Иван Толстой: Петербургское издательство Ивана Лимбаха выпустило книгу нью-йоркской исследовательницы Ольги Ворониной "Тайнопись: Набоков. Архив. Подтекст". За последние лет десять изучение Набокова вышло на новый уровень: после освоения своего предмета вширь и публикации неизвестных, затерянных текстов появляются работы, идущие вглубь. Не то, чтобы их не было прежде, но это были книги главным образом западных исследователей – американских, британских, немецких, французских. Теперь книжная полка прирастает интересными трудами на русском: Андрей Бабиков, Александр Долинин, Юрий Левинг, Ольга Сконечная и другие. В этом ряду почти 600-страничный том Ольги Ворониной – это еще один шаг в глубину.
Исследовательница любезно согласилась выступить для нашей программы.
Как приходят к Набокову, я имею в виду ваш персональный случай?
Ольга Воронина: Мне задавали этот вопрос уже не раз после выхода книги "Тайнопись: Набоков. Архив. Подтекст". Я думаю, что я ответила на него историей из моего студенческого опыта. Я сказала, что, когда была студенткой, возле станции метро "Невский проспект" мне предложили купить книгу "Круг" с предисловием Битова: это был сборник набоковских рассказов и главы из "Других берегов". Я тогда влюбилась в Набокова, но не могла ничего найти дополнительного, пришлось искать у друзей, у знакомых. В библиотеках очень трудно было достать эти книги. Лишь тогда, когда в декабре 1998 года я пришла работать заместителем директора Санкт-Петербургского Музея В.В. Набокова, я смогла подержать в руках первые, еще эмигрантские, издания произведений Набокова, прочитать полный корпус его произведений и уже по-настоящему заинтересоваться Набоковым как филолог и в будущем – специалист-литературовед.
Иван Толстой: Все-таки интересно: от покупки на Невском сборника "Круг" до заместителя директора набоковского музея дистанция чудовищно длинная. Чем же она была наполнена? Как вы углублялись, что вас в те годы больше интересовало? И какими источниками вы пользовались?
Набоков меня заворожил еще и своими историями о синестезии, то есть о цветном слухе
Ольга Воронина: Меня интересовало сначала совсем личное. Во-первых, прекрасный русский язык, который я искала повсюду, потому что выросла на Пушкине, Толстом, рассказах Тургенева, произведениях русской поэзии, в том числе Серебряного века. Мне всегда хотелось в первую очередь вступить в пространство любимого или незнакомого писателя через язык. Набоков меня заворожил еще и своими историями о синестезии, то есть о цветном слухе, который у него был и который есть у меня тоже. Мне никто не объяснил этот феноменальный взгляд на мир, и поэтому казалось, что это нечто уникальное, даже какая-то особенность, которой стоит стыдиться. Но когда я прочитала во второй главе "Других берегов" о том, что у Набокова был цветной слух, и увидела, как он объясняет взаимодействие ощущений и цвета, а также восприятие через цвет букв и слов, вот здесь мне показалось: это мой писатель, я должна продолжать, я должна отыскивать у него все, что только возможно.
Иван Толстой: Интересно, а набоковские цвета совпадали с вашими?
Ольга Воронина: Совсем нет, конечно. Более того, у меня не цветной слух, а скорее так же, как и у Набокова, цветной взгляд. То есть не восприятие через слышание, а восприятие через взгляд на букву и на слово. Мне кажется, что после того, как я смогла очень по-своему прикоснуться к Набокову, я уже начала по-другому воспринимать Набокова-стилиста, Набокова-создателя интереснейших, очень сложных сюжетов и Набокова, у каждого героя которого есть своя траектория (иногда она длится за чертой жизни, тянется в мир иной).
Иван Толстой: Можно чуть-чуть задержаться на том времени, на музее Набокова той поры? Чем отличались его задачи, его понимание от тех, которые ставит сегодняшний музей Набокова, формирующийся вокруг невероятной, богатейшей, совершенно чудесной коллекции, которая поступила в Пушкинский дом?
Ольга Воронина: Музей Набокова 1998 года существовал уже несколько лет, он был создан Набоковским фондом, председателем которого был Андрей Битов. Вадим Старк был главным сотрудником этого музея.
Он и его жена Наталья Телетова, вместе с Андреем Арьевым и другими энтузиастами, вкладывали огромные силы в то, чтобы в Петербурге проходили набоковские конференции, пополнялась музейная коллекция. И вообще этот маленький тогда частный литературный музей привлекал к себе тех, кто хотел по-новому взглянуть не только на Набокова, но и на литературу русской эмиграции. Но Фонду потребовались новые силы, а именно, молодые люди, способные работать с органами государственной власти, например с Комитетом по культуре, или привлекать спонсоров (тогда еще можно было частные инвестиции привлекать в музей). Они пригласили Дмитрия Мелькова, Захара Фиалковского и меня поучаствовать в подготовке музея к празднованию столетия со дня рождения Владимира Набокова.
Мы начали этот процесс, не имея ничего: у нас было два стула и одна пепельница. Но наш энтузиазм был достаточно заразителен, так что к нам многие – музейщики, художники, литературоведы – тогда охотно присоединились. Юбилей, который состоялся в апреле 1999 года, был насыщен множеством разных событий конференционного, научного, академического характера, а также рассчитанными на более широкую публику. У нас брали интервью, мы приглашали к себе журналистов, рассказывали о музее. Приходили люди, которых мы просили помочь, особенно наследники бывших слуг Набоковых, проживавших в доме на Большой Морской, 47. Они приходили с подарками: какой-то предмет мебели, какой-то небольшой, оставшийся от Набоковых, элемент декора, дверная ручка или что-то еще, что касалось совсем уже остатков, крох быта этого дома. Все это было собрано, представлено в экспозиции, объяснено.
Из этого хаоса образовались интереснейшие новые истории, возникли музейные события
И постепенно из этого хаоса образовались интереснейшие новые истории, возникли музейные события. Например, мы праздновали встречу Джойса и Набокова, отмечая 16 июня Блумсдэй (программа "Джойс в гостях у Набокова"). Проводили мероприятия, посвященные жизни Набокова в разных странах. У нас были циклы "Набоков и Германия", "Набоков и Англия", "Набоков и Швейцария". К нам приезжали замечательные ученые: Брайан Бойд, Морис Кутюрье, Дитер Циммер, Зоран Кузманович, Максим Шрайер. Александр Долинин много выступал в музее. Мы проводили летнюю набоковскую школу. И вообще на протяжении первых пяти лет музей, как только мог, пользовался своей городской центральностью, тем, что нами интересовались посетители, и тем, что пресса хотела о нас писать. Мы тогда очень много успели сделать, и я этому рада.
Иван Толстой: Набоковский музей или набоковский центр в Пушкинском доме – какие теперь его задачи, что он может? Ведь совершенно иная высота (да и иная информационная глубина) обретена благодаря этому великому дару.
Ольга Воронина: Да, в 2021 году мы смогли с помощью Международного литературного набоковского фонда и Международного общества Владимира Набокова передать в Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук 300 коробок с архивом, который находился в квартире Дмитрия Набокова и после его смерти какое-то время не принадлежал ни архиву, ни музею: он искал хозяина. Этим хозяином стал Пушкинский дом. Сейчас в Пушкинском доме создается Набоковский кабинет, а также делается экспозиция, посвященная этим материалам. Бесспорно, вокруг набоковских документов создастся научный кластер – группа энтузиастов, которые будут заниматься исследованиями и проведением конференций. Там работает Татьяна Олеговна Пономарева – куратор и руководитель этого центра. На базе центра (и шире – на базе Пушкинского дома) проводятся как Набоковские чтения – это традиция, длящаяся уже больше 20 лет, так и Набоковские семинары, сейчас они перенесены в зум. Результаты семинаров выложены на YouTube-канале Пушкинского дома.
Иван Толстой: Ольга, какие вопросы ставит ваша книга и как она на них отвечает?
Ольга Воронина: Моя книга называется "Тайнопись", а ее подзаголовок – "Набоков. Архив. Подтекст". Главнейший вопрос, который я ставлю и на который пытаюсь ответить, касается архивного подхода к исследованию Набокова. Об этом писал Брайан Бойд в книге "По следам Набокова" (СПб: Симпозиум, 2020): он там рассказывал об истории создания набоковских архивов. Об этом говорят и те ученые, которые подходят к прочтению уже опубликованных произведений через маргиналии, письма, сохранившиеся в частных или же государственных коллекциях, еще не опубликованные отрывки. Моя задача не только сделать то же самое и прочесть набоковскую тайнопись по-новому, под новым углом взглянув на такие его произведения конца 30-х – середины 50-х годов, как автобиография "Убедительное доказательство" (она известна русскому читателю как "Другие берега"), роман "Пнин", рассказы "Сестры Вейн" и "Ланс", но и обозначить основы архивного метода.
Архивный подход – это метод коллективный
Например, я говорю о том, что архивный подход – это метод коллективный. Когда один человек находит какой-то небольшой ответ на набоковскую загадку и публикует его, другие могут полагаться на результаты проделанного поиска, чтобы дополнить свою интерпретацию того или иного произведения. Или же я говорю о том, что набоковский архив – это нечто, что, с одной стороны, благословил сам автор, когда по приезде в США передал первую часть рукописей и писем в Библиотеку Конгресса, а с другой стороны, это то, что Набоков считал не главным условием прочтения своих произведений. Скорее он отказывался от того, чтобы его произведения рассматривались через черновики и рукописи.
Но когда мы нарушаем волю автора по отношению к архиву, то обнаруживается, что в самой набоковской тайнописи содержится указание на поиск чего-то, что скрыто от глаз. Я это показываю на примере последней главы автобиографии Набокова. Как мне удалось обнаружить эссе Веры Евсеевны Набоковой о детстве Дмитрия, написанное в 1950 году и хранящееся в Коллекции Бергов Нью-Йоркской публичной библиотеки, содержит в себе ключ к прочтению этой последней главы как письма, обращенного к любимой женщине. Я также пишу о главе как о диалоге Набокова с женой и даже, как ни странно, диалоге с Дмитрием, детские, ранние, очень наивные истории которого Вера Евсеевна пересказывает в своем сочинении.
Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, еще о каких-нибудь двух-трех таких тематических рисунках в вашей книге, чтобы заинтересовать нашего слушателя.
Ольга Воронина: С удовольствием. Я, например, в этой книге опубликовала известное исследователям и уже упомянутое Александром Долининым и Брайаном Бойдом окончание романа "Камера обскура", которое хранится в Библиотеке Конгресса, но до сих пор было не опубликовано. Это так называемое "отвергнутое" окончание романа. В нем Набоков позволяет своему герою, Бруно Кречмару, убить предавшую его Магду Петерс, с которой у него случился отчаянный, разрушительный роман. В результате этих отношений Кречмар теряет зрение, а до того рвет со своей семьей. Череда горьких обстоятельств приводит к тому, что погибает его маленькая дочь. Набоков сначала придумывает такой конец, при котором месть героя своей возлюбленной оказывается жестокой, кровавой и очень страшной. Но потом он отказывается от этой концовки.
Поэтическое хозяйство Набокова было чрезвычайно аккуратным, у него ничего не пропадало всуе
Прочитав отвергнутое окончание "Камеры обскура", я пыталась понять и то, чем обоснован отказ, и то, каким образом этот маленький текст (там всего несколько страниц) потом оказался использован Набоковым в других произведениях. Так как поэтическое хозяйство Набокова было чрезвычайно аккуратным, у него ничего не пропадало всуе, я доказываю, что эта концовка совпадает тематически и структурно, а также метафизически и эмоционально со сценой убийства Куильти в "Лолите". Мне кажется, что это интересный подход, потому что убийство Куильти – сцена для романа центральная и даже первичная. При этом если увидеть в ней совсем новый подтекст, то связь между "Камерой обскура" и "Лолитой" – двумя романами о ревности – начинает играть новыми красками.
Еще один сюжет касается романа "Пнин", который я прочитываю через переписку Набокова с редактором американского журнала "Нью-Йоркер" Катариной Уайт. Я уже не в первый раз обращаюсь к этой теме. У меня есть старая публикация в журнале "Звезда" о переписке Набокова с "Нью-Йоркером". Еще я публиковала небольшие отрывки из этой переписки в сборнике под редакцией Юрия Левинга, посвященном рассказу "Знаки и символы". Но сейчас мне захотелось посмотреть, как редакторская работа с текстом романа привела к тому, что мы воспринимаем набоковские произведения, опубликованные в журнале в виде отдельных глав, как единый и очень убедительный нарратив.
У Набокова была задача не дать редактору вырезать из текста публикации определенные отрывки, или заменить тот или иной эпитет другим эпитетом, или придумать, как он их называл, "докучные мостики" между загадочными элементами текста. Поэтому, когда возникала заминка или когда редактору было что-то непонятно, Набоков старался объяснить Катарине Уайт удивительные для нее эпизоды в своем романе. И он это делал в письмах, а также в ответах на вопросы редактора к уже подготовленному к печати тексту. Когда я читала эту переписку, и в особенности эти ответы, я обнаруживала, что, например, подтекст, о котором многие говорили, но не довели этот разговор до конца, – русский литературный подтекст, аллюзии Набокова к Жуковскому, к Гоголю, к Пушкину – в "Пнине" оказывается ведущим. Этот роман считается "американским": он повествует об американском университете, о русском профессоре, который в этом университете пытается устроить свою судьбу. И в то же время "Пнин" – роман о маленьком человеке русской литературы, о том, как он сопоставим с Евгением из "Медного всадника", гробовщиком из "Повестей Белкина". В маленьком человеке Набокова можно даже увидеть Акакия Акакиевича Гоголя, услышать эхо его "Шинели".
Иван Толстой: Как воспринимают Набокова сегодняшние американские студенты? Близки ли его темы, близок ли им сам Набоков? Близка ли та кочка, на которой он сидит и с которой осматривает окрестности? Ведь мы знаем много нелицеприятных отзывов о Набокове, о его снобизме, о тех взглядах, которые давно уже перейдены, пережиты и отвергнуты концом ХХ века и XXI. А что с вашими студентами, каков ваш опыт в этом смысле?
Ольга Воронина: Мне кажется, что Набоков – это тот автор, который как магнит притягивает студентов. Иногда складывается впечатление, будто для них это наиболее интересный голос в литературе: не совсем современный, но в то же время и не архаичный. Это голос, с которым они хотят вступать в диалог. Я преподаю два курса, один из них посвящен набоковским коротким рассказам, тем произведениям, которые были опубликованы в журналах в виде отдельных глав, а потом собраны в единые произведения – это "Другие берега" и "Пнин". Второй курс посвящен "Лолите", он называется "За пределами "Лолиты". Набоков и язык страсти". Курсы очень разные. Но в каждом из них студентам дается воля, право голоса. Они могут написать свои собственные критические отзывы на Набокова, они могут с ним поспорить, они могут по-новому попытаться взглянуть на роман, о котором сказано уже бесконечно много.
В этот момент у студентов возникает ощущение набоковской современности
Каждый раз, когда студенты изучают Набокова по-набоковски, изнутри, и в то же время говорят о нем со своей современной позиции, где они пытаются и с его гомофобией поспорить, и показать, что он в чем-то может быть неправ по отношению к своим женским персонажам, и попытаться внедриться в его метафизику, – многие из них впервые совершают очень трудный шаг в литературоведении. В этот момент у студентов возникает ощущение набоковской современности. И еще, когда они обсуждают литературный канон в целом, они говорят о Набокове: вот этого писателя мы не хотим "отменять", мы хотим, чтобы он с нами остался.
Иван Толстой: Интересно, какая доля ваших студентов воспринимает его как русского писателя, а какая как американского?
Ольга Воронина: Мне кажется, они воспринимают его так, как я им представляю Набокова, а я всегда говорю об обеих ипостасях, и о русской, и об американской. Конечно, они читают Набокова по-английски. Конечно, восприятие через призму английского языка своеобразное, если проза была сочинена на русском. Но при этом все реалии русской эмигрантской жизни, реалии, которые Набоков ностальгически воссоздает в своих произведениях, – это и Выра, и Батово, и Рождествено, и Петербург, – и которые им поначалу кажутся странными и отдаленными, постепенно оживают. Студенты приближаются к этим пейзажам, персонажам, обычаям, ритуалам и присваивают их, делают их своими.
Иван Толстой: Входит ли в вашу задачу познакомить студентов не только с биографией Набокова, но немножко шире – дать исторический контекст, то есть показать и политическую, и культурную историю России его эпохи?
Ольга Воронина: Без этого невозможно преподавать Набокова даже несмотря на то, что он сам говорил о "башне из слоновой кости", то есть о необходимости отъединять художника от политического контекста. Я не имею права не рассказать о Набокове, который бежал из Европы в 1940 году, потому что и политически, и исторически, и биографически он был вынужден это сделать. Я не могу не говорить и о том, как – в концентрационном лагере – погиб его брат Сергей. Я не могу не упоминать обстоятельства гибели его отца и не объяснять все вопросы, связанные с противоречиями, расколовшими российскую эмиграцию после революции, не упоминать о том, что это не был однородный пласт, однородная группа людей. Я обязана рассказывать о маккартизме, я обязана рассказывать о холодной войне. Именно историческая линза позволяет прочитать такие рассказы, как "Знаки и символы", где идет речь о Холокосте, или роман "Под знаком незаконнорожденных", где вынесен приговор авторитарным режимам ХХ века, с нужной долей трагизма и сострадания к героям Набокова.
Иван Толстой: Интересуются ли ваши подопечные советской стороной дела в отношении Набокова? Не задают ли они вопросы: а почему, собственно, он был запрещенным писателем столь долго?
Ольга Воронина: Вы знаете, я бы хотела сказать, что их это удивляет, но на самом деле нет, не удивляет, потому что вопрос о запрещенных книгах стоит в Америке довольно остро. Это не только Набоков, который был запрещен в Советском Союзе, но и многие авторы, сейчас запрещенные и потому прочитываемые молодыми людьми с еще большим интересом: индийские, и латиноамериканские, и европейские писатели, которые не смогли создать себе читательскую аудиторию в родных странах, потому что тоталитарные правительства отказывались признавать их своими, отказывались от их эстетики, от их прямоты, от их правды. Набоков для моих студентов принадлежит к этой категории авторов и поэтому с этой точки зрения не вызывает у них никакого недоумения.
Иван Толстой: Ну и наконец, как вы посоветуете начинающему филологу отправиться в путь по океану набоковедческой литературы? Какими должны быть первые шаги, если не считать чтения самих книг писателя, разумеется?
Ольга Воронина: Я не буду бояться показаться банальной, Набоков в своих "Лекциях по литературе" ответил на этот вопрос, когда в эссе "О хороших читателях и хороших писателях" посоветовал своим читателям сразу же запастись словарем, приготовившись исследовать художественные произведения пристально, внимательно, обращая внимание на каждую деталь, и к тому же вооружиться хорошей памятью.
Чтобы читать именно Набокова, мне кажется, нужно читать еще и Пушкина, и Толстого, и поэзию Серебряного века
Кроме того, для того чтобы читать именно Набокова, мне кажется, нужно читать еще и Пушкина, и Толстого, и поэзию Серебряного века. Необходимо понимать, что Набоков был окружен авторами, к которым он испытывал глубочайшее уважение, несмотря на свои внутренние (художественные) споры с ними. Например, это Стивенсон, Флобер и Джойс или же писатели, которых мы можем не совсем знать, но Набоков их хорошо знал: я об этом много пишу в своей книге. Я, например, рассказываю, как через Стивенсона и "Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда" Набоков приходит к Колриджу, а от Колриджа подступается к Джойсу и все эти подспудные подтексты оказываются ключом к прочтению одного очень важного структурного элемента рассказа "Сестры Вейн". Чтобы прочитать Набокова, нужно прочитать тех, кого читал Набоков, и тогда диалог его с другими писателями окажется и вдохновляющим, и чрезвычайно интересным.
Иван Толстой: Скажите, а стал ли кто-то из ваших студентов начинающим набоковедом?
Ольга Воронина: Да, уже три таких студента учатся в аспирантуре и надеются стать набоковедами. Я очень ими горжусь и считаю, что у них впереди большой путь.
Иван Толстой: Всегда жалко расставаться с книжкой, которая закончена, и Набоков тоже очень много об этом писал, о такой тоске, печали, которая охватывает автора. И все-таки я спрошу: есть ли у вас уже понимание, какой будет ваша следующая книга?
Ольга Воронина: Конечно, у меня есть планы. Один из них связан с публикацией писем Набокова к родным, которую мы с Брайаном Бойдом давно задумали и на которую не хватало времени. Сейчас пора заниматься этим, пора возвращаться в архив, отыскивать письма, организовывать и переводить их. Это проект на несколько лет. Кроме того, я мечтаю написать книгу о "Лолите". У меня есть уже черновик рукописи, и я надеюсь, что когда-нибудь она выйдет в свет. И наконец есть надежда опубликовать книгу о переписке Набокова с редакторами американских журналов, сопоставив его взаимодействие с журналами с тем, как публиковались в периодических изданиях Толстой и Достоевский.
Иван Толстой: Чудесные планы. Я желаю, Ольга, вам успеха, потому что все, что вы пишете, и, надеюсь, что все, что вы напишете, будет увлекательнейшим и полезнейшим чтением. Спасибо вам большое за беседу!
Ольга Воронина: Спасибо, Иван Никитич!
