Русское время не идет, а пятится. С тех пор, как меня назначили иноагентом, я почувствовал, что календарь обратного движения привел меня далеко назад и приблизил к деду. Киевский инженер Филипп Бузинов, он тоже был "агентом иностранного империализма". За это его и расстреляли 4 февраля 1938 года. Мама росла с кличкой "член семьи врага народа", а теперь и я продолжил династию – несмотря на без малого полвека, проведенных в Нью-Йорке с только американским, естественно, гражданством.
Загнувшийся вектор прогресса, однако, хорош тем, что позволяет предсказать будущее, когда его заменяет прошлое. Мы предвидим, что нас ждет, потому что знаем, как это уже было. Во всяком случае, мне так кажется, когда речь заходит об особенно близком сюжете – русской зарубежной словесности.
Я не берусь судить о судьбе политической эмиграции потому, что у нее всегда были нерешенные проблемы. При общей и универсальной ненависти к коммунистической диктатуре, наши, как и сейчас, не умели объединяться. Ни первая волна с третьей, ни консерваторы с либералами, ни прозападная партия с националистической, ни Синявский с Солженицыным, ни читатели одного с поклонниками другого.
Это обстоятельство радикально отличало русское зарубежье от пестрых разноязычных диаспор из бывшего Советского Союза. В Нью-Йорке есть и Эстонский культурный центр, и Латышский, и, конечно, много украинских мест – от института Шевченко до прекрасного музея украинского искусства, от разных церквей до курорта “Союзiвка”, где уже которое поколение юных американских украинцев осваивает родной язык их дедушек и бабушек.
У русских это получается хуже. Возможно, потому, что колониальные народы, освободившиеся от власти Старшего Брата, объединены и памятью о нем, и страхом перед ним. Но кого бояться россиянам, кроме самих себя? Вот и остается бороться друг с другом.
Русская литература на свободе может приобрести иные черты, о которых мы еще не догадываемся
Надеюсь, я не прав и могучий выброс молодых, образованных, энергичных релокантов сможет создать политическую силу, способную предложить альтернативу путинскому режиму. Дай-то бог. Но пока остается уповать на то, что русскому зарубежью удалось лучше всего: на эмигрантскую словесность, позволяющую составить объективный, а не кремлевский литературный канон. Ведь сегодня никак нельзя представить себе нашу культуру не только без Бунина и Набокова, но и без Бродского и Довлатова. И это внушает надежды.
Эмигрантская литература, как эмбрион в утробе, проходит через все хорошо известные стадии развития. Поэтому мы знаем, что будет дальше.
Путинская война и репрессии приводят к новому исходу творческой интеллигенции, что пробуждает эмиграцию от спячки. Если падение цензуры вернуло наших писателей к своим читателям на родине, то теперь начался обратный процесс. И это значит, что прежде всего свободной литературе понадобится инфраструктура, чтобы всем было где печататься.
Я прекрасно помню, как это было в прошлый раз. Набрав вес, третья волна стихийно организовала литературную среду, восстанавливая в других формах ту, что была дома. Дефицит читателей компенсировало обилие писателей, которым хотелось либо иметь свой печатный орган, либо примыкать к нему.
Между собой мы называли этот комплекс "Республикой ШКИД". Как помнят любители этой чудной книги, в интернате беспризорников разразилась издательская эпидемия. Каждый выпускал свою стенгазету или рукописный журнал. Один назывался "Мой пулемет", потому что часто выходил. У нас тоже были странные органы, включая тот, что назывался "Мася", и я так и не узнал, что это значит.
В условиях немногочисленной и разбросанной по разным странам читательской аудитории эмигрантская периодика могла существовать лишь на грани выживания. Но именно этот вольный форум, кипящий идеями, спорами и просто склоками, послужил примеркой гласности и прологом к печатной революции перестройки. Третья волна первой опробовала соблазны и опасности свободы слова.
Сегодня русское зарубежье пошло по тому же пути, продвижение по которому радикально облегчила интернетская революция. Стремительно развивается и периодика, и издательская база. Книги выходят всюду – в Берлине и Риге, в Лондоне и Франкфурте, в Америке и, конечно, в Израиле, где осел добрый миллион русскоязычных читателей.
В моей библиотеке (в основном электронной) множество новинок. Среди них особенно богат поэтический раздел: сборники Веры Павловой, Бориса Парамонова, Владимира Гандельсмана, Бориса Гребенщикова и других.
Стихи – телеграммы чувства, поэтому они спешат к читателю. За ними идет проза и нон-фикшн, вроде выпущенных в Риге книг Александра Эткинда и Кати Гордеевой, и труды тяжеловесов литературного процесса: Акунин, Быков, Глуховский.
Как и раньше, недавно уехавшие авторы торопятся договорить то, что не дали сказать дома. Что естественно и необходимо, но это только первый этап в жизни эмигрантской литературы.
Можно предположить, что на следующей ступени развития она найдет собственные, все менее зависящие от метрополии темы, сюжеты, пейзажи, а главное – особую точку зрения, учитывающую новую реальность. Ведь в каждой из стран рассеяния писателя ждет своя среда и окружает свой язык. Взаимодействуя с новыми вызовами, русская литература на свободе может приобрести иные черты, о которых мы еще не догадываемся.
Молодая американская литература шла в ногу с ее британской прародительницей и послушно воспевала соловьев, не водившихся в западном полушарии. Но потом, как говорил Хемингуэй, пришел Марк Твен с его Геком Финном и открыл собственно американскую литературу, которую уже никак не спутаешь с английской.
Александр Генис – писатель и публицист, ведущий подкаста "Взгляд из Нью-Йорка"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
