Проект о женском лице протеста придумала гражданская активистка, журналистка Юлия Шалгалиева. Она написала тексты о восьми женщинах – гражданских активистках, участницах разных протестных групп, правозащитных и гуманитарных проектов.

Художница Анастасия Васильева нарисовала к этим текстам рисунки – и получилась выставка в Открытом пространстве в Петербурге, на улице Достоевского, 34. О проекте “У протеста женское лицо” мы говорим с его автором, гражданской активисткой Юлией Шалгалиевой и двумя участницами – художницей Еленой Осиповой и гражданской активисткой, координатором гуманитарного проекта "Сказки для политзаключенных" Еленой Эфрос.

– Юлия, как вы придумали свой проект?

– Мне, к сожалению, все чаще приходится писать на такие темы, как дело антифашистов, дело “Сети”, дело курсанта “Можайки” Вадима Осипова, дело Михаила Цакунова. Я хожу на суды и знакомлюсь там с людьми, которые тоже следят за этими делами, переживают, занимаются какими-то проектами, и о них получается рассказать только в рамках статьи о каком-то деле.

Так получалось, что это были в основном женщины, и мне захотелось рассказать о них самих, об их судьбах. И у меня получилось рассказать о восьми женщинах. Самая молодая из них – Полина Зайцева, ей 19, она участвует в ЛГБТ-акциях и как общественный защитник защищает в суде многих активистов. А художнице Елене Осиповой, которую называют "совесть Петербурга", больше 70. Она произвела на меня большое впечатление – она выходит со своими собственными плакатами почти на все протестные акции. Когда я пришла к ней домой, она смотрела интервью Дудя – это вызвало у меня оторопь: нечасто встретишь пожилого человека, который так активно пользуется ютубом, пишет комментарии на Фейсбуке.

– Вам было интересно рассказать только об активизме этих женщин или об их личных историях?

– У многих оказались очень трогательные личные истории. Например, Елена Эфрос рассказала о своих репрессированных родственниках, и это тоже меня вдохновило. У Жени Кулаковой из “Мемориала” оказалось две истории – всем известный проект “Последний адрес” (она его петербургский куратор), а еще она помогает антифашистам, стоит в одиночных пикетах, отправляет им с девочками-художницами специальные красивые открытки. Для меня удивительно и важно, что репрессии для нее не только в прошлом – это и сегодняшняя реальность.

– Круг активистов довольно широк – как вы выбирали своих героинь?

– Выбирала тех, кто произвел на меня наибольшее впечатление. Конечно, их было больше, и мне жаль, что многие в проект не вошли, например, Варвара Михайлова и ее Партия мертвых и плакат с Путиным, который пророс травой. Это была чудесная история, но мы тогда уже почти закончили свой проект.

Активистов много, но мне хотелось представить каждое направление. Есть политический активизм, у нас это Маша Лакертиан, участница движения “Весна”, и уточка, которую выдвигали в президенты – это Лена Мазовецкая и наблюдатели, которых она обучала, и митинги, в которых она участвовала. Есть общественные защитники – это Полина Зайцева и Марина Букина. Марине на митинге 7 октября разбили голову, и она судилась с Комитетом по вопросам законности и правопорядка, с ОМОНом и Росгвардией, она выступала в суде, хорошо говорила, показывала видео. Конечно, она проиграла, но я видела, как мужественно она себя вела, и как важно было показать чиновникам, что люди могут вести себя так.

Есть “душевный” активизм – это Елена Осипова и Женя Кулакова. Мне было важно написать о каждой свои впечатления, снабдить их образными картинками. И еще я снимала ролики, где женщины сами рассказывают о себе. С Еленой Андреевной мы сняли ролик о том, как ее задержали на пикете в поддержку Сенцова в День защиты детей. Женя Кулакова переписывается с арестованными по делу “Сети”, рассказывает о репрессиях 30-х годов, о современных репрессиях и водит экскурсии по Левашовской пустоши. И мы с художницей показали на картинках, что на Левашовской пустоши души людей встречаются с ныне живущими, которые обретают свое прошлое, своих родственников.

Еще одна героиня – Яна Теплицкая из Общественно-наблюдательной комиссии, это она говорила с Виктором Филинковым, который именно ей рассказал о пытках, потом и другие стали рассказывать, что их пытали, и она активно об этом пишет.

– У нас же две активные девушки из ОНК, есть еще Катя Косаревская – почему ваш выбор пал именно на Яну?

– Во-первых, с ней разговаривал Филинков, а, во-вторых, она активно ведет Фейсбук, ее страница превратилась в СМИ, где я все время узнаю, что происходит, кто на что жалуется. У нас на картинке она стоит с колоколом, звонящим о беде, это средневековый образ, но ведь и пытки – тоже средневековье. Фейсбук Яны и есть такой колокол.

Выставка завершается на оптимистичной ноте – на Елене Эфрос с ее проектом “Сказки для политзаключенных”. Она переписывается со всеми политзаключенными, о которых здесь идет речь, посылает им прозу, сказки, кто-то пишет сам, она рассказывает им новости, но все эзоповым языком. У нас даже есть такая картинка – стоит цензор и валиком вымарывает слова. А из писем мы выбрали очень трогательное письмо Сенцова по поводу Звягинцева.

– Елена Андреевна, а вам нравится идея этой выставки?

– Конечно, хорошо, что отмечают людей, которые занимаются такими делами, помогают политзаключенным. Я, например, раньше не знала этих девушек.

– А как вы сами пришли в активизм, стали выходить на улицу с плакатами?

– Это было после “Норд-Оста”. Шла чеченская война, гибли люди, и все молчали, даже матери и жены погибших. И когда я вышла первый раз, они были недовольны, чуть ли не плевали мне в лицо.

Что такое был “Норд-Ост”? Результат той войны. Тогда меня никто не трогал, никуда не вызывал, еще была какая-то демократия. Помню, как отмечали годовщину Беслана – очень формально, и приехали женщины из Северной Осетии, вышли на Невский с большой иконой, надеялись на поддержку людей, на понимание, покаяние, но никто не присоединился – рядом со мной шла еще одна пенсионерка и священник.

– Эти неудачи вас не расхолодили?

– Наоборот. Невозможно жить в стране, где все молчат. Молчание – это одобрение. Раньше у нас не было никакого сопротивления, а сейчас самосознание людей все же стало просыпаться. У меня большинство прежних друзей отсеялись, зато появилось много новых – единомышленников. И это к лучшему.

– Елена Эфрос, а как вы отнеслись к тому, что стали одной из героинь этой выставки?

– Я никакая не героиня. Писать письма заключенным – это не геройство, а старинная русская гуманитарная традиция, когда женщины помогали узникам в острогах. Какая-нибудь дама из высшего круга брала корзинку и шла в острог или устраивала благотворительный вечер, где разыгрывались фанты и собирались деньги для узников. А насчет выставки – что ж, я попала в хорошую компанию – с Еленой Андреевной, Яной Теплицкой, Женей Кулаковой – вот это действительно героини.

– Как вы пришли к помощи заключенным, к своему проекту?

– Начнем с того, что у меня хорошая семья, с моей мамы Нины Семеновны Катерли, которая, наверное, уже лет пять переписывается с Алексеем Пичугиным, которая дружила с Юрием Шмидтом. Она показала мне пример – я на все это смотрела, по мере возможности ей помогала. А в конце 2015 года ужесточение режима стало видно невооруженным глазом, и когда Ильдара Дадина посадили за одиночные пикеты, я поняла – все, приехали. Началась настоящая депрессия, я не знала, что делать.

У меня две дочери, одна в Москве, театральный режиссер, ученица Кирилла Серебренникова – Женя Беркович. А вторая, Маша Беркович, – коррекционный педагог, занимается особыми детьми. И вот пришла к нам Машка, я говорю – что делать, мне стыдно… А она говорит – а что делать, на баррикадах мы сражаться не умеем, и слава богу. Давай придумаем что-то, что будет радовать людей, оказавшихся за решеткой. И рассказала, как они придумывают разные игры, проекты, например, “сказки в темноте”, которые она практикует со своими двумя приемными детьми: залезли под стол, закрылись покрывалом и рассказывают сказки в темноте. И тут я подумала – о! Мы же можем писать письма политзаключенным, рассказывать им сказки.

– Тем более, что они тоже в темноте...

– А вторым толчком стал мой любимый сериал “Оранжевый хит сезона” про американскую женскую тюрьму. Правда, эта тюрьма больше похожа на пионерский лагерь, но все же они там сидят и помирают со скуки. И одна девушка, немного с приветом, придумала сочинять порно-фантастический сериал, и к ней выстраивались очереди за продолжением. И я подумала – ведь они там сидят, где-то есть библиотека, где-то нет, но им всем нужна какая-то информационная подпитка с воли. Так возник этот проект – сначала там была одна я, потом подтянулись друзья по Фейсбуку, образовалась группа.

– Юля, а вы за время создания выставки узнали о своих героинях что-то новое?

– Пока мы делали выставку, все очень быстро менялось: мы начали ее делать зимой, а весной Сенцов объявил голодовку. Появилось дело “Нового величия”, и мы стали переписываться с Аней Павликовой, которая всегда мечтала о собаке. Когда мы открыли выставку, девочек выпустили из СИЗО. Я узнала много личных историй, например, о прошлом Елены Андреевны – сколько раз она поступала в академию…

– Елена Андреевна, вы ведь в итоге так и не поступили ни в Академию художеств, ни в Мухинское училище – и где же вы учились?

– В училище – сначала оно было Серова, теперь Рериха. Там как раз начинали говорить об импрессионизме, постимпрессионизме, а все это тогда искореняли, запрещали. Училище было серьезное – там учился Шагал, обучение шло пять лет, да еще семь лет я провела в студии, где у нас были преподаватели из того же Мухинского. Поступить туда было невозможно – а теперь я этому так рада! Тогда я этого не понимала. Я еще попала в такое хорошее время, предыдущего директора выгнали, против него восстало все училище, пришел новый директор и пригласил очень хороших педагогов. Предыдущие не учили нас рисовать, говорили: руки спрячьте в карманы, ноги в траву, и все. А новые очень хорошо учили рисунку. Я закончила училище в 1967 году – это же была оттепель, тогда к нам приезжали все театры мира, я все видела, мы ездили на премьеры.

– То есть ваш протест – родом из той, первой оттепели? И сейчас получилось, что ваше творчество вылилось на улицы?

– Да. У меня сейчас такое проникновение – живопись иногда становится похожей на плакат, а плакат приобретает живописные черты. А людей я перестала писать с натуры, у меня пошли портреты-символы, среди активистов я нахожу прекрасные типажи.

– Юля, а кто еще из ваших восьми героинь привлек вас своим внутренним миром, характером, образом жизни?

– Женя Кулакова покорила меня своей искренностью, светлой реакций на все вокруг. У нее теплый, приветливый характер, она всегда рассказывает не о себе, а о других – о репрессированных 30-х годов или о нынешних политзаключенных. От нее я узнала, что в то время, как они устанавливали одну из табличек “последнего адреса”, совсем рядом, в большом доме как раз пытали людей по делу “Сети”. Она говорила об этом с болью – видно было, что она пропускает все это через себя.

– А почему вы все-таки решили отсечь половину человечества и сосредоточиться именно на женщинах?

– Мне всегда интереснее женский протест, потому что о мужчинах-правозащитниках у нас больше знают, среди них больше известных фигур, о которых все говорят. На самом деле женщин-правозащитниц не меньше, и мне хотелось показать, что в одном только Петербурге можно найти восемь женщин из разных сфер, активно выступающих против насилия, продвигающих разные общественные проекты. В принципе, особых различий между мужчинами и женщинами в этой сфере нет, просто женщины чаще проявляют эмоции, поэтому они же чаще пишут политзаключенным.

– Может, это традиция продолжается – ведь именно женщины раньше приходили к арестантам, шедшим по знаменитой Владимирской дороге, приносили еду, гостинцы, слова утешения? Елена Андреевна, как вы думаете?

– Именно женщины рожают детей и теряют их. Один из моих последних плакатов – о том, что женщины рожают детей не для тюрем, провокаций и войн. Поэтому именно женщины и должны всегда спасать мир.

– Елена Эфрос, еще несколько слов о вашем проекте – как вы выбираете темы для ваших писем заключенным, для ваших сказок?

– Письма отвлекают заключенных от серых будней, а тюремщик, если видит, что кто-то получает много писем, понимает, что человек не один, что его не бросают. Трудно писать человеку, о котором ты ничего не знаешь, а тут есть информационный повод: здравствуйте, вот у нас такой проект, о чем бы вы хотели почитать? Это не обязательно сказки – популярны, например, всякие виртуальные путешествия. Есть такая писательница Татьяна Бонч-Осмоловская, она присылает нам длинные очерки своих путешествий по Австралии, их многие любят. Многие просят просто новостей.

Люди сидят – разного возраста, образования, разного уровня психологического развития, есть у нас ученый Владимир Иванович Лапыгин, он меня просит присылать новости про развитие науки.

– Елена Андреевна, как вы считаете, а это нужно российскому обществу – узнавать о таких людях, как героини этой выставки?

– Конечно, нужно. Сейчас с каждым может случиться все, что угодно – а так люди уже будут знать, к кому и куда обратиться. Такая выставка просто необходима.

– По вашему опыту протеста последних лет, какие выступления были самые важные, самые дорогие для вас?

– На Марсовом поле – когда цвела сирень. Я до сих пор пишу картину, где сирень – новый символ России, символ молодежи. Я хорошо это запомнила – и ребята запомнят. Тогда не было никакой агрессии, ничего плохого – и все равно их забирали.

– Вас ведь тоже неоднократно забирали с полицию – вас это не отвратило от протестных акций?

– Нет, наоборот. Мне и ночевать приходилось в полиции, когда оформить не успевали, и я видела, что среди силовиков тоже есть нормальные люди, они тоже хотят перемен, хотят что-то узнавать. У меня был плакат “Возьмемся за руки, друзья” – по строчке Окуджавы, которую некоторые молодые полицейские вообще никогда не слышали, и они просили меня развернуть этот плакат прямо в автобусе. Там же есть разные люди. Многие идут туда по семейным обстоятельствам – мама больная, жилье там дают гораздо быстрее, чем где-либо. И пожилых я там встречала, которые с двумя высшими образованиями в начале перестройки пошли работать в милицию, с одним таким я разговаривала. Там по ночам кто на стульях спать укладывался, а кто разговаривал.

– Юля, по вашим ощущениям, люди приходят в протест просто и естественно – или бывает трудный путь?

– Все по-разному. Но, мне кажется, у многих бывает, что их какое-то время не принимает общество. У кого-то проблемы на работе из-за политических убеждений или участия в протестах, кого-то не принимают даже родные семьи. Но люди продолжают свое дело, и, в конце концов, даже их близкие, сталкиваясь с таким упорством, начинают сомневаться в правильности своей позиции.

– Елена Эфрос, а как по-вашему – имеет смысл сделать выставку только о женщинах-активистках?

– Конечно, имеет. Россия – патриархальное государство, здесь считается, что главную роль играют мужчины. И среди политзаключенных тоже большинство мужчин. А письма им пишут в основном женщины. Например, в нашей группе есть такая Татьяна, которая пишет пленным Свидетелям Иеговы. Есть группы поддержки отдельных политзаключенных – например, Бориса Стомахина или Богдана Голонкова: это то дело, где мальчики кинули куда-то бутылку с зажигательной смесью, сгорела одна табуретка, и они сели за терроризм. Им было по 17-18 лет, некоторые были еще полуграмотные, а сейчас они начали читать книжки. Были мелкие хулиганы, а вырастают грамотные, разумные деятели оппозиции.

– Ну, а если вернуться к женщинам – стоит рассказывать о них отдельно?

– Стоит. Нас обычно недооценивают, а так хоть увидят, что мы что-то делаем.