За тринадцать лет, с 2007-го по 2019-й, этот ритуал устоялся, оформился и стал одним из главных в годовом цикле праздников и памятных дат. В конце октября в Москве была уже поздняя осень, с ночными заморозками, дождем, иногда со снегом. Можно было пойти с утра, когда еще не было очереди, и управиться за 10–15 минут, но обычно мешали дела и еще больше – понимание, что надо прийти без спешки. Так что я добирался до Лубянской площади уже вечером, в ранних сумерках, когда площадь была окутана сизым морозным туманом, сквозь который светили прожектора. Очередь опоясывала весь сквер у Политехнического музея – сотни людей, на пару часов ожидания. Я проходил ее от начала к концу, встречая десятки знакомых лиц – родственников, друзей, коллег, героев моих интервью и гостей эфиров: в итоге нас было не так уж и много в 20-миллионной Москве. Пристраиваться к своим было не принято, и я вставал в конец очереди.
В дизайне путинизма война за память занимает ключевое место
Над площадью звучали имена, фамилия за фамилией – за тринадцать лет чтения списка из 40 тысяч расстрелянных в Москве в годы Большого террора дошли лишь до половины. Каждое имя вспыхивало как искра в ночи, за эти несколько секунд я пытался представить судьбу, арест, пытки, приговор и смерть этого человека – но уже звучало следующее: врач, электрик, домработница, адвокат, машинистка, крестьянин – жизни, раздавленные слепой машиной террора. Имена для чтения выдавались случайно, как случайны были сами эти жертвы, большой террор – понятие статистическое.
Было промозгло и сыро, мы отходили к киоску с кофе, грелись у газовых обогревателей и возвращались в очередь. В этом холоде и в многочасовом стоянии была своя правда – точно так же мерзли они в ледяных карцерах и товарных вагонах, в бесконечных шеренгах на пересылках и перекличках, ложились окоченевшими телами в вечную мерзлоту русской истории, и надо было стоять, как на церковной службе, слушая их имена как бесконечную поминальную молитву. И в самом этом бдении было нечто религиозное, соединявшее нас не только с памятью конкретных людей, но с вечностью, долгом, искуплением, воздаянием. Когда очередь доходила до меня, я зачитывал в микрофон три имени со своего листка, к которым прибавлял своего прадеда по материнской линии инженера Павла Ивановича Сычева, расстрелянного в Москве в январе 1938-го (мой дед по отцу провел 17 лет в лагерях, но выжил), и одного из политзаключенных путинской России – Юрия Дмитриева.
Изо рта шел пар, у Соловецкого камня теснились десятки поминальных свечей, а через площадь глядело своими немигающими окнами зловещее здание Лубянки, которому мы словно бросали вызов своим чтением имен. С начала 2010-х на акции появились автозаки и полицейские патрули, хмуро глядевшие из-под сизых ушанок, что еще больше усиливало сходство мероприятия с митингом протеста. Меня это поначалу слегка озадачивало: казалось, мы не делаем ничего противозаконного, подрывающего авторитет власти, не зовем к бунту, революции, отмщению – но при этом оставалось отчетливое ощущение протестной акции. Это было нелогично – память о репрессиях, казалось, вполне допустима, системна и легитимизована властью: Дмитрий Медведев возлагал цветы к мемориалу "Маска скорби" Эрнста Неизвестного в Магадане, Владимир Путин с патриархом Кириллом и вовсе открывали "Стену скорби" на проспекте Сахарова в Москве в не таком уже далеком 2017-м, власти читали по бумажке правильные слова о "никогда снова", правозащитники заседали в президентском Совете по правам человека, расширяли свои программы Сахаровский центр и "Мемориал", и появлялись по всей стране таблички "Последнего адреса". И тем не менее конфликт гражданских проектов памяти с российской властью на глазах нарастал, и в эту ночь на Лубянской площади, в плотном морозном тумане, это напряжение можно было ощутить руками.
Первые тревожные звонки прозвучали еще в начале нулевых, и к 2010-м они превратились в пожарный набат. "Мемориал" все чаще становился объектом давления со стороны властей, его сотрудники получали угрозы жизни, становились жертвами уголовного преследования. В 2007 году в Назрани был похищен и вывезен в лес председатель Совета ПЦ "Мемориал" Олег Орлов, в 2009-м была убита в Грозном член отделения "Мемориала" Наталья Эстемирова, и вскоре вслед за ней – ее коллеги Зарема Садулаева и Алик Джабраилов, в 2016-м – арестован по сфабрикованному обвинению руководитель карельского "Мемориала" Юрий Дмитриев: в результате череды уголовных дел он получил приговор в 15 лет колонии строгого режима; в 2018 году был арестован руководитель чеченского "Мемориала" Оюб Титиев. Между тем "Мемориал" стал одним из первых в России иноагентов: прокурорские проверки там начались еще в 2013 году; восьмилетняя война государства с "Мемориалом" завершилась в самом конце 2021-го, накануне широкомасштабного вторжения в Украину, ликвидацией всех юридических лиц "Мемориала".
На протяжении многих лет власти чинили препятствия расследованию знаковых преступлений сталинизма – массовых расстрелов в Катыни и Медном, в Сандармохе и Красном Бору, пытались сорвать "Возвращение имен" в 2018-м и показ фильма о Голодоморе в 2021-м, принимали законы об исторической памяти (статьи о реабилитации нацизма и оскорблении чувств ветеранов), вносили "тысячелетнюю историю" и "историческую правду" в новую редакцию Конституции в 2020 г. – и постепенно становилось ясно, что упоминание сталинских репрессий, сама память о терроре является нежелательным, антигосударственным и в итоге противозаконным деянием. Память стала полем битвы, подобно СМИ, интернету, политике, выборам, гражданскому обществу, и власть методично зачищала одно пространство за другим, уничтожая основы гражданственности, открытости и свободы.
В сфере исторической памяти пошла война на полное уничтожение
В дизайне путинизма война за память занимает ключевое место. Построение тоталитаризма – это не только создание институтов насилия, но социальный и антропологический инжиниринг, коллективная анестезия и амнезия. Целью является понижение порога чувствительности к террору, обесценивание жертв и страданий, идентификация человека с государством и в конечном итоге – легитимация насилия. Сегодня, из 2024 года, хорошо видно, как параллельно уничтожалась память о сталинском терроре (одновременно с репрессиями против "Мемориала", Сахаровского центра, Юрия Дмитриева и других) и укоренялся террор во всех сферах жизни: в разгоне митингов и уничтожении оппозиции после Болотной, в легитимации пыток в полиции и тюрьме, в создании особых зон террора в Беларуси и Чечне, в эпидемии отравлений политических противников, в войнах в Грузии, Сирии, Донбассе… Закономерным итогом стало вторжение России в Украину 24 февраля 2022 года. Двадцатилетняя зачистка исторической памяти, лоботомия российского общества и выработка толерантности к террору создали подходящую психологическую рамку для этого акта агрессии и для планомерного осуществления массовых военных преступлений в Украине.
Большая война и превращение России в фашистское государство сняли все оставшиеся рамки и приличия и обнажили террористический каркас современной российской государственности. В сфере исторической памяти пошла война на полное уничтожение: демонтируются таблички "Последнего адреса", разрушаются монументы и памятные доски жертвам террора, Генпрокуратура начала кампанию по дереабилитации жертв сталинского террора: предложено отменить реабилитацию "пособников нацистов и изменников Родины", подо что попадают широчайшие категории репрессированных по печально известной 58-й статье УК РСФСР: сотни тысяч "польских", "японских" и "финских шпионов" могут быть снова признаны виновными и лишены доброго имени – теперь уже посмертно. Впрочем, столько и не потребуется, как пишет юрист "Мемориала" Григорий Вайпан, достаточно нескольких сотен показательных дел по дереабилитации жертв сталинских репрессий, чтобы посеять в обществе недоверие ко всему процессу реабилитации и вернуть в обиход советскую присказку "У нас просто так не сажают".
И наконец, накануне 30 октября, Дня памяти жертв политический репрессий, власти Москвы в пятый раз подряд с 2020 года запретили "Возвращение имен" под издевательским предлогом "предотвращения распространения коронавируса" (ковид почему-то не мешает собираться многотысячным митингам и концертам в поддержку СВО), а Роскомнадзор заблокировал сайт акции. Это не отменит проведения акции: она пройдет онлайн и живьем в десятках городов мира, возле памятных мест, связанных с историей государственных преступлений, ищите ваш город и место на сайте.
Осталось только убрать с Лубянской площади Соловецкий камень, который уже четвертое десятилетие мозолит глаза чекистам и стоит трагическим свидетельством в самом центре зла. Но даже если это произойдет, работу коллективной памяти не остановить и тени не загнать обратно под землю: для тех, кто знает, помнит и чувствует, Соловецкий камень всегда будет лежать в сердце.
Сергей Медведев – историк, ведущий цикла программ Радио Свобода "Археология"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
