Иван Толстой: Михаил Григорьевич, вы нашли в архиве какие-то бумаги, связанные с именем чудесной, незабываемой Юлии Добровольской.
Михаил Талалай: Да, Иван Никитич, спасибо за эту возможность рассказать действительно об очень интересном, светлом, щедром человеке, с которым мне посчастливилось и общаться, и, я бы сказал, даже подружиться. Мы познакомились уже в Италии – в конце 90-х годов, переписывались, встречались, я брал у нее интервью.
Так уже складывается жизнь, что теперь я работаю в архиве, изучаю после кончины Юлии Абрамовны ее бумаги, ее письма, публикации, разного рода документы. Для меня, конечно, это был, скажем прямо, волнующий момент.
Давайте немножко напомним о нашей сегодняшней героине – о Юлии Абрамовне Добровольской. Юлия-Юдифь, у нее двойное имя, а иногда – двойная фамилия: Добровольская-Бриль, с девичьей фамилией. В архиве в университете Бремена, в Восточноевропейском институте, я нашел ее разного рода документы, в том числе свидетельство о рождении, где есть только имя Юдифь. Поблагодарю за содействие заведующую архивом Марию Классен, а также настоятеля православного прихода в Бремене протоиерея Александра Берташа, который меня приютил и обеспечил логистику.
Она прожила большую жизнь, почти сто лет, и скончалась на севере Италии в 2016 году
Родилась Добровольская в Нижнем Новгороде в 1917 году. Имя Юлия, по сути дела, псевдоним. Когда она жила в Италии, она была тоже там, естественно, записана по документам как Юдифь, но публиковалась как Юлия и иногда подписывалась двойным именем Юлия-Юдифь – так стояло и в телефонных справочниках. Она прожила большую жизнь, почти сто лет, и скончалась на севере Италии в 2016 году. Это талантливая, очень талантливая, плодовитая переводчица. В том же Бременском архиве я нашел семь машинописных листов – убористый перечень ее переводов. Она лексикограф, педагог, вообще играла одну из ключевых ролей в русско-итальянском культурном диалоге как во время своей советской жизни, так и уже в итальянской. Она действительно сумела совместить очень много, я бы сказал, сумела создать две свои ипостаси – это литературный перевод, о котором я упомянул (а это были лучшие итальянские писатели ХХ века), и педагогику: ей нравилось преподавать, у нее было много учеников, до сих пор верных, ее помнящих. В ее советской жизни педагогика суммировалась в превосходном "Практическом курсе итальянского языка": эта ее книга вышла в 1964 году и благодаря высоким качествам неоднократно переиздавалась.
Ей удалось осуществить также две жизни. В 1982 году она эмигрирует в Италию, эмигрирует мягким образом, не хлопнув дверью, не как диссидентка. Она часто и в беседах со мной подчеркивала, что не в ее характере как-то противостоять, бороться с системой, с режимом. Юлия Абрамовна уезжает по фиктивному браку. Ее итальянские друзья находят ей молодого человека, на 23 года ее моложе, дают ему задание, он за него ответственно берется, прилетает в Москву, в 1981 году “молодые” подают заявление в ЗАГС, при этом невеста в возрасте, неравный брак. На следующий год этот брак этот заключают в Москве, и в том же 1982 году она эмигрирует, уже навсегда, в Италию.
И здесь она успешно осуществляет зеркальную, я бы сказал, деятельность: она переводит уже с русского на итальянский, она теперь преподает русский язык в итальянских университетах. Выпускает в Милане грандиозный лексикографический труд – бестселлер Dizionario russo-italiano, 1997 год, затем переиздание уже большого Grande dizionario russo-italiano 2001 года и несколько учебников. Так же как в ее московской квартире, на улице Горького, теперь она опять принимает исключительных гостей – Нину Берберову, Льва Разгона, Алексея Букалова (ее миланский дом, где я бывал, – это на Корсо ди Порта Романа, я несколько форсированно перевожу это как Проспект Римской заставы).
У Добровольской остались в Италии многочисленные ученики
Повторюсь, что у Добровольской остались в Италии многочисленные ученики, назову в первую очередь блестящую тоже переводчицу Клаудию Дзонгетти, которая организовала даже целый интернетовский портал, куда она складывает уже итальянские разного рода свидетельства о Юлии Абрамовне, а также другую превосходную переводчицу и русиста Патрицию Деотто.
Вообще-то ее биография достаточно хорошо известна. О ее судьбе в Италии вышла популярная итальянская книга, о которой я расскажу чуть позже. О ней опубликована целая серия статей в журнале "Чайка" – это американский журнал, ее главный редактор Ирина Чайковская, она первой опубликовала большую и резонансную статью еще в 1998 году: "Юность почтенного возраста", с подзаголовком "Об итальянском слависте и авторе словарей профессоре Юлии Добровольской". Надо сказать, что Ирина Чайковская меня опередила всего лишь на несколько месяцев, ее статья вышла летом 1998 года, а осенью 1998 года я в парижском еженедельнике "Русская мысль" опубликовал собственную статью о Юлии Абрамовне с заглавием "Героиня одной повести о себе самой".
Теперь об этой повести, она меня заинтриговала. Автор – известный литератор Марчелло Вентури, название его книги – это просто адрес: Via Gorki 8 interno 106, то есть "Улица Горького, дом номер 8, квартира 106". В ней рассказывалось об интересной, привлекательной москвичке-интеллектуалке. Надо признаться, к своему стыду, я тогда ничего не знал про Юлию Абрамовну и был уверен, что это нарратив, вымысел, быть может, есть какой-то реальный прототип, но все-таки я совершенно не подозревал, что, как написано, " Юлия Добровольская " в тексте – это живой человек.
Я так увлекся этой книгой, что, когда в те годы был на побывке в Москве, даже сходил по этому адресу, разыскал этот дом недалеко от Красной площади, место роскошное, зашел внутрь, тогда было как-то еще просто заходить в парадные, разыскал квартиру 106, постоял у нее, но от нее каким-то повеяло уже духом нуворишей, совсем чуждым московской интеллигенции, которая была описана в книге Марчелло Вентури. Поэтому я так и не решился постучать, позвонить в ту дверь квартиры номер 106, дома номер 8. Но потом кто-то мне сказал: Добровольская – это живой человек. Я нашел ее в телефонном справочнике – это мой любимый вид поиска русских людей по Италии, и не только русских, и мы встретились. И я опубликовал то давнее интервью в "Русской мысли".
Из интервью Михаила Талалая с Юлией Добровольской по поводу романа Марчелло Вентури, опубликованное в парижском еженедельнике "Русская мысль" 19 ноября 1998 года:
– Да, я стала героиней романа. Произошло это в результате моей долгой дружбы с писателем, которого я когда-то переводила. Немалую роль сыграло то, что Вентури усмотрел параллели в наших судьбах. Может быть, вы помните, как он сравнивает мой комсомольский пафос с пафосом юных итальянских фашистов.
Что я испытываю после выхода книги обо мне? Неудобство. Я совершенно не чувствую себя героиней. Нас было так много – и в Испании, и в Москве. Я не героического склада и не тщеславна. Я всего лишь муравей, божья коровка, и всегда вкалывала для русской культуры. И здесь, в Италии, и там, в России. Пуповина с нею у меня не перерезана, но ни разу с моего отъезда в 1982 году я туда не ездила. И не поеду, умру здесь.
Что касается самой Италии… Мы выросли, думая, что, быть может, существует коммунизм с человеческим лицом. Когда же я приехала сюда, я убедилась, что и здесь та же ложь, та же конъюнктурщина. Я могла лишь преподавать русский, а почти вся русистика была в руках коммунистов, прославлявших СССР. Это большое разочарование – уехать от лжи и опять с ней столкнуться. Студенты приходили ко мне с промытыми мозгами, их учебники были ужасны: ведь всё – школы, университеты – в руках у левых. И я решила написать свой, неидеологический учебник русского языка, основанный на текстах Достоевского, Пушкина, Пастернака, Булгакова, Трифонова. Я стала тут живым укором. Всё бросить в 65 лет, подарить квартиру Моссовету, оставить друзей, книги. Это была маленькая репетиция смерти. В 65 лет пора думать о душе, а я начала новую жизнь. Решила: или конец, или некоторое время нормального существования.
И эти последние 16 лет живу в Италии нормально. Вот было только горько обнаружить эту лживую ситуацию. Даже "Черная книга коммунизма" их не проняла. Брыкаются... Если бы они сказали: "Да, мы ошиблись", – я бы первая их простила. И Марчелло Вентури, автор романа обо мне, ведь некогда был коммунистом, но он прозрел, признал, что заблуждался, а после венгерских событий порвал с партией. Понятно, что мне самой хотелось бы написать мою биографию. Но сейчас я делаю огромную лексикографическую работу. Только что вышел мой русско-итальянский словарь, на очереди – итальянско-русский. Вот так: сначала словари, потом воспоминания.
Иван Толстой: Позвольте мне вернуться к моему самому первому вопросу: что нового вы нашли в Бременском архиве, связанного с биографией Добровольской?
Михаил Талалай: Простите, я опять немножечко в сторону. Новое я нашел, но связанное с моей собственной биографией. Для меня было, как говорят, культурным шоком увидеть, что я уже стал не только исследователем архивов, но и персонажем этих архивов. В одной из папок из фонда Добровольской нахожу свое собственное письмо, уже имеющее определенный шифр, имеющее свою ценность как архивный документ. Я с удивлением разглядывал это письмо, о котором я даже, признаться, подзабыл, уже прошло лет десять. Красивый конверт с красивыми марками. Когда действовала наземная и авиапочта, я любил покупать особые марки и потом при первом же случае их приклеивать. На этом конверте моей рукой, я сразу ее узнал, конечно, адрес тот самый – Корсо ди Порта Романа, в нем мое послание.
Признаться, меня обуревали смешанные чувства, потому что, с одной стороны, какая-то гордость была, что вот, я тоже попал в архив, с другой стороны, мне было неловко за мой собственный текст, почему-то я его написал от руки, письмо 2015 года, пожилой даме и корявым почерком, у нас у всех почерк испортился из-за компьютеров, а я пишу Юлии Абрамовне от руки. Почему не на компьютере, почему не напечатал, сейчас объяснить не могу. Но теперь этот неряшливый документ навсегда остается уже под определенным архивным шифром в Бременском университете. Вот такое маленькое отступление.
Что касается самой Юлии Абрамовны, то, конечно, это масса документов, это интереснейшие письма, это и заявления, целая череда заявлений, которые дали мне лучше понять, почему же Юлия Абрамовна так, я бы сказал, ожесточилась против советского режима и здесь, в Италии, ярко декларировала неприятие всего своего прошлого. Это, скажем, первые заявления 1973 года.
Заявление в бюро творческого объединения художественного перевода от Добровольской Ю.А., февраль 1973 года. Архив Восточноевропейского института при Бременском университете.
Прошу вас ходатайствовать перед Правлением московской писательской организации о предоставлении мне творческой командировки в Италию на один месяц.
На протяжении многих лет я собираю материалы для книги о гражданской войне в Испании, о подвиге Интернациональных бригад. Я сама была участницей этой войны (как переводчик советского командования) в 1938–39 гг., знала многих интеровцев, в частности из бригады Гарибальди.
Для завершения этой работы мне необходимо встретиться с некоторыми итальянскими участниками испанской эпопеи, во время Второй мировой войны сражавшимися в рядах итальянского Сопротивления.
Кроме того, в настоящий момент в миланском издательстве "Лонганези" (через посредство изд. АПН) выходит мой учебник "Русский язык для итальянцев", и моя встреча с редактором учебника, на последнем этапе его подготовки к печати, была бы чрезвычайно полезной: в учебнике содержится не только языковой, но и страноведческий материал, и малейшее смещение акцентов может погубить это полезное дело.
Итальянской литературой и итальянским языком я занимаюсь более 30 лет. Мною опубликованы переводы книг об итальянском Сопротивлении (Черви "Мои семь сыновей", Серени "Дни нашей жизни", Бани "Партизанские стихи"), переводы произведений таких современных писателей, как Моравиа, Шаша, Паризе, Вентури и другие, переводы книг по истории итальянской литературы и искусства (Де Санктис "История итальянской литературы", Феррара "Новое итальянское кино" и прочее). Я автор "Практического курса итальянского языка", неоднократно переиздававшегося итало-русского словаря.
Дата, подпись.
Михаил Талалай: Надо сказать, что тема борьбы с наци-фашизмом Юлии Абрамовне была хорошо знакома, она часто переводила тексты о Второй мировой войне. Особенно меня заинтересовал один персонаж, о котором она пишет в мемуарах. К сожалению, переписки с ним 60-х годов, советской переписки в этом архиве я не нашел, вероятно, она бросила всё в Москве. Речь идет об интересном персонаже, которым я и сам теперь хочу когда-нибудь заняться, – это эстонец Александр Викторович Куртна. С ним Юлия Абрамовна общалась, когда переводила книгу Вирджилио Скапина "Неудавшийся священник" – о Ватикане, о католической Церкви, и ей посоветовали обратиться к знатоку.
Знаток оказался необыкновенным: он учился в Ватикане в 30-х годах, этот Александр Куртна, выпускник Тартуской семинарии, в 30-е годы был послан в Рим, учился в колледже "Руссикум", у него мама русская, поэтому он прекрасно говорил по-русски. Затем, когда в Рим в 1943 году вступили немцы, он сотрудничал с Сопротивлением. Затем, когда Рим был освобожден американцами, они сдали этого подпольщика советской стороне, которая упекла его на Колыму. Весьма любопытная судьба.
Александр Куртна, эстонский семинарист, был двойным агентом
Добровольская с ним встречалась, естественно, сам Куртна и сама Добровольская с упором на Колыму передавали его биографию, как о незаслуженно наказанном, обиженном человеке. Но выяснилось уже в самые последние времена, что наш Александр Куртна, эстонский семинарист, был двойным агентом: работая на советскую разведку, оказалось, он сотрудничал и с гестапо. Хотя он потом оправдывался, что это была двойная игра, он таким образом выведывал немецкие планы, но тем не менее какой-то сомнительный момент там этого двойного агентства был, и он пострадал, и, возможно, не случайно. Это недавно описано в американской книге автора Альвареца с названием Spies in the Vatican – “Шпионы в Ватикане”, а может, надо переводить как “Разведчики в Ватикане”. Вот и Куртна был то ли разведчиком, то ли шпионом, не вполне понятно.
Работа в Бременском архиве поставила передо мной одну задачу, загадку, одну тайну, о которой Юлия Абрамовна не говорила и не писала. Что обнаружилось при изучении разного рода ходатайств? В 1976 году Юлия Абрамовна получила большую итальянскую премию и решила снова стучаться в двери и поехать в любимую страну. Ее снова не пускают. Она пишет разного рода характеристики, и вот эти характеристики я нашел. В одной характеристике, которую она отправила в писательскую организацию, где пересказывает уже знакомые нам вещи, что она переводчик художественной литературы с итальянского языка, что публиковала в своем переводе произведения Моравиа, Шаша, того же Вентури, переводила книги по истории итальянской литературы и кинематографии, мемуарную литературу, в том числе Умберто Нобиле, знаменитого асса, который летал, неудачно, правда, на дирижабле на Северный полюс, был спасен советскими людьми после его ледовой эпопеи в Красной палатке, – вот, она перевела книгу его "Красная палатка".
Идет мировая война, а Юлия Абрамовна работает в фашистской Италии “переводчиком”
В настоящее время, пишется в характеристике, она работает над переводом книги Джанни Родари "Грамматика фантазий". Дальше известные вещи. Но вот фраза, которая в той характеристике меня удивила: "Юлия Добровольская неоднократно выезжала за границу, в Испанию добровольцем национальной революционной войны 1938–39 годов, в Италию в 1940–42 годах переводчиком". И тут, конечно, я был поражен: 1942 год, полыхает уже Великая Отечественная война, как же советская гражданка могла находиться в воюющей с СССР стране? И вообще, что за странные даты? Идет мировая война, а Юлия Абрамовна работает в фашистской Италии “переводчиком”.
Пока я размышлял над этой фразой, попалась другая бумага, тоже интересный документ, послание, которое она пишет “секретарю правления Союза писателей СССР товарищу Константину Михайловичу Симонову”. В этом письме опять, как приложение, фигурирует предыдущая характеристика ее деятельности, но тут она пишет более откровенно: "До сих пор разрешения на поездку в Италию для получения премии я не получила. Иностранная комиссия Союза писателей ссылается на отказ, якобы поступивший из Министерства обороны, по линии которого я работала переводчицей в Испании". Продолжение фразы потрясающее: "Находилась в Италии, изучая язык и страну, 1940–41 год". Здесь дата, конечно, более реальная, подкорректированная, конечно: не 1942-й, но все-таки 1940–41 год! Италия, союзница гитлеровской Германии, уже нападет на Францию и Грецию, уже готовится к нападению на Советский Союз, а в это время в Риме, в муссолиниевской столице, пребывает Юлия Абрамовна, которая там “изучает язык и страну по линии Министерства обороны”.
Дальше она пишет Симонову: "Более подробно об этом я с Вами говорила при личной встрече". Вот эти подробности мы пока совершенно не знаем. Добровольская во всех своих мемуарных книгах, а их две вышли, вторая более расширенная, сразу перескакивает: после гражданской войны в Испании она тут же сообщает о своей работе в военной Москве в бюро ТАСС, где она работала референтом. О командировке в фашистскую Италию по изучению языка и страны нигде никаких печатных упоминаний Юлия Абрамовна не сделала. И эта загадка остается до сих пор.
В воспоминаниях она много пишет о своем аресте. В 1944 году, когда уже война шла к концу, Юлия Абрамовна была арестована по очень серьезной, расстрельной статье 58.1 – "измена Родине" – и осуждена. Пострадала в мягкой форме (три года исправительно-трудовых лагерей), но все-таки попала в ГУЛАГ со следующей формулировкой: "Находилась в условиях, в которых могла совершить преступление". Эту формулировку Юлия Абрамовна часто повторяет в своих мемуарах как совершенно абсурдную.
Это действительно абсурдно: посадить человека в тюрьму, потому что он просто-напросто находился в условиях, когда мог бы совершить преступление, но такового не совершил. Но чего только не происходит на нашей родине? Однако, как мне подсказывает интуиция историка, не есть ли эта ее таинственная заграничная командировка по линии Министерства обороны в логово фашизма во время Второй мировой войны, не было ли это тем самым основанием, теми “опасными условиями” и причиной ее ареста в 1944 году и той абсурдной формулировки ее осуждения?
Юлия Абрамовна, находясь в этой командировке, наверняка писала какие-то отчеты по “изучению страны”
Я убежден, что какие-то документы сохранились. Где они? Юлия Абрамовна, находясь в этой командировке, наверняка писала какие-то отчеты по “изучению страны” (согласно ее выражению), и думаю, что эти ее отчеты где-то лежат. Вот бы их найти… Как жаль, что я ничего об этом не знал прежде, иначе мое старое интервью получилось бы интереснее…
И есть ли следственное дело по ее процессу? В принципе, с этими следственными делами, тем более если люди реабилитированы, как это было в случае Добровольской, можно работать, особенно родственники имеют право обратиться, у Юлии Абрамовны не осталось близких родственников, но и исследователи тоже могут обращаться. Я в прошлые времена работал с одним таким следственным делом. Надо писать запрос в архив КГБ, нынешнее ФСБ, и, в принципе, там это дело могут выдать. Оттуда, я уверен, выплывут новые интереснейшие подробности. Вероятно, Добровольская в фашистском Риме стала свидетелем государственных секретов, к примеру, приятельских тогда отношений между Сталиным и Муссолини, которые нельзя было разглашать. И ее решили напугать, что и успешно сделали. Но, мне кажется, сейчас не тот момент, когда можно обращаться из Италии с подобными запросами в ФСБ…
Если же подводить итог моей работы в фонде Добровольской при Бременском архиве, который, кстати, еще до конца не разобран, то, пожалуй, я хотел бы сказать, что передо мной окончательно выявились главные пружины ее жизни в двух странах, по сути дела – двух жизней: ее первая жизнь в СССР и затем решительный переезд, несмотря на прежнюю блестящую жизнь, в Италию.
Ее жесткая оценка советской системы начиная с 1982 года, с эмиграции, на мой взгляд, входит в некое противоречие с описанием в мемуарах ее яркой, привилегированной жизни в Москве, с рассказом о поездках с итальянскими делегациями в Сибирь, Украину, Узбекистан, о приподнятой обстановке при общении с Гуттузо, Моравиа, со скульптором Джакомо Манцу. Я, кстати, пользовался текстом Юлии Абрамовны, когда готовил прошлой весной радиопередачу о монографической выставке этого скульптора. Даже термин "невыездная", который она использовала, к ней относится с некоторыми оговорками. Из документов выходит, что она посещала Румынию, ГДР, шесть раз – Чехословакию.
В этом месте меня позабавила ремарка составителей характеристики от Союза писателей: "Замечаний во время поездок не имелось"… Но на Запад, в ее любимую Италию, ее на самом деле упорно не пускали. Если бы в 1973 году (это дата первого документа с горячей просьбой) ее ходатайство о творческой командировке в Италию было бы удовлетворено, то одной ценной исторической книгой о гражданской войне в Испании было бы больше, одним антисоветчиком было бы меньше.
Однако, с другой стороны, такова уж пресловутая диалектика жизни: не возникло бы ее благодарных итальянских учеников, ее монументальных словарей, изданных в Милане, ее учебных пособий для итальянских студентов, да и даже итальянской повести о ней, которую написал Марчелло Вентури.
