожающую. И поэтому когда Эмилио вернулся, то она пишет письмо, чтобы спасти свою семью, своего мужа. Мама родная, милая моя, прости, но вы, Савинковы и прочие, вы против того дела, той мечты, тех идеалов, за которые мы с Эмилио сражаемся.
Иван Толстой: "Эрец Исраэль и русские эмигранты в Европе: контакты, связи, общение, взаимодействие, 1919-1939" – так называется пятитомник документов, воспоминаний и писем, выпущенный в Иерусалиме на английском языке под редакцией профессора Иерусалимского университета Владимира Хазана. Не успели эти пять томов появиться, как профессор Хазан приступил к русскоязычной версии архивного клондайка. Первый том назван "Русская история и культура в архивах Израиля". Читать – не перечитать.
