Игорь Петров: Начнем с обширной цитаты из газетной статьи более чем стодвадцатилетней давности.

"24 мая 1900 года в уголовное отделение Воронежского Окружного суда во время публичных заседаний суда явился неизвестный молодой человек, одетый во фрак с университетским знаком и во время перерыва заседания обратился к секретарю суда с заявлением о желании своем защищать по следующему очередному делу подсудимого крестьянина Литвинова, обвиняемого в грабеже и назвал себя помощником присяжного поверенного Маклаковым. При открытии заседания по означенному делу назвавшийся Маклаковым обратился к суду с ходатайством о допущении его к защите крестьянина Литвинова по соглашению с последним и на вопросы председателя суда об имени и звании объявил, что он помощник присяжного поверенного округа московской судебной палаты Маклаков.

Литвинов присоединился к заявленной просьбе, и Маклаков допущен был к исполнению обязанностей защитника. Между тем, по собранным впоследствии воронежской полицией сведениям оказалось, что названный Маклаков по имени Николай Александров прибыл в город Воронеж без всяких документов, выдавал себя то присяжным стряпчим санкт-петербургского коммерческого суда, то помощником присяжного поверенного Василия Александровича Маклакова, образования нигде не получил, хотя по заявлению его учился до 2-го курса в училище правоведения, никакому обществу и сословию не приписан, живет постоянно в Санкт-Петербурге со своей матерью – женою генерал-лейтенанта, но установленных документов о личности и приписки не выбирал по семейным неурядицам, так как по собственному его объяснению он случайно признан незаконнорождённым.

Привлеченный к делу Маклаков как обвиняемый в присвоении себе не принадлежащего звания помощника присяжного поверенного под именем которого и выступал защитником подсудимого Литвинова на суде признал себя виновным и объяснил что он живет при матери в Петербурге, никакого образования кроме домашнего не получил, в 1896 и 1897 годах был под судом за растрату и за преступления предусмотренные 1416, 1417 и 1668 статьей Уложения о наказаниях, но был оправдан по суду.

В мае 1900 года он без определенных целей приехал в Воронеж и здесь некоторым из своих знакомых стал называть себя В.А. Маклаковым, известным московским адвокатом, что 24 мая на заседании воронежского окружного суда выступал защитником по делу Литвинова безвозмездно, но из тщеславия и убеждения, что он достаточно опытный криминалист, помощником же присяжного поверенного назвал себя для поддержания своего престижа в новом для него городе. Что с младенчества он страдает общим нервным расстройством истерического характера и в городе Курске по поводу обвинений его по 1416 статье врачи признали его действующим под влиянием психического расстройства. Однако при поверке этого обстоятельства на предварительном следствии из определения Курского Окружного суда в 1898 году видно, что по освидетельствовании Маклакова он признан действующим в нормальном состоянии умственных способностей.

Окружной суд после непродолжительного совещания признал Маклакова виновным в названных выше преступлениях и приговорил денежному взысканию 25 рублей, а в случае неуплаты таковых к аресту при полиции на 7 дней".

Что ж, эта газетная статья просто взывает к комментариям.

Начнем с биографических. Московского присяжного поверенного, за которого Николай Маклаков себя выдавал в Воронеже – и, забегая вперед, многократно будет выдавать себя впоследствии, – звали не Василий Александрович, как сказано в статье, а Василий Алексеевич Маклаков.

Он родился в 1869 году, учился сначала на физико-математическом факультете Московского университета, был исключен за участие в студенческих сходках и политическую неблагонадежность, восстановился уже на историко-филологическом факультете, который и окончил, избрал, однако, юридическую карьеру, вскоре стал присяжным поверенным, работал с таким знаменитым адвокатом, как Плевако, сам стал очень именитым адвокатом, впоследствии, помимо прочего, защищал Бейлиса на печально известном процессе, с середины нулевых годов, кроме того, пошел в большую политику, стал одним из лидеров кадетов и депутатом Госдумы.

Впоследствии в эмиграции в Париже возглавлял комитет, защищавший интересы эмигрантов, написал мемуары. Ну, и необходимо упомянуть, что он вел весьма обширную переписку: многотомная переписка с Марком Алдановым, Василием Шульгиным, Борисом Бахметевым издана Олегом Витальевичем Будницким, замечательное и очень полезное издание, спасибо, Олег Витальевич.

У Василия Алексеевича был младший брат Николай Алексеевич, он тоже закончил историко-филологический факультет Московского университета и тоже не стал ни историком, ни филологом, а пошел по финансовой части и в итоге дослужился сначала до и. д. черниговского губернатора, а в 1912 году – и до министра внутренних дел. Летом 1918 года большевики в Москве его расстреляли.

Герой нашего рассказа Николай Александрович Маклаков не был родственником ни кадета, ни министра. Он родился в 1879 году под Житомиром, был как мы уже узнали, незаконнорожденным и рос в семье генерала Маклакова. У слушателей уже могло создаться вполне законное впечатление, что в дореволюционной России не было недостатка в Маклаковых, и действительно: генералов тоже было два. Более известен Георгий Константинович Маклаков, командир лейб-гвардии Измайловского полка, у него была жена Екатерина Петровна и сын Александр Георгиевич, после революции живший в Париже. Мстислав Добужинский, бывший с ними в родстве, вспоминает о них в мемуарах.

Но был еще и генерал Александр Константинович Маклаков, служивший в 1880-х годах командиром полка, а затем бригады в Калуге и в конце концов тоже получивший генеральский чин. У него была супруга Мария Константиновна, и именно она и является матерью нашего героя.

Соответственно, петербургские адресные книги в нулевых годах содержат адреса сразу двух вдов генерал-лейтенантов Маклаковых, что вызывает неизбежную путаницу.

И теперь юридический комментарий: что за статьи Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1885 года вменялись нашему герою в Воронеже.

Ну, вот, например, статья 1416:

Присвоение чужих или составление подложных и умышленное изменение настоящих документов, ношение непринадлежащего ордена или иного знака отличия, именование себя не принадлежащим ему чином или званием или же именем другой фамилии.

Две другие упомянутые статьи тоже преследуют за самозванство.

Мы не знаем, что выбрал Николай Александрович: штраф или семидневный арест, но точно знаем, что Воронеж был не единственным городом, который он посетил на раннем этапе своей карьеры. Через месяц после успешной защиты крестьянина Литвинова в воронежском суде Николай Маклаков прибыл в Ригу, поселился там в гостинице "Рим", одолжил у швейцара 15 рублей, уехал на взморье и пропал. Так как номер не был оплачен, по прошествии некоторого времени хозяин гостиницы вынужден был его вскрыть и передать вещи в полицию. Среди вещей обнаружились, в частности, бланки с оттисками штемпеля "Частный поверенный харьковской судебной палаты присяжный стряпчий Николай Александрович Маклаков".

Рижская полиция отправила запрос в Харьков и получила ответ, что Харьковская судебная палата о Маклакове ничего не знает и, кроме того, при ней вообще нет присяжных стряпчих. Тем временем Маклаков вернулся со взморья и был привлечен к ответственности все по той же 1416 статье. Судопроизводство в Риге было неспешным, так что суд состоялся только спустя три года, в апреле 1903-го. Маклаков был признан виновным и приговорен к штрафу в пять рублей, но этот приговор был поглощен более ранним приговором воронежского суда и не принят к исполнению.

Сам Николай Александрович на суде в Риге не присутствовал, потому что к этому времени на некоторое время покинул уголовную стезю и сделал театральную карьеру. Существует книжка Ростислава Николаева "Аферы века", там история дореволюционных похождений Маклакова рассказана даже подробнее, чем это сделаю сейчас я, но я в своем рассказе постарался опираться только на те источники, которые мне самому удалось найти, в чем-то, конечно, они пересекаются с николаевскими, так как мы оба читали одни и те же газеты, в первую очередь "Петербургский листок" и журнал "Театр и искусство".

На театральных подмостках Маклаков решил не выделяться знаменитой фамилией и взял псевдоним Ржевский. Кстати, уже в наше время возникла легенда, что именно этот актер Ржевский стал прототипом поручика из известных скабрезных анекдотов. Поручиком Маклаков-Ржевский, впрочем, никогда не был и себя за поручика не выдавал, а выдавал себя впоследствии за корнета.

Но вернемся к театру. Самое раннее упоминание Ржевского в "Театре и искусстве" относится к сентябрю 1902 года. В Новоадмиралтейском театре в Санкт-Петербурге поставили комедию Гоголя "Ревизор", и вы не поверите, но Ржевский, конечно, получил роль Хлестакова. Я всегда утверждал, что литература по степени абсурда никак не может соперничать с реальностью, и в этой истории реальность, конечно, выигрывает у литературы нокаутом.

Итак, из театральной рецензии: "Исполнение было очень гладкое. Господин Маклаков-Ржевский недурно изображал Хлестакова. Роль у него не закончена в смысле отделки, но тон намечен верный, и владеет он им достаточно твердо. Диалог артиста легкий, местами не лишенный изящества. Неудачно только ведется сцена опьянения, для которой исполнитель, по-видимому, еще недостаточно опытен".

Через неделю театральный обозреватель снова положительно отозвался о Ржевском, игравшим Агишина в пьесе Островского "Женитьба Белугина", но затем одобрительные рецензии сменились критическими. Оказалось, что актеры в Новоадмиралтейском театре плохо знают текст, а актер Ржевский, изображающий первых любовников, не имеет подходящих манер и непозволительно балаганит. Также рецензент был недоволен "коломенской манерой исполнения" (театр располагался в Коломне, там, где Пряжка вытекает из Мойки).

После Новоадмиралтейского театра Ржевский служил в Народном доме, а затем в театре Фарс, где играл в обозрении Дни свободы роль порт-артурского генерала. (Порт-Артур был сдан в ходе Русско-японской войны, и роль исполнялась в саркастических тонах, а генерал отплясывал канкан), сохранились фотографии спектакля.

Любопытный портрет актера Ржевского мы находим в мемуарах Дениса Лешкова, названных "Партер и карцер. Воспоминания офицера и театрала". Герой мемуаров описывает, как ухлестывал за одной из актрис, женихом которой был Ржевский (примечание мемуариста: оказавшийся впоследствии редким негодяем, альфонсом, даже не думавшим на ней жениться). После спектакля был бал, и Ржевский дирижировал танцами, но рвал на себе волосы из ревности и прервал сначала вальс, а затем мазурку, видя, что офицер приглашает его невесту. "Если это еще раз повторится, то Вы будете сегодня биты", – якобы сказал мемуарист Маклакову, а когда актриса стала его упрашивать не устраивать скандал, попросил передать, чтобы тот близко не вертелся, иначе превратит его напарфюмеренную рожу в яичницу натюрель. В дальнейшем бравые офицеры, набравшись в буфете, разнесли полтеатра, Ржевский, впрочем, благоразумно бежал. В датировке этого примечательного события в мемуарах, правда, присутствует анахронизм, так как в 1907 году Ржевского в Петербурге уже не было.

Куда же он пропал? Дело в том, что театральная карьера явно была тесна Маклакову. Сперва он дополнял ее общественной активностью. Например, в 1904 году он опубликовал все в том же "Театре и искусстве" свои замечания к проекту типового договора между театрами и актерами. Он жаловался, что роли часто бывают небрежно написаны какими-то иероглифами, которые с трудом можно разобрать. Поэтому в договоре следует указать: "Роли должны быть четко написанными и с полными репликами". Также он критиковал практику назначения репетиций уже в 10 утра – и требовал назначать их не раньше 11, так как к "11 часам можно выспаться". Далее он обрушился на бенефисы:

"Страшное зло бенефисы. Редкий актер не разменивается. Искательно заводит знакомства из публики. Заискивает у прессы. Старается всеми силами помешать бенефису товарища. Рекламирует пьесу. Наполняет спектакль 9 актами. И вообще проделывает то, что не только не надлежит сценическому деятелю, но даже и просто порядочному человеку"

И в заключение требовал от антрепенеров вносить полумесячный бюджетный расход труппы в качестве залога, чтобы препятствовать внезапному банкротству.

Надо сказать, что как раз театр "Фарс" был образован в качестве актерского объединения, и Ржевский внес в общую казну 25 рублей, что составило в итоге четверть общего капитала, остальные актеры не были столь щедры.

Деньги, впрочем, у Маклакова образовались не от сценических успехов, а в качестве, так сказать, параллельного заработка. Дело в том, что в дореволюционной России были распространены залоги при поступлении на службу. То есть люди, стремившиеся получить место, сами вносили залог будущему работодателю. Маклаков немедленно сообразил, что эта практика имеет мощный коммерческий потенциал.

Первым его предприятием в 1905 году стало издание "Энциклопедического словаря сценических деятелей". Он снял квартиру в Петербурге, повесил вывеску "Редакция Энциклопедического словаря" и распространил слух, что Словарь финансируется московским капиталистом Бахрушиным, который готов вложить в дело 200 тысяч рублей. Кабинет редактора словаря был обставлен весьма роскошно, что очень импонировало будущим сотрудникам, которых удалось набрать более дюжины, с общей суммой залогов, превышающей 5000 рублей. Не остались в стороне и коммерческие организации, отпускавшие для словаря товары в кредит, только фирма Фаберже пострадала на 700 рублей.

Пока словарь якобы готовился к печати, Маклаков открыл новое предприятие под вывеской "Русская торговая контора хлебного экспорта", при этом действуя по доверенности своей матери, генеральши Марии Маклаковой. Была снята новая квартира на Лиговке и получены новые залоги, взамен которых служащие получали акции хлебного займа. В этот раз в число пострадавших попала известная часовая фирма Павел Буре, отдавшая хлебному экспортеру 15 пар часов с серебряными цепочками. Маклаков обзавелся собственным кучером, с которым совершал набеги на магазины, где забирал в кредит иконы, пишущие машинки, мебель, весы, картины, бронзу и серебро.

Впрочем, и личный кучер не получал обещанного жалованья, а, наоборот, должен был на собственные деньги закупать овес для лошадей.

Параллельно с этим Маклаков открыл собственную антрепризу. Генеральша Маклакова договорилась с городскими властями об аренде Василеостровского театра и сада на 12 лет. Одних кассиров Маклаков нанял сразу 12 человек, собрав более 4 тысяч рублей залога (сама аренда, к слову, стоила всего 3000). Снова на широкую ногу в кредит закупались кассовые аппараты и пишущие машинки.

Вскоре, впрочем, в прессе стали появляться сообщения, что театр, не успев открыться, уже готовится к закрытию. Артисты получили аванс, но о начале репетиций ничего не известно, а новый владелец театра господин Маклаков ожидает субсидии от городских властей. Затем актерам пришлось подписать документ о преобразовании театра в товарищество и обязательство отчислять 30% жалованья в пользу безработных, так как деньги, внесенные в обеспечение аренды, оказывается, принадлежали комиссии безработных.

И на этой оптимистической ноте Николай Александрович Маклаков отбыл из Санкт-Петербурга, не забыв напоследок заложить театральные декорации за 1400 рублей и обстановку съемной квартиры за 2000.

В ноябре 1906 года судебный следователь 15-го участка предложил полиции принять меры к розыску пропавшего владельца антрепризы. Театр к этому времени был давно закрыт и актеры уволены.

Точные обстоятельства первых гастролей Маклакова по Франции, Швейцарии и Германии восстановить не слишком просто. В начале 1907 года он был арестован в Лугано, и швейцарские власти послали запрос в Санкт-Петербург, откуда сообщили, что он разыскивается судебными следователями уже не только 15-го, но также 2-го и 6-го участков. Тем не менее, вероятно, после короткой отсидки Маклаков был отпущен на свободу и снова арестован уже весной 1909 года в Цюрихе, где получил шесть месяцев за мошенничество.

Оттуда он уже сам написал проникновенное письмо в Санкт-Петербургскую полицию:

"Я выбыл из Санкт-Петербурга после того, как испытал несчастную антрепризу Василеостровского театра.

Несколько месяцев тому назад я узнал, что меня разыскивают по обвинению в совершении чего-то противозаконного, иначе говоря по делам уголовным, являющимся результатом моих коммерческих предприятий.

В настоящее время я весьма желаю явиться перед правосудием моего отечества и потому прошу потребовать моей выдачи швейцарским правительством, в распоряжении которого я нахожусь в настоящее время и сижу в тюрьме Зейнау".

Желание Маклакова было исполнено, и в начале июля 1909 года он оказался в петербургском Доме предварительного следствия, где, конечно, стал находкой для репортеров. Он рассказал им множество анекдотов о своих похождениях в Париже, причем в числе одураченных им якобы было русское посольство в Париже и сам французский премьер-министр Клемансо, а спутником в его похождениях был другой знаменитый аферист, так сказать, предыдущего поколения, корнет Савин. К сожалению, подтверждения этих анекдотов ни со стороны Клемансо, ни даже со стороны корнета Савина, оставившего, в отличие от Маклакова, мемуары, я не нашел. Но не вызывает сомнений, что в Париже Маклаков с удовольствием пользовался совпадением фамилии с начавшей восходить звездой Василия Алексеевича Маклакова (тоже, кстати, посещавшим тогда Францию) и писал на визитной карточке (которую якобы всучил Клемансо) "брат члена Государственной Думы".

Как писали в газетах,

"одно время в Париже Маклаков [второй – ИП] вошел в моду, с ним носились, его всюду приглашали, чему способствовали его природный ум, ловкость и хорошая юридическая подготовка.

Когда роль депутата Маклакова ему прискучила, он стал выдавать себя то за представителя министерства финансов, то за русского агента министерства иностранных дел и не брезговал обделыванием всевозможных темных делишек".

По сведениям петербургских журналистов, в арестантском доме Маклаков тоже пользовался известным комфортом, так как ему разрешено частично тратить деньги, изъятые в Швейцарии при аресте. Во время тюремных прогулок Маклаков устраивал дискуссии с синологом Зельцером, занимавшимся в то время историей Вавилона, и Зельцер отмечал, что Маклаков является занимательным собеседником и оппонентом. В качестве гимнастических упражнений Маклаков натирал тюремные полы, а в свободное время изучал древнееврейский язык, в чем уже добился значительных успехов.

Газета "Обозрение театров" тоже вспомнила о Маклакове и рассказала анекдот о том, как во время гастролей известной актрисы Лины Кавальери к ней явился господин, отрекомендовавшийся братом бывшего итальянского премьер-министра Соннино. Он произвел на нее благоприятное впечатление и был удостоен автографа. Но вскоре она получила письмо от одного из своих поклонников, что тот был рад исполнить ее просьбу и выдать г. Соннино "просимые ей 10 000 рублей". Оказывается, роль Соннино исполнил Маклаков-Ржевский, впоследствии вписавший над автографом актрисы "вручить подателю понадобившиеся ей на короткий срок 10 000 рублей".

Выяснилось, что в тюрьме Маклаков внимательно читает "Обозрение театров", и в одном из следующих номеров появилось опровержение.

"Позвольте вам сообщить, что я никогда не имел чести видеть госпожу Кавальери ни на сцене, ни в жизни, а кстати сказать, вообще не встречался ни с кем, носящим подобную фамилию.

Все мои "похождения" ограничиваются неудачной антрепризой Василеостровского театра и изданием злополучного "Энциклопедического словаря сценических деятелей", на каковых предприятиях я и потерял все мое состояние и вверенные мне служащими и компаньонами залоги и взносы. Никаких других преступлений я не совершал".

Наконец, 10 апреля 1912 года, то есть через два с половиной года после выдачи из Швейцарии, в Петербургском Окружном суде начались слушания по делу Маклакова. К этому времени он уже около двух лет находился на свободе, живя под полицейским надзором. Только в России ему вменялось совершение до сотни афер, на суд было вызвано почти две сотни свидетелей.

После оглашения обвинения слово было предоставлено подсудимому.

"Я смутно вспоминаю, как во сне… Дело о редакции словаря я открыл с добрыми намерениями, хотел помочь нашему брату артисту. Дело не пошло. Я задумал его поправить с помощью залогов. Думал, что сделаю оборот, и моя энциклопедия пойдет. Мест стольким людям дать я не мог, а залоги растратил. В этом признаю себя виновным.

Что касается хлебной торговли, то в этом деле я ничего не понимал и как безумный лез в петлю тоже из-за залогов".

Не были лишены занимательности и показания свидетелей.

Артельщик Лумсон, внесший залог в 750 руб. для работы в хлебной конторе, сообщил:

"Маклаков начал с того, что роздал артельщикам часы (Павел Буре – мы помним!), должно быть, для того, чтобы наблюдали по часам, когда прибудет овес по водной Мариинской системе. Через три дня часы отобрал. Овса мы так и не видели".

Свидетель Метцер рассказал, что работал по вечерам в редакции энциклопедического словаря. Приходили и уходили артельщики. Мы писали письма разным торговым домам, оттуда приносили то сукно, то пишущие машины. Приносили по парадному ходу, а уносили по черному.

По поводу словаря Маклаков пояснил, что фамилия миллионера Бахрушина, стоявшего за всем предприятием, ошибочно ввела в заблуждение нанятых служащих. Он действительно говорил, что словарь будет финансироваться Бахрушиным, но имел в виду не миллионера, а своего двоюродного брата. Оказалось, что в зените коммерческой славы популярность Маклакова была так сильна, что вокруг него самого образовалась своего рода биржа. Люди платили не только залог, чтобы получить у него место, но и взятку, чтобы попасть к нему на прием. Прием был обставлен шикарно, посетителя вводили в кабинет два курьера, которые докладывали о посетителе подобострастно и низко кланяясь.

Также Маклаков сообщил в свое оправдание, что некоторые счета и векселя он все-таки оплачивал, а также, когда выяснилось, что хлебная контора стоит на пороге разорения, устроил со всеми служащими заупокойную, для чего заказал в магазине Соловьева 58 бутылок вина, в том числе дюжину шампанского, а также омары, икру, паштет из дичи, сыр честер, лангусты, салями и ананасы… То, что, наевшись и напившись, сотрудники направились в суд требовать возвращения залога, Маклаков счел поведением хамским.

В итоге перед присяжными было поставлено 208 вопросов по 93 преступным случаям. Присяжные признали Маклакова виновным в 63 случаях растраты залогов, обвинения в мошенничестве были сняты. Маклаков был приговорен к году тюрьмы, с зачетом шести месяцев предварительного заключения.

Не успел он выйти на свободу осенью 1912 года, как в полицию опять стали поступать заявления от пострадавших. Оказалось, недавно на Пушкинской улице была открыта контора по собиранию сведений о неисправных плательщиках за проживание в меблированных комнатах и гостиницах. Планировалось издание журнала "Еженедельник гостиниц". Только в часовом магазине Эриксена для новой конторы было получено в кредит часов на 1000 рублей. Конечно, конторе понадобились и пишущие машинки, мебель и ковры. После этого Маклаков объявил о закрытии конторы и срочной распродаже имущества, а наиболее ценные вещи заложил в ломбард, способствуя тем самым коммерческому круговороту. В ковровом магазине, впрочем, Маклаков не ограничился покупкой ковров, а представившись представителем фабрики тканей Николаем Петровичем Макшеевым, получил у владельца крупный задаток на поставку ткани.

В итоге Маклаков был снова объявлен в розыск, в том числе за неуплату по счетам и за проживание в меблированных комнатах и гостиницах, из чего видно, что его новое предприятие носило рекурсивный характер. Вскоре его арестовали, затем выпустили под надзор, но он сбежал в Финляндию, где жил под подложной фамилией. Там его снова арестовали и повезли на поезде в Петербург, но на станции Лахти он почувствовал себя дурно и попросил принести сифон с сельтерской. Получив сифон, он направил струю на сопровождавших его агентов, после чего, воспользовавшись неразберихой, выскочил из поезда и скрылся в лесу. Затем он добрался до Выборга, поселился в гостинице, заказал горячую ванну и ужин, но слава его уже настигла: он был опознан и вскоре снова арестован. Как потом оказалось, до ареста он успел приобрести в двух ювелирных магазинах в кредит драгоценностей на 3500 рублей. При этом он представлялся князем Голицыным.

Суд состоялся уже после начала войны, в октябре 1914 года, и приговорил Маклакова к году тюрьмы. С учетом предварительного заключения он вскоре снова оказался на свободе.

Следующим его предприятием стало издание весной 1915 года газеты "Новости Петрограда". Естественно, и для этой газеты требовались пишущие машинки, мебель, стенные и каминные часы, и все в кредит. Также принимались сотрудники, с которых, естественно, собирались залоги. Редакция газеты незамедлительно отреклась от Маклакова, правда, не сумела объяснить, каким образом приобретенные им вещи оказались в ее помещении. Дело это всплыло уже ближе к Февральской революции и до суда не дошло.

Той же весной 1915 года датируется появление в Петрограде князя Александра Голицына, называвшего себя уполномоченным одной из крупных общественных организаций и снявшего в кредит шикарную квартиру, в которую приглашал представителей различных фирм, договариваясь с ними о срочных поставках на нужды армии. Заказаны были автомобильные шины, одежда, моторы, ковры и – так в статье – ценные резиновые изделия. В итоге князь получил товара на 50 тыс. рублей, товар продавался скупщикам и закладывался в ломбарды. Напоследок была продана обстановка квартиры, и князь скрылся, оставив на полу лишь патенты на княжеское достоинство, которые, как выяснила полиция, были сфабрикованы в одной из тюрем.

В 1916 году Маклаков, ставший при этом уже настоящей звездой прессы (чуть ли не любое хитроумное мошенничество охотно связывалось прессой с его персоной), оказал честь деятелям искусства. К художнику Николаю Рериху явился представительный господин в форме военного образца с визитной карточкой профессора киевского университета и специалиста в области уголовного права Михаила Обольянинова и назвался представителем комитета Великой княжны Татьяны Николаевны. Он осветил свои планы по созданию кадра художественников-ремесленников из инвалидов войны и, конечно же, получил от Рериха вспомоществование на это благое дело.

К академику архитектуры Юлию Бенуа пришел солидный господин, отрекомендовавшийся графом Голенищевым-Кутузовым-Толстым, сообщил, что с большим трудом смог вывезти из Рима коллекцию картин знаменитых художников и теперь намерен выстроить небольшой музей. Не мог ли Бенуа заняться этим проектом? Параллельно граф выказал сочувствие Бенуа в связи с пожаром на ферме последнего. Бенуа ответил, что пожар незначительный, беда лишь с фуражом. Тут же оказалось, что у графа имеются запасы фуража на Финляндском вокзале, заодно Бенуа купил у сговорчивого предпринимателя и ячмень. Получив 1400 рублей задатка, граф с достоинством удалился.

Рассказы о приключениях Маклакова можно продолжать бесконечно, благо газетные статьи дают достаточно материала для этого. Кстати, в ходу был также анекдот о том, как Маклаков-второй явился к Маклакову-первому, то есть депутату, отрекомендовался дальним родственником и так наскучил ему своей болтливостью, что Василий Маклаков был рад отделаться от него любыми средствами и согласился вступить вместе со всей семьей в благотворительное общество, представителем которого назвал себя аферист. Собрав скромные годовые членские взносы, Николай Александрович распрощался с щедрыми родственниками.

Однако ни в одном из известных мне источников не сообщается, что же случилось с ловким аферистом после революции. Было высказано предположение, что он вел скромную и тихую жизнь рантье на французской или итальянской Ривьере. О нет! Это было бы вовсе не духе Николая Александровича!

И вот эту, вторую часть истории, построенную в отличие от первой на архивных документах, слушатели "Свободы" сегодня услышат впервые.

Насколько можно судить, в 1918 году Николай Александрович Маклаков обнаруживается на украинской территории, в то время управляемой гетманом Скоропадским, где возит по полям и весям бродячий театр. После падения и бегства гетмана Маклакова эвакуируют в Германию, где он оказывается в лагере русских военнопленных и там начинает новую карьеру.

В Германии свою биографию он излагал так. Он незаконнорожденный сын князя Голицына, усыновленный генералом Маклаковым. Детство он провел на Сицилии в иезуитском колледже. Затем вернулся в Петербург, поступил в Пажеский корпус и стал корнетом, учился в Александровской военно-юридической академии, а затем, уволившись из армии, слушал лекции в немецких университетах. В 1905 году вернулся в Петербург, где в состоянии душевной неуравновешенности основал театр, наделал долгов, вынужден был бежать за границу, где зарабатывал на жизнь в качестве писателя, журналиста и кинорежиссера. В 1909 году был арестован в Цюрихе за неуплату гостиничного счета, выслан в Россию, где, пробыв девять месяцев в психиатрической лечебнице, вышел на волю и закончил юридический факультет Петербургского университета, став магистром права, и читал в Императорском училище правоведения лекции об уголовном праве (здесь мы видим, как причудливо отражается подлинная биография в этой вымышленной) – специалистом по уголовному праву он, безусловно, к этому времени стал.

Продолжаем рассказ Маклакова: всю войну он служил офицером на фронте, а также в Омске в качестве коменданта лагеря военнопленных, затем присоединился к армии Колчака и транзитом через Украину оказался в Германии.

Естественно, немецкая полиция сверяла эти данные с швейцарскими уголовными делами, справками, полученными в Швейцарии от петербургской полиции и собственными данными, тем более что и тут не было недостатка в версиях.

В другой версии Маклаков в дополнение к указанным достижениям назначал себя главой русской контрразведки в Париже перед войной, а также вписывал в ближайшее окружение гетмана Скоропадского и специального представителя южной армии, что подтверждал припасенными справками, в частности, справкой немецкого коменданта города Кременчуг. Один из свидетелей действительно видел Маклакова в Кременчуге, но не в качестве посланца гетмана, а в качестве актера бродячего театра. Но все это не слишком заинтересовало суд, он счел, что показания свидетелей – знакомых Маклакова по лагерю военнопленных – подтверждают его происхождение, он имеет право называть себя фон Маклаков и даже происхождение его от князя Голицына никем не опровергнуто.

Фактов в подтверждение академической карьеры Маклакова суд не нашел, но обратил внимание на то, что многочисленные свидетели, в том числе профессора и доценты, крайне высоко отзываются о знаниях герра Маклакова. Один из них, в частности, долго беседовал с ним о вопросах русской и китайской религиозной философии.

Другой сообщил, что еще не встречал другого человека, являющегося столь же крупным экспертом в области цветной фотографии.

Третий, юрист, сообщил, что познания Маклакова в юриспруденции и теологии очень глубоки, а относительно истории философии он может на равных дискутировать с университетскими профессорами.

И, наконец, четвертый сообщил, что Маклаков является прирожденным химиком-экспериментатором, в чем свидетель мог убедиться лично, пригласив Маклакова на две недели в свою химическую лабораторию.

После освобождения из лагеря военнопленных Маклаков поселился в Берлине, а затем осенью 1919 года перебрался во Франкфурт, где в августе 1920 года предстал перед судом по обвинению в четырех случаях мошенничества.

В первом случае он познакомился с немецким доктором наук по фамилии Йенни, представился князем Голицыным и сообщил, что является членом Госдумы, племянником Василия Маклакова, лидером одной из российских политических партий и владельцем баснословного богатства, лежащего на складах лагеря военнопленных в Зальцведеле, но у него нет денег, чтобы заплатить за хранение товара, что необходимо для его реализации. Доктор Йенни расстался с чеком на 1900 марок и небольшой суммой наличных.

Другому франкфуртскому знакомому Голицын представился домовладельцем, имеющим недвижимость в Париже, Риге, Петрограде и Москве, водящим знакомства с немецкой аристократией, кроме того, являющимся немецким уполномоченным от правительства Колчака, обеспечивающим продуктами все лагеря для военнопленных в Германии. Для этого он приобрел четыре вагона с рисом, которые стоят под парами в Кобленце, и ему недостает жалких пяти тысяч марок, чтобы их выкупить у американцев.

Несмотря на изначальное недоверие, шик, с которым Маклаков жил во Франкфурте, – в лучшей гостинице, не жалея денег на лучшие обеды и вина, – произвел впечатление на контрагента, и тот передал пять тысяч марок Маклакову.

Впрочем, надо сказать, это было относительно немного, так как ежедневные счета за гостиницу, еду и напитки были тоже четырехзначными. Оплатить эти счета Маклаков смог благодаря знакомству во франкфуртском кабаре с другим беженцем из России по имени Зигомар Перельмутер. Перельмутер был совершенно очарован Маклаковым, полностью потерял связь с реальностью, поступил к нему на должность секретаря, в действительности же обеспечивая всю дольче виту Маклакова собственными сбережениями.

И здесь кредитор был соблазнен перспективами работы под началом уполномоченного колчаковского правительства, который вдобавок к грандиозным коммерческим операциям собирался основать русско-немецкий банк, постоянным секретарем которого и должен был стать Перельмутер. Это был пик славы Николая Маклакова и даже сухой текст обвинительного заключения, похоже, не может сдержать восхищения оборотистостью афериста.

В октябре 1919 года Маклаков со свитой переселяется из Франкфурта в Гамбург, где въезжает в лучший отель. Сам он вместе с княгиней Голицыной (под этим именем, как установила впоследствии полиция, подвизалась актриса Паулина Бох) поселяется в номере люкс на первом этаже, Перельмутер с братом и подругой занимают номера на четвертом. Кроме того, Маклаков снимает огромный гостиничный конференц-зал для проведения совещаний по основанию банка. Излишне говорить, что зал простоял все время пребывания Маклакова в гостинице пустым. Ежедневный счет в первые дни составлял 1250 марок в день, но затем вырос, так как гость выдвигал требования к еде и напиткам, которые кухня гостиницы не могла удовлетворить, и поэтому приходилось посылать шофера за блюдами русской кухни в Бад Наухайм, 460 километров от Гамбурга. Только личная прислуга и два личных шофера Маклакова получали от него ежедневно по сто марок чаевых. Кроме того, он устраивал по вечерам приемы в гостиничном ресторане, угощая шампанским всех присутствующих и заставляя их пить здоровье русского барина. Все счета исправно оплачивал Перельмутер, вложивший в будущий банк все свое состояние в 60 000 марок.

Чтобы произвести впечатление на владельца отеля и остаться в нем жить в кредит, после того как оптимистический источник Перельмутера иссякнет, он направлял сам себе фиктивные телеграммы то от маркиза Конде, то от князя Трубецкого, то от своего любимого героя Василия Маклакова – все они обещали немедленно приехать и немедленно вступить в основанный Николаем Александровичем международный клуб.

20 октября 1919 года закончились средства Перельмутера, 4 ноября директор гостиницы обратился в полицию: неоплаченный счет Маклакова достиг к этому времени 24 000 марок.

Все это и привело к тому, что франкфуртский суд приговорил Маклакова к полутора годам заключения: так началась его одиссея по немецким тюрьмам.

Следующим пунктом назначения оказался снова Гамбург, где он в июле 1922 года получил пять недель заключения – снова за неуплату по гостиничным счетам. Из Гамбурга Маклаков направился в Вюрцбург, где выдавал себя за барона Отто фон Деллингхаузена – внимание: не Мюнхгаузена, а Деллингхаузена, выходца из Эстонии. Там он поселился в гостинице и жил в кредит, поскольку якобы постоянно был занят на операциях в госпитале и ему некогда было привести в порядок финансовые дела. Также он попытался получить профессорское место, ссылаясь на сделанные им революционные открытия в области рентгенотерапии. Трое легковерных вюрцбуржцев расстались с общей суммой в 1300 марок, чтобы – ну, это вы уже знаете – выкупить залежавшиеся на складе лагеря военнопленных товары. Суд в Вюрцбурге оценил деятельность Маклакова в 10 дней ареста.

Тут следует отметить, что достаточно быстро Маклаков стал персоной нон грата фактически в каждой из земель веймарской Германии, везде лежали постановления о его высылке, что делало невозможным нормальное трудоустройство, даже если бы он этим озаботился, и жизнь под настоящей фамилией, даже если бы он этого возжелал.

Затем снова Гамбург, сентябрь 1923-го, обвинение в краже 15 миллионов марок. Возрастание суммы на три порядка обусловлено не возросшими аппетитами Маклакова, а бушевавшей в Германии инфляцией. Тут же обвинение в Лейпциге (оно было приплюсовано к гамбургскому) – и Маклаков снова сел на полгода.

Слушатели могли заволноваться: но почему же до сих пор Маклаков избегал славную баварскую столицу? А он вовсе и не избегал, просто суд в Мюнхене был менее поворотлив, зато более свиреп, отвесив семь месяцев по одному и пять по другому делу. Это уже 1925 год и дела в основном мелкие, вроде неуплаты квартплаты.

1927 год. Кассель, где Маклакова знают под фамилией профессор Высовский. Тут он обращается к местному адвокату – еврею, выходцу из России – и информирует его, что еврейское население в России третируется большевистским правительством, а еврейскому населению в Германии об этом мало что известно. Поэтому доктор Высовский читает цикл просветительских лекций, с успехом прошедших в разных городах, и вот теперь настала очередь Касселя. Маклаков был приглашен на заседание местного сионистского кружка, но пробная версия доклада не убедила слушателей, и, кроме 20 марок, за этот доклад Маклаков ничего не получил.

Тот же 1927-й год. Регенсбург, где он взял кредит, чтобы выкупить оставленное в России серебро, а также выдавал себя за художника, открывающего школу живописи и готового продать свои наброски за 15 000 марок, – как мы видим, инфляция к этому времени уже была побеждена. Тяга к искусству была оценена судом в два раза по пять месяцев.

В 1928 году настает черед Эссена и снова Гамбурга, где в яркую галерею обманутых им персонажей охотно вписывается до полудюжины лютеранских пасторов. В 1930 году снова Лейпциг и – с возрастом хочется оседлости – тот же Лейпциг в 1932-м. Тогда он посетил местного торговца живописью и сообщил ему, что закупает в Германии полотна по заказу одного парижского музея. Торговец, впрочем, оказался тертым калачом и денег не дал.

Расстроенный Маклаков посетил с короткими визитами Ганновер и Кельн, где традиционно селился в гостиницах под чужими именами и не платил по счетам. В Кельне он представился профессором из местной неврологической клиники и устроил в ресторане попойку на общую сумму в 160 марок, при этом сам – что добродетельно отмечает судебный отчет – пил только пиво, а шампанским поил своих гостей. Напоследок он нанял такси – и ездил со счастливыми гостями по ночному Кельну. Полицейский отчет умалчивает, носил ли шофер такси фамилию Козлевич и была ли на его "Лорен Дитрихе" надпись "Эх прокачу!", но твердо настаивает, что оплаты по счету таксист не получил.

Параллельно лейпцигский суд рассматривал другое дело, согласно которому Маклаков называл себя изобретателем многочисленных фотографических технологий, в частности вериграфии и трансаутографии, и реактивов, например эмульсий Панхрома 1, Полихрома 1, жидкости для травления клише Синхроэкс 1 и закрепителя Реафин 1. Для завершения экспериментов Маклаков получил в свое распоряжение химическую лабораторию и деньги на прочие расходы. Излишне говорить, что эти уникальные технологии, к сожалению, так и остались неизвестны большой науке.

Маклаков немного разнообразил сценарии: он был и представителем киностудии УФА, и бывшим сотрудником страхового общества "Россия", что в сумме принесло ему еще два года заключения. Пока он сидел, к власти в Германии пришли нацисты, но это его не остановило. В тюрьму он заказал словарь, так как работал над переводом одной из своих русских статей на немецкий, счет, однако, так и не оплатил. Затем он вернулся к фотографическим изобретениям и некоторое время жил за счет двух берлинских балтийских немцев, один из которых был доктором наук. Он произвел на них впечатление своими познаниями в области химии и связями с министерствами: к несчастью, звонки из министерств на квартиры новых кредиторов были фиктивными. Это стоило Маклакову еще двух лет заключения.

Надо сказать, его последние дела, за которые он был снова арестован в 1937 году, уже не имеют прежнего размаха. Возможно, это связано с тем, что в промежутке между отсидками он женился на жительнице Лейпцига Элизабете Груль и стал находить прелесть в семейной жизни. Это, впрочем, не помешало ему в десяти случаях выдать себя за профессора Дорндорфа и состричь еще с нескольких легковерных бюргеров небольшие суммы денег. Из десяти случаев суд признал его виновным в пяти, и Маклаков получил очередные два года.

Предметом дальнейших юридических препирательств, однако, было то, где Маклаков должен был их провести. По мнению Маклакова, его следовало поместить в психиатрическую лечебницу, тюремные же власти желали оставить его у себя. По этому поводу Маклаков вел долгую юридическую переписку на безупречном немецком.

В 1940 году тюремное управление дало ему следующую характеристику: "Отбывающий заключение Николаус фон Маклаков является и физически, и душевно здоровым в соответствии с его возрастом. Хотя он мало ест и ощущает упадок сил, это связано не с урезанием пайка в силу военного времени, а обусловлено психически. Маклаков в интеллектуальном смысле на две головы выше большинства заключенных и страдает от сосуществования с ними и назначений на работу (хотя, как пожилой и потрепанный жизнью человек, он направляется лишь на легкие работы, например изготовление бечевки).

Далее было рекомендовано после окончания срока перевести Маклакова в психиатрическую лечебницу, чтобы избежать дальнейшего нанесения им урона обществу; по этой же причине было отклонено прошение жены о досрочном освобождении.

Последний документ в деле от апреля 1941 года сообщает о его направлении в клинику Виттенау.

По всей видимости, однако, он в ней не остался. Как жил Маклаков с 1941 по 1944 год, нам пока неизвестно, но в июне 1944 года его доставляют в концлагерь Дахау. В концлагерных документах указан лейпцигский домашний адрес, причины ареста не указаны. При заключении в лагерь у него изымают личные вещи, но разрешают носить часы – неужели... Все те же, фирмы "Павел Буре"… Право на ношение часов он обосновывает тем, что работает врачом в местном лазарете.

Заключенный Николай фон Маклаков, доктор химии и медицины – так в официальной справке о смерти, – умер от туберкулеза в лазарете концлагеря Дахау 11 апреля 1945 года, за две недели до освобождения его американскими войсками.