В Москве после обысков закрылся институт современного искусства "База" – учебное заведение, созданное Анатолием Осмоловским и Светланой Басковой. В марте этого года в России прошли массовые обыски у художников и активистов. Силовики пришли и в студию Анатолия Осмоловского, у которого изъяли технику, а потом увезли его на допрос. После этого Анатолий Осмоловский вместе с супругой, режиссером Светланой Басковой эмигрировал из России. Радио Свобода побеседовало с акционистом:

– Когда вас спрашивали, почему вы оставались в России после 2022 года, вы отвечали, что "была некоторая иллюзия в связи с тем, что в воюющей стране возможна утопия андеграунда". Оправдалась ли ваша надежда? В каком состоянии современное российское искусство сегодня?

– Надежда тут не самое подходящее слово. Современное искусство выражает современность. Война нас перевела в совсем другой режим времени. Выбросила нас из современности в какую-то иллюзорную реальность. В которой, собственно, она сегодня и пребывает. Много раз уже было сказано, что война сегодня устарела – в качестве "жанра" жизни. Что бессмысленно, например, территории захватывать, которые долгое время будут безжизненными. Что экономика, которая производит танки, которые потом будут уничтожены, по сути не производит ничего. Но внешне сегодня все выглядит тучно. Деньги действительно сейчас сыплются с неба – приблизительно как в 2007 году, до экономического кризиса.

Когда я уезжал, были высокие гонорары в сфере искусства; деньги платят большие – а их не на что потратить. В западный банк их уже не положишь. Куда их девать?.. Поэтому открываются новые галереи. Такой вот пир во время чумы. Но очень сильно изменилась аудитория. И бенефициары. В нулевые годы галереи открывали в основном жены олигархов, бизнесменов, которые интересовались художественной жизнью – и все это было связано с гламуром, с красивой жизнью и лишь отчасти с коммерцией – для хозяев галерей это была скорее развлекательная история. А сейчас – я вот был на последнем большом вернисаже галереи "Пальто" – ретроспективе работ художника Александра Петрелли. Галерея находится прямо напротив Елоховского собора; помимо художников и критиков обращали на себя внимание новые посетители – накачанные молодые люди с бычьими шеями, которым гражданские костюмы явно жали. Явно какие-то военные или фээсбэшники. Тоже ходят смотреть на современное искусство, даже покупают его. То есть галереи наполняются вот такими персонажами. Это просто такая зарисовка – для понимания.

Что касается акций андеграунда, то он, конечно, тоже есть. Например, акция художника Андрея Андреева, который прикручивал пробитые пулями украинские номера к своей машине и так ездил по городу. Конечно, его задержали, но, к счастью, ему удалось уехать после этого за границу. Но по поводу общего возрождения андеграунда в качестве подпольного искусства в период войны я не очень оптимистично настроен.

– Количество силовиков, которые к вам пришли во время обыска, – 12 человек; среди них, как вы описывали, были представлены все типы. И те, кто "просто выполняют приказы", и интеллигентный следователь, и идеологические работники. Это был демонстративный акт? Они были знакомы с вашими работами? Тут приходит на ум невольная мысль о том, что путинская система ревнует к современному искусству; поскольку они сами себя считают главными перформансистами и даже демиургами.

– Путин относится к тому типу людей, вероятно, которые хотят, чтобы на них смотрели бесконечно. Такого рода нарциссизм. Он ведь постоянно придумывает какие-то соленые словечки, чтобы их потом обсуждал весь мир, терялся в догадках – над этим работает его пиар-служба. И в этом смысле каждый представитель системы повторяет своего создателя, желая привлечь к себе внимание. Когда во время обыска нас с женой положили на пол, они спросили мою жену: "Как вам наш перформанс?" Так что, да, они прекрасно знали, к кому пришли. Мне они тут же прочли нотацию о том, что я плохим искусством занимаюсь. А надо бы – хорошим. Но я, надо сказать, одного из них в итоге погрузил в сомнения. Я поговорил с ним об искусстве, о культурной ситуации, стал показывать разные свои работы. Не знаю, убедил ли я его, но по крайней мере он стал слушать. У меня есть серия "Хлеба". Это увеличенные в размере краюхи хлеба, там сложная резьба по дереву. У меня дома по стенам много чего висит – работы коллег, студентов; им ничего не понравилось – но на "Хлеба" отреагировали вполне позитивно.

– То есть они вначале вас заломили, а потом вы устроили им экскурсию. Абсурд какой-то.

– Просто я не хотел, чтобы они прибегали к прямому насилию. Чтобы они делали больно моей жене. И я общался с ними без агрессии. То есть не посылал. Хотя, конечно, хотелось. В начале сентября на нашу "‎Базу" (образовательная программа и экспериментальная площадка для современных художников, созданная Анатолием Осмоловским и Светланой Басковой в 2011 году) завели новое дело. У нас на "Винзаводе" до сих пор остается учебное помещение, преподаватели. Мы объявили новый набор. И вот теперь они завели новое дело – по наркотикам. Которые они якобы нашли у меня при обыске. На самом деле они нашли в моей квартире кальянный табак, которому лет пять или семь. Если бы они нашли тогда у меня наркотики, то они бы, вероятно, сразу меня взяли. В марте мне "шили" измену родине (Осмоловского, как и других художников, допрашивали в качестве свидетелей по делу Петра Верзилова. – А. А.), а теперь, вероятно, решили заменить на наркотики. Честно говоря, "измена родине" мне больше нравится.

– В представлении режима современное искусство – в силу его не иерархического, а сетевого устройства – представляется подобием экстремистской сети. Это относится к независимым театрам, прежде всего, но также и к художникам. Мы правильно понимаем логику режима?

– Вероятно, это так. Прежде всего это, конечно, относится к театру; им кажется, что именно там рождается несогласие с их концепцией жизни. Театр, галерея: казалось бы, какую угрозу они представляют для государства? Угрозу они представляют именно своей инаковостью. И это нельзя недооценивать. У Бодрийяра есть такое наблюдение: когда возникает какая-то тотальная, иерархически выстроенная система, на всех этажах простроенная – она, несмотря на ее кажущуюся монументальность, обладает при этом большой уязвимостью. Хрупкостью. Стоит найти точку ее хрупкости и ткнуть в нее, как система рассыплется. И вот такой точкой, например, стала наша акция на Красной площади (перформанс "Э.Т.И. — Текст", прошедший в апреле 1991 года; своими телами участники выложили на брусчатке бранное слово из трёх букв). Судя по реакции тогдашней власти, они все прекрасно поняли – люди были натренированные. Они поняли, куда эта акция бьет. Она тогда очень сильно взорвала коллективный мозг. Нас даже ругали на последнем партийном съезде. Акция была 18 апреля, а день рождения Ленина – 21 апреля. Я общался с настоящими кагэбэшниками, и их более всего интересовал вопрос: хотел ли я связать эту акцию с именем Ленина? Это же напротив Мавзолея. Я ответил им, что, если бы я имел в виду Ленина, поставил бы тире. В те годы Красная площадь была той самой точкой хрупкости, по Бодрийяру. Эту же систему сейчас воссоздает Путин. Только, возможно, теперь точка хрупкости – это не Красная площадь, а солея; храм, куда ворвались Pussy Riot. Иерархия – новая, но современное искусство и его роль никуда не делись. Оно продолжает напоминать о современности. И мир все время Путину об этом напоминает. Он ничего с этим поделать не может – ну, разве что, начнет термоядерную войну. Если он ударит, тогда, безусловно, повестка будет другая.

– Задним числом, к сожалению, история выглядит так: российский акционизм 1990–2000-х, вместо того чтобы работать с постсоветской травмой, просто резвился со смыслами, с цитатами того же Барта, Бодрийяра. Весь пар ушел в итоге в радикализм жеста; и большинство это скорее оттолкнуло от современности или еще больше озлобило. Вызвало реакцию в духе "совсем стыд потеряли". В итоге не была проделана важная общественная работа – по десоветизации общества. Что и привело, в конечном итоге, к милитаризму и войне.

– Я так не считаю. Во-первых, современное искусство не должно нравиться. Или – не только должно нравиться. Во-вторых, нарратив про "большинство" – он не то что сомнительный, но спорный. Вспомним "Черный квадрат" Малевича, который, как считается, не для "большинства": по мнению патриарха, это и вовсе "сатанинская икона". Мол, "кому это может понравиться" и – традиционное "так каждый может нарисовать". Тотальный deskilling. Но одновременно эта картина – важная точка для понимания того, что есть искусство и как им заниматься. Ведь "каждый так может" можно понимать и в обратном смысле, как призыв: каждый может делать искусство! Меня, например, эта картина как раз подвигла заниматься искусством. Нарисовать может каждый – но придумать может не каждый.

…Конечно, война вытеснила нас из современности, но и современное искусство не вчера родилось. Вообще-то ему больше 150 лет. Оно видало и времена войн – и умеет на это реагировать. Напомню: "Черный квадрат" Малевича был выставлен 10 декабря 1915 года. К тому времени Мировая война шла уже полтора года. И патриотический угар, который был в начале войны, к тому времени испарился полностью. В начале войны все мыслили еще категориями прошлых сражений. Примерно, как при Наполеоне. Развёрнутым строем, колоннами, с флагами наступать. Но тут выяснилось, что в армиях накоплено огромное количество пулеметов – и они выкосили к 1915 году миллионы людей. И у всех волосы встали дыбом – после пулеметных и газовых атак. Под Москвой и Питером жили около 2 млн беженцев – в теплушках, на запасных железнодорожных путях. И вот в этот момент появляется Малевич. Это к тому, влияет ли современное искусство на войну – и выражает ли ее. "Квадрат" появился в самый разгар бойни – и был ответом на нее. Но, конечно, его значение войной не исчерпывается. Он открыл целый материк, который до сих пор художники "заселяют".

– Искусство, можно сказать, реагирует не столько на ужас войны, сколько на то, что война оказалась "не такой, как ожидали". Трактовать "Квадрат" можно и как удивление и ужас – перед началом нового и страшного времени.

– Я воспринимаю "Черный квадрат" именно как реакцию на применение газового оружия. Некая деперсонализация убийства, войны. Аналогии с современностью, конечно, тут нетрудно увидеть. Но вообще, выражаясь фигурально, на "Черный квадрат" не надо смотреть. Нужно просто тупо знать, что он есть. Держать его в голове. В своих воспоминаниях Мария Розанова описывала эту выставку как самое непопулярное мероприятие того времени. На нее пришло 50 человек. Проходное мероприятие. Но о выставке написали все газеты – и в итоге все узнали про "Черный квадрат". Таково свойство современности – благодаря медиа. Но и благодаря методу, который открыл Малевич: основывать художественное высказывание на элементарных, "неделимых" образах, весть о которых проникает, как газ, везде и сразу.

…В 1990-е еще не было соцсетей, но были все те же газеты. Про нашу акцию на Красной площади написала газета "Московский комсомолец", которая тиражом в 21 миллион экземпляров выходила. Это сыграло важную роль. Искусство не обязано нравиться. Оно может вызывать скандал. Но скандал – это способ развлечения. Об этом еще Вальтер Беньямин писал – что дадаисты "заменили созерцание на скандал". А что такое скандал? Это коммуникация. Одному нравится, другому нет; они начинают спорить – и в этом смысле начинают разговаривать. Каким-то образом создают конфликтную, но общность. Это же не прямой конфликт, они же не стреляют друг в друга. Потому что разговор идет об искусстве. И идет, собственно, некий процесс становления консенсуса. Выяснение границ: что есть искусство, а что – хулиганство. Внутри общества благодаря этому выясняются границы приличий и допустимого. Но вот еще что важно понимать: при отсутствии институций (культурных и общественных), оскорбление и осквернение становится единственным инструментом независимой коммуникации. Если ты хочешь говорить, минуя "разрешенные" форматы, которые контролируются властью, то можно только "святотатствовать".

…В чем проблема современного искусства в России? Не в том, что оно "озлобило большинство". А в том, что у нас не состоялось современное искусство именно как институт. Музей не состоялся как институт. Потому что музей – это ведь не просто выставочное пространство. Это некая интеллектуальная лаборатория, в которой происходит осмысление. Документация. Анализ. Где работы описывают, собирают. Пишут монографии. То, чем в Европе и Америке занимаются большое количество институций. Это огромная индустрия. Какую роль она выполняет? Ее задача, в том числе, сделать так, чтобы художники не повторялись. Если некая акция задокументирована, осмыслена, какой смысл ее повторять?.. Вторая волна акционизма в России – то, что они делали, во многом было просто повтором того, что делали мы. Это произошло потому, что первую волну никто не осмыслил – Кулика, Бренера, наши акции. Поэтому мне из второй волны акционизма многие вещи не нравились. Ни группа "Война", которую я всегда считал скорее пранком, чем искусством. Ни Павленский. Только Pussy Riot. Это, конечно, мое мнение. Для художника вообще важна его жизненная "траектория". Что и как он делал потом. Малевич, надо сказать, пронес свой "Черный квадрат" через всю жизнь. Даже на бампере полуторки, которая везла его гроб, стоял "Черный квадрат". Это называется – инвестиция жизни в искусство.

Смотри также

"В стране скукоженных". Голый человек на Красной площади

– Вы упоминали 7 тысяч деятелей российского искусства, который подписали письмо против войны в феврале 2022 года: все они теперь в черных списках, и им закрыт доступ к официальным институциям. Тут хочется спросить: а с кем режим вообще останется? Почему они с такой легкостью отказываются от художников – им ведь, по идее, нужно формировать некое альтернативное, патриотическое художественное поле.

– Прилепин, Беляев-Гинтовт, зэт-поэты – это все, что у них есть. И никаких прорывов там пока не наблюдается. Но, я думаю, это общее свойство нынешнего режима: он вообще не очень нуждается в искусстве. Этот режим идейно близок фашизму, а там в центре идеологии всегда смерть. Она занимает центральное место. И цель режима – стремление к смерти. "Россия или смерть", как у Лимонова. Жизнь они ненавидят во всех проявлениях. Смерть для них и есть высшая поэзия. И именно из-за того, что у них не жизнь, а смерть в центре идеологического космоса, я думаю, что все это недолго продлится. Обожествление смерти – это знак. Я использую тут шаблонный марксизм. У Маркса есть понятие реваншизм. Вспомним текст Маркса "Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта", где он описывал переворот Наполеона Третьего. Тот тоже начинал, кстати, как либерал. Первый показ "Завтрака на траве" и "Олимпии" Эдуарда Мане, напомню, состоялся именно при Наполеоне Третьем, в 1863-м. Наполеон Третий также пробыл два срока в качестве президента, а потом устроил мятеж и объявил себя императором. Затем начал войну и попал в плен. Вполне такая путинская история.

– Ваша акция "Тихий парад", прошедший 10 ноября 1991 года напротив памятника Маяковскому. (Участники ползли от ступеней входа станции метро до памятника поэту, символизируя переход от социализма к капитализму в российской экономике.) Забавно, что, собственно, эта граница в массовом сознании как раз и не утвердилась; люди продолжали жить в иллюзии, что продолжается какая-то "испорченная" советская власть – а путинский режим это ощущение всячески поддерживал. Что не капитализм наступил, а какое-то временное отклонение, и оно скоро будет исправлено. В итоге даже этот переход – от одной экономической формации к другой – в обществе не был осмыслен.

– В общем-то, конечно, эта акция имела в виду именно это – ползти по грязи, чтобы показать, что это именно телесная практика – перехода из одного состояния в другое. Но в непосредственной жизни эта практика тоже имела свои вехи. Тогда менялись законы собственности, которые сопровождались убийствами новоиспеченных собственников – все 1990-е годы. Это и есть фиксация той самой границы между социализмом и капитализмом – в массовом сознании. И сейчас, Россия, конечно, при капитализме живет, но все том же диком. Поскольку западный капитализм построен на системе сдержек и противовесов политических институтов. Причем современное искусство – это тоже один из важнейших политических институтов западного общества. Поскольку он выступает как инструмент критики и самокритики общества. Приведу яркий пример: знаменитая инсталляция Ханса Хааке, Shapolsky et al. Manhattan Real Estate Holdings, 1971 года – расследование, в результате которого были обнаружены связи главы риелторской компании бизнесмена Шапольски, который был одним из спонсоров музея Гуггенхайма. Шапольски хотел создать впечатление, что он – крупный промышленник, что в те времена считалось престижным, поскольку промышленник создает продукт, рабочие места и так далее. Хааке узнал, что на самом деле Шапольски занимается спекуляцией, покупает и затем перепродает помещения по более высокой цене. Спекуляция – это не преступление, просто это более низкий статус бизнесмена, так это было по крайней мере в 1970-е годы. Но после этого расследования случился гигантский скандал. И Шапольски сильно упал в глазах сообщества. Вот один из ярких примеров – как работает искусство при капитализме.

Современное искусство – это политическая институция, которая постоянно напоминает об исключениях из правил. О том, что что-то происходит не так, как обычно. Или о том, на что не обращает внимания общественное мнение или закон. И эти исключения благодаря современному искусству становятся видны. Люди таким образом начинают понимать, что жизнь сложна. И что важна жизнь каждого, например, людей с редкими болезнями, которые не на виду у общества.

– Вы защищаете тезис об автономности искусства. Но не кажется ли вам, что война отменяет субъектность искусства и оно становится частью политики, как и все остальное. А в России 1990-х, возвращаясь, следовало бы вначале создавать политические институты, а потом уже все остальное. В том числе и современное искусство…

– Война – это убийство. Насилие, не сдерживаемое ничем. Конечно, это отменяет искусство – хотя бы по своим фундаментальным основаниям. Потому что для возникновения феномена искусства необходима дистанция. Это конститутивный момент в искусстве. А война эту дистанцию отменяет.

По поводу тезиса "вначале политика, потом искусство", я не согласен, это утопия. Так не бывает, поскольку это всегда параллельные процессы. Искусство, конечно, должно развиваться исходя из собственной логики. Но я согласен с тем, что нужно формировать политические институты. И это была ошибка реформаторов 1990-х. Они считали, что главное – отпустить рынок, а дальше все само собой наладится. С одной стороны, это правильно. Но при этом надо было вкалывать, надо было пахать. Именно в политическом поле создавать институты. В итоге у нас так и не была реформирована сталинская система. Сталин создал систему власти, которая, в общем, воспроизводится до сих пор.

…Что такое политика? Как говорил Мао Цзэдун, стол не передвинется, если его не передвинуть. Политика – это способность передвигать столы в пространстве. Искусство опять же не занимается передвижением столов. Это правда. Оно занимается символическим действием. И конечно, понятно, что любое насильственное действие, которое не предусматривает дистанции – оно всегда сильнее искусства. Насилие сильнее искусства. Но, согласитесь, есть и другая сторона вопроса. А именно символическая. Смерть Навального – пример такого символического воздействия. После смерти он стал символом сопротивления. Мёртвый Навальный по-прежнему силен, хотя он и "вне политики". Это к тому, что силу символических ценностей не стоит недооценивать. И они являются в известном смысле обратной стороной насилия. И в этом, если хотите, и проявляется диалектическая природа искусства. Жизни. И смерти.

– Что может сегодня сделать современное искусство, чтобы противостоять массовому насилию, войне? Какие у него есть для этого инструменты? У вас была идея – еще в Москве – просто копать могилы, чтобы тем самым напоминать обществу о реальности…

– Я, кстати, поделился этой идеей с теми, кто пришёл ко мне с обыском. Вот, сказал я, потерь много, нужно копать могилы; помогать вам буду. Они не поняли, как на это реагировать. С одной стороны, действительно, помощь. С другой стороны, что-то странное.

Сейчас у меня есть несколько программ, которые я попытаюсь реализовать. В частности, акция "Путин Нос". По мотивам гоголевского Носа, сбежавшего от майора Ковалёва. От Ельцина он, скорее всего, убежал. Мы сейчас это допридумаем. Планирую здесь начать какую-то мультидисциплинарную деятельность – лекции, вечера. Еще я собираюсь здесь, в Берлине, открыть учебное заведение типа "Базы", но все же это не будет повтором, она будет по-другому смоделирована. Надо делать новое.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться