Евгений Саутин в 16 лет стал врагом властей города Радужного Владимирской области. Его преследовали из-за антивоенного граффити, приходили с обыском, пытались возбудить уголовное дело. Сейчас он живет в Германии и продолжает писать о войне для жителей Владимирской области.
В интервью Радио Свобода Евгений Саутин размышляет о том, как действует пропаганда войны на молодежь.
– В какой момент вам пришлось уехать из России?
– В начале 2022 года, как только мне исполнилось 18 лет. На тот момент я работал корреспондентом во владимирском издании "Довод". Когда началась полномасштабная война с Украиной, мы, конечно, эту тему игнорировать не могли. И мы начали активно о ней писать, тем более наш главный редактор Илья Косыгин тогда жил в Киеве. Но большинство наших журналистов оставались во Владимире. Мы стали в контексте нашего региона освещать наиболее острые и чувствительные для российской власти темы: антивоенные протесты, военные преступления, потери российской армии и так далее. Например, была громкая история о том, как владимирская Росгвардия в первые же дни войны поехала в Украину на "автозаках" и попала под обстрел под Харьковом, она понесла большие потери, и власти пытались это скрыть. Мы об этом, конечно, писали.
Я мог бы оказаться в колонии, если бы остался в России
Разумеется, российскому государству не нравилось, что мы освещаем все эти чувствительные темы. На федеральном уровне тогда уже началась политика тотального закручивания гаек. И вот, в начале марта к журналистам "Довода" пришли домой с обысками, в том числе ко мне, к владимирским активистам и оппозиционерам. Обыски были у тогдашнего помощника депутата Заксобрания Владимирской области Максима Шевченко Кирилла Алексеева, у соучредителя "Довода" Кирилла Ишутина, у активиста Данила Белякова и его брата Владислава Белякова.
Формально обыски проходили в рамках уголовного дела об антивоенном граффити. Дело возбудили по статье о вандализме из-за того, что группа активистов ночью нарисовала в центре города Владимира на опоре моста большую надпись "Нет войне". Мы в "Доводе" об этом написали, опубликовали фотографии этих рисунков, которые нам в редакцию анонимно прислали эти активисты. И на основании этого силовики сделали вывод, что мы можем быть причастны к этому, якобы мы могли это граффити "заказать" и заплатить за это. Ничего общего с действительностью эти предположения не имели, но мы поняли, что нас могут обвинить по уголовным статьям.
Поскольку был реальный риск уголовного преследования, особенно на фоне моей журналистской работы и из-за появления в Уголовном кодексе статей о "дискредитации" и "фейках" про армию, я принял решение уезжать из России. Вместе с другими активистами и журналистами я улетел в Стамбул. Затем какое-то время скитался по разным странам, а ближе к концу года получил "гуманитарную" визу ФРГ и приехал в Германию.
– Вас обыскивали в доме родителей в небольшом закрытом городе Радужный Владимирской области. Как это происходило?
– Это было начало марта. Я тогда жил во Владимире, но на выходные приехал к родителям в гости в соседний городок Радужный (в 30 километрах от регионального центра). Рано утром к нам ввалились силовики. Они изъяли всю технику: телефоны, ноутбуки, носители информации, какие-то документы. Для меня это было, конечно, довольно пугающим. Тогда я не знал, отпустят ли меня или же сразу задержат и арестуют, будет ли у меня возможность выйти на свободу. Мне было тогда всего 17 лет – меня без родителей нельзя было допрашивать. Поэтому на допрос я поехал с отцом и адвокатом. Возможно, благодаря этому всё проходило довольно мягко, какой-то жестокости, давления особого со стороны полиции не было. На допросе я просто отказался давать показания, сославшись на статью 51 Конституции РФ. После этого я начал готовиться к эмиграции.
– Силовики вас пытались обвинить в сексуализированном насилии. Ваша девушка тогда дала комментарий журналистам, отрицая факт насилия над ней. Затем силовики пытались обвинить ваших коллег в насилии над вами. Такие обвинения – один из методов клеветы против активистов и оппозиционеров. Как вам удалось защитить себя?
– После обысков и уже накануне моей эмиграции моя бывшая девушка рассказала мне, что силовики уговаривали ее обвинить меня в изнасиловании, написать ложное заявление против меня. Нам обоим было тогда лет по 17.
Она ложных обвинений против меня выдвигать, естественно, не стала, хотя рассказала, что силовики очень настойчиво ей предлагали это сделать. Для неё это тоже было шоком, конечно. Мы после разрыва сохранили хорошие отношения и иногда общаемся и по сей день.
Мы пишем о потерях российской армии на войне с Украиной, ведём список погибших
Через два месяца после моего отъезда из России силовики вызвали моего отца в полицию. Мы нашли ему адвоката, если вдруг отцу бы предъявили обвинения из-за меня. Мы тогда очень переживали и не знали, что конкретно от него хотят силовики. Я думал, что это может быть связано с делом об антивоенном граффити. И вот отец с адвокатом приходит в полицию, и ему показывают какое-то анонимное заявление, где было написано, что со мной совершали якобы сексуализированные действия мои коллеги: Илья Косыгин и Кирилл Ишутин. Причем оно было подписано Кириллом Алексеевым, который в тот момент жил в Стамбуле, как и я сам. Конечно, он ничего подобного не писал.
Ну а отец, разумеется, сказал силовикам, что это какой-то бред, и ушёл домой. Всё это выглядит очень абсурдно и непонятно. Я не знаю, на что они рассчитывали, придумывая такие истории.
– Из-за эмиграции вас отчислили из университета во Владимире?
– Да, из-за вынужденного отъезда из России я не смог закончить учебу, я учился на юриста во Владимирском государственном университете. Мне не дали взять академический отпуск и просто отчислили на основании неявки на сессию. Я даже судился с вузом по этому поводу, уже находясь за границей, но безуспешно.
– Легко ли вам дался отъезд из России?
– Конечно, я не хотел никуда уезжать из России, эта мера была исключительно вынужденной. Мне нравилось жить во Владимире, и я хотел работать на благо своего региона. Я надеюсь, что когда-нибудь смогу вернуться.
Сейчас я живу в Германии, учу немецкий язык и продолжаю работать журналистом в "Доводе". Мы продолжаем нашу работу из-за границы, потому что в России это было невозможно. Все наши материалы попадают, с точки зрения российской власти, под разные статьи Уголовного и Административного кодексов, под военную цензуру. Власти объявили нас своими врагами: признали "Довод" "иностранным агентом".
У большинства подростков такая нарочитая пропаганда вызывает только отторжение
Сейчас у владимирцев нет другого независимого источника информации, поэтому наша работа кажется мне особенно ценной. Например, мы пишем о потерях российской армии на войне с Украиной, ведём список погибших владимирцев. Вполне возможно, что благодаря нашим текстам и нашей работе хотя бы некоторые люди задумываются и будут по-другому относиться к войне, к Путину и российской власти.
– В России много политзаключенных, которым нет и двадцати, а некоторым 15–16 лет. Власть за антивоенные взгляды приговаривает к лишению свободы на 5–6 лет подростков без снисхождения к их возрасту. Почему, на ваш взгляд, так происходит?
– Это можно объяснить, наверное, общим усилением репрессивных мер в России. Репрессии против несовершеннолетних активистов идут уже давно, просто до войны эти меры не были настолько массовыми. Возможно, раньше власть не хотела, преследуя детей, терять лицо в глазах общественности. Но после начала войны всё изменилось. Всё это сейчас выглядит очень жестоко по отношению к подросткам, у которых вся жизнь ещё впереди. И эту жизнь в юности легко сломать. Я тоже вполне мог бы оказаться в колонии, если бы остался в России. Конечно, я рад, что сейчас нахожусь в безопасности.
– Как у вас получилось в 16 лет стать главным оппонентом властей города Радужного?
– Это маленький городок с населением около 18 тысяч человек. Там не было независимых медиа, лишь одна муниципальная газета, финансируемая городской администрацией. Мне хотелось внести какое-то разнообразие и рассказывать о городской жизни с критической точки зрения. Поэтому ещё в школьные годы вместе с друзьями мы начали вести паблик во "ВКонтакте" о том, что происходит в Радужном. Мы рассказывали местные новости, писали о выборах, о Навальном, критиковали власть. На тот момент у нас было где-то около 3–4 тысяч подписчиков, большая часть населения города.
Как-то раз накануне выборов в 2020 году, кажется, мы опубликовали фотографию протестной листовки, которую нам прислали читатели. Это были анонимные листовки, которые раскидывались по почтовым ящикам горожан. На ней был изображен спрут с головами представителей местной власти. Общий смысл этой листовки заключался в том, что эти чиновники отравляют город и захватили власть, как спрут.
Заместитель главы администрации города Радужного тогда за эту публикацию написал против меня заявление в полицию с требованием возбудить уголовное дело по статьям о клевете и экстремизме. Эта история получила широкую общественную огласку, об этом тогда писали все крупные федеральные СМИ. И эта огласка, видимо, мне помогла. Уголовное дело против меня возбуждать не стали.
– Как вы решились на такую деятельность?
– Это было совсем другое время. 2019–2020 годы, тогда даже Навальный был ещё на свободе, проходили протестные акции и не было таких жестких репрессивных мер. Меня ещё со школьных лет интересовала политика, и мне нравилась журналистика, поэтому я этим занимался. Мне казалась эта деятельность важной и общественно полезной.
– Как вы оцениваете "молодёжную политику", которую проводит российская власть сейчас? "Разговоры о важном", во время которых детям рекламируют войну, уроки "Семьеведения", на которые приходят священники и депутаты, намерение исключение слова "толерантность", "буллинг", а также теорию Чарльза Дарвина из школьной программы?
Подростки молча слушают пропагандистов, уткнувшись в телефон
– Меры, которые власти предпринимают в целях пропаганды в школах и других учебных заведениях, сложно назвать эффективными. Я вспоминаю свои школьные годы и могу сказать, что у большинства подростков такая нарочитая пропаганда вызывает только отторжение. Подростков от Путина и "традиционных ценностей" можно лишь отвратить, если им об этом каждый день рассказывать. Тем более молодые люди могут получить любую информацию из интернета и сделать собственные выводы. Как бы власти ни пытались ввести цензуру, в России всё ещё есть интернет, есть телеграм-каналы, независимые медиа и так далее.
Поэтому подростки в основном, я думаю, молча слушают пропагандистов, уткнувшись в телефон. Сами же понимают, что всё это бред. Большинство подростков не могут открыто высказывать своё мнение в школе (и правильно делают), потому что знают, как репрессируют их ровесников с антивоенными взглядами, но дети же всё понимают. У государства не получится таким образом создать активное молодое поколение, которое будет "топить" за Путина.
Когда я учился в школе, особой пропаганды у нас не было. Был только один случай на уроке географии. Этот предмет тогда у нас преподавал действующий депутат местного горсовета от "Единой России". И он на уроках географии нам постоянно рассказывал, что нужно голосовать на губернаторских выборах за кандидата от его партии Светлану Орлову, а не за кандидата от ЛДПР Владимира Сипягина (который в итоге выборы выиграл). Мне тогда это очень не понравилось, и я просто обратился в полицию с заявлением, что на уроках проходит политическая агитация вместо освоения образовательной программы. После этого он стал на уроках рассказывать только про географию.
– Вы говорили во время трансляции о пропаганде в школах на канале активиста из Владимира Даниила Белякова, что в вашем вузе преподаватели не горели желанием заниматься пропагандой и реалистично оценивали действия власти? Как, по вашему мнению, педагогов заставили проводить "разговоры о важном"?
– Я рассказывал о том, что в нашем вузе, в Юридическом институте ВлГУ, многие преподаватели были настроены очень оппозиционно. Например, один из них ходил на митинги Навального. С другим преподавателем мы обсуждали дело Навального во время семинаров по праву. Обсуждали открыто, что преследование Навального носит политический характер, что нарушаются его права человека. Преподаватели говорили, что право в России очень политизировали, что есть политические репрессии и политические заключённые. Не знаю, что сейчас происходит в вузе, где я учился. Но допускаю, что эти преподаватели не изменили свои взгляды. Конечно, сейчас из-за репрессий они не могут публично высказывать их. Некоторое увольняются, других увольняют. Мы на "Доводе" писали о преподавательнице журфака ВлГУ Татьяне Филипповой, которую уволили за то, что она рассказывала студентам-журналистам о независимых СМИ. Или, например, об учителе, который преподавал историю в сельских школах в Гусь-Хрустальном районе. Его уволили за антивоенную позицию. Даже сейчас, когда кажется, что у работников образования нет выбора, я знаю, что некоторые отказываются проводить "Разговоры о важном" или вместо них проводят свои основные уроки. Потому что понимают, что эти пропагандистские уроки – пустая трата времени. Я думаю, что существует тихое сопротивление педагогов. Мы не можем оценить масштабы этого явления, но такие прецеденты известны.
