К столетию со дня рождения правозащитника Андрея Сахарова в Правозащитном центре "Мемориал" в этом году подготовили сборник документов КГБ, которые в несколько этапов получила супруга Сахарова Елена Боннэр. Документы впервые были изданы в 2005 году в издательстве Йельского университета, а теперь они доступны российскому читателю.
В книге собрано 182 документа. В основном это донесения, которые КГБ направлял партийному руководству Советского Союза. Они упорядочены таким образом, что читатель постепенно знакомится с тем, как начиналась слежка за Сахаровым и какие формы она принимала в зависимости от времени, ведь в общей сложности речь идет о продолжительном отрезке – с 1968 по 1989 год. Языком документов можно проследить события как из жизни Сахарова и Боннэр, так и многих других представителей диссидентского движения в СССР. Но удивляет, конечно, не только то, как эта более чем двадцатилетняя история советского диссидентского движения отражается в донесениях КГБ, а и то, каким языком она описана, какими словами говорят о человеке, который, по сути, в одиночку противостоит силовому и партийному аппарату огромного государства. В конце этого пути – перестройка, возвращение Сахарова из ссылки в Горьком, и читатель узнает, что несмотря на гласность слежка за Сахаровым не прекращается и после его возвращения в Москву, и даже тогда, когда он становится народным депутатом СССР: председатель КГБ Владимир Крючков посылает Михаилу Горбачеву свои донесения, которые неизменно заканчиваются фразой "Сообщается в порядке информации".
Борис Беленкин, директор библиотеки общества "Мемориал", бывший член правления ликвидированной в России организации Международный "Мемориал" и один из составителей книги в интервью Радио Свобода рассказывает о сборнике документов "КГБ против Сахарова. Объект наблюдения".
– В предисловии к сборнику опубликованных документов Никита Петров пишет, что речь идет о вершине айсберга, имея в виду количество опубликованных документов в этой книге, хотя она насчитывает более 600 страниц. Какие документы были отобраны для публикации? Почему это только вершина айсберга, а далеко не все?
Обложка сборника
– Известно, что документы оперативной разработки были уничтожены в 1990-х годах во времена Крючкова. То, что был уничтожен огромный блок документов, очень важно понимать, потому что многое о практиках слежки и негласного преследования Сахарова было утеряно. Какие документы вошли в этот сборник? Большая часть документов на английском языке и с сокращениями была опубликована в книге, составителями которой был один из авторов предисловия издания на русском языке Александр Грибанов, а также Джошуа Рубинстайн. Большая часть документов (но не все) – это те, которые посылались высшим руководством КГБ в ЦК и в Политбюро. Также в сборник включены некоторые из документов непосредственно из ЦК и Политбюро по теме Сахарова. Они либо были посланы вместе с документами КГБ, либо их можно обозначить как установочного характера, то есть появившиеся непосредственно при обсуждении в Политбюро, имевшие, как правило, в основе тексты, полученные из КГБ, которые составлял Андропов или его помощники. Вот эти документы сохранились. Что касается несохранившихся, то понятно, что документы вокруг дела Сахарова и в КГБ, и в российском МИДе получить почти не удалось, а, безусловно, они должны быть, и в большом количестве, потому что через МИД проходило много сюжетов, связанных с преследованием Сахарова, прямо или косвенно связанных с его деятельностью.
– Вы или кто-то из ваших коллег – составителей сборника – пытались получить документы МИД?
– Известно, что МИД в свои архивы практически не допускает, то есть обращения туда практически бесполезны.
– Каким образом были получены документы, которые вошли в книгу?
– В тот сборник, который был опубликован в 2005 году в издательстве Йельского университета под редакцией Рубинстайна и Грибанова, вошли документы, которые получила Елена Георгиевна Боннэр в начале 90-х годов, те, которые ей удалось получить. Сверх того, в нашу книгу вошли те документы, которые были выявлены нашими коллегами из "Мемориала" и не опубликованы в сборнике Йельского университета.
"Общество как будто проснулось после многолетней спячки и брало реванш за годы вынужденного молчания. Под огнем критики, естественно, оказались органы безопасности, несущие ответственность за политический террор, массовые репрессии, народные жертвы. Факты, обнародованные Комиссией Политбюро ЦК КПСС "по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в 30-40-х и начала 50-х годов" (образована в 1987 году), свидетельствовали об ответственности руководства компартии и госбезопасности за многолетний террор в стране. При этом руководители КГБ отказывались признавать незаконность репрессий хрущевско-брежневского периода. Здесь Чебриков и его приемник Крючков стояли насмерть, как будто беззакония творились только в сталинский период... Крючков начал заметать следы. Массовое уничтожение дел оперативного учета (ДОР, ДОП и т.п.) по окраске "антисоветская агитация и пропаганда", завершенных и сданных 5-м управлением в архив, началось в апреле 1989 года… Председатель КГБ дал распоряжение уничтожить в архивах все дела оперативного учета… В центральном архиве КГБ сохранились акты на уничтожение многотомного ДОР "Паук" (Солженицын), ДОР "Гранин" (Войнович) и еще многих сотен аналогичных дел на известных деятелей литературы, науки, искусства и простых граждан".
Из предисловия Никиты Петрова к книге "КГБ против Сахарова. Объект наблюдения"
Елена Боннэр и Андрей Сахаров, Сафинар и Мустафа Джемилевы, 1986
– Не могли бы вы рассказать, что же удалось благодаря доступным документам показать? Какие эпизоды, какие исторические события стали основой этой книги? Что мы можем о самом Сахарове понять, взяв книгу в руки?
– Ничего о Сахарове нового мы понять не можем. Эта книга называется "КГБ против Сахарова или Объект наблюдения". С моей точки зрения, объектом наблюдения в этой книге вольно или невольно становятся именно спецслужбы и партийная власть. Вот, собственно говоря, кто является здесь объектом наблюдения. Просто для того, чтобы этот объект был нами в большей степени понят, осознан, увиден, мы читаем и получаем огромную информацию, очень интересную, очень важную про диссидентов, про Сахарова. Но мы наблюдаем не за ними, мы наблюдаем здесь исключительно за логикой, за ходом мысли, за репрессивной логикой, вообще за логикой поступков не диссидентов, а тех, кто за ними наблюдает. Читатель узнает много о технологии не власти, а технологии репрессий. Но надо понимать, что речь идет об определенном периоде, когда начинаются первые демонстрации на Пушкинской площади 5 декабря 1965 года, затем процесс Даниэля и Синявского – это начало 66-го года, но в основном это 68-й год и до конца этого периода. Поэтому надо понимать, что понять всю репрессивную политику, практику, технологию проведения репрессий в стране невозможно. Это лишь отдельный период. Но за этот период, я надеюсь, читатель может получить, с моей точки зрения, исчерпывающее представление – о том, что находится за пределами текста документов и комментариев, все есть и очень подробно и замечательно в предисловии Никиты Петрова о 5-м управлении КГБ.
Одновременно в этой книге есть все без исключения этапы в жизни Сахарова, которые связаны с началом, продолжением и завершением его общественно-политической деятельности, то есть начиная с 68-го года и заканчивая годом его смерти, 89-м. Здесь присутствуют все повороты его деятельности, развитие этой деятельности. Но самое интересное здесь, конечно, не то, что мы знаем по воспоминаниям Сахарова, по истории движения диссидентства, по многочисленным книгам истории Сахарова. Деятельность Сахарова, повороты и его личная и общественная жизнь предстает перед нами глазами тех, кто за Сахаровым следит в прямом и переносном смысле. И это, мне кажется, самое интересное. В этом, с моей точки зрения, основное значение книги.
"Как далее заявил Сахаров, с ним, по его глубокому убеждению, боятся беседовать представители "высоких инстанций" из-за того, что эта беседа приобретает характер острой дискуссии по ряду внутренних проблем, которую он сделает достоянием гласности. В этой связи он заметил: "На самом деле я очень мало заинтересован в закрытой дискуссии, потому что я считаю она никого не убедит".
Цитата из одного из донесений, составленных после того, как в квартире Андрея Сахарова в 1970 году установили подслушивающее устройство
– Документы сопровождают комментарии составителей, которые описывают исторические обстоятельства, а также это источник дополнительной информации, которая помогает интерпретировать написанное сотрудниками КГБ. Расскажите, пожалуйста, об этой части работы, о комментариях.
– Книга состоит из нескольких этажей, хотя в основе ее находятся именно документы КГБ. Особенность этой многоэтажности в том, что она разноязыкая, разностилистическая. Если документы – это один стилистический пласт, один уровень информации, то в книге присутствует расшифровка этих документов в виде комментариев. Это уже другой уровень – поясняющая составляющая: что в документе написано, кто упомянут, какое событие упомянуто. Комментарии также обращают внимание на стиль и лексику, может быть, не в таком объеме, не в такой концентрации, как в предисловии к книге о языке документов КГБ, написанном Ириной Левонтиной, но тем не менее комментарии обращают внимание на интонацию, на смыслы документа. Еще один уровень – это деление на главы. Каждая из них сочетает в себе тематическое и хронологическое. И каждый тематический раздел также предваряет предисловие, которое позволяет читателю увидеть атмосферу, в каких условиях и что происходило в этот отрезок времени, например с 1971-го по 1973 год, в диссидентском движении, в жизни Сахарова, КГБ и так далее. Это помогает получить объемную картину и опять же пояснить то, что не помещается ни по жанру, ни по смыслу в комментарии. Таким образом, читатель книги получает возможность совершенно разного взгляда, совершенно разного рода информации, которая делает знакомство с документами КГБ и партийных органов абсолютно адекватным.
Смотри также "Дело КГБ на Андрея Сахарова""Основная черта пропагандистского дискурса – агрессивная оценочность, преобладание оценок над "матчастью". Пустота формулировок в "сахаровских" материалах КГБ порой поражает: "По всем этим и другим вопросам САХАРОВУ были даны необходимые ответы" или "По этому поводу ему были даны аргументированные разъяснения". Какие ответы? В чем состояли аргументы? Это, естественно, не сообщается даже в самых общих чертах… В своих внутренних документах КГБ, Политбюро и другие "инстанции" постоянно говорят языком не просто пропаганды, но фельетона: сборище, разглагольствовать, изречь, истерика, шумиха, разнузданный. Например, изречь вместо сказать используется не для сообщения какой-то дополнительной информации о событии, а для выражения пренебрежения, сарказма по поводу того, что Сахаров, как он думает, сказал что-то важное".
Из написанной для сборника статьи Ирины Левонтиной о языке документов КГБ
– Если говорить о языке, который используется в документах КГБ, то, например, деятельность Сахарова оценивается как политически вредная и антиобщественная, притом что он отстаивал права людей, живущих в СССР, и пытался, чтобы об этих проблемах стало известно в том числе за рубежом. Не могли бы вы остановиться на этом специфическом языке документов?
– Я могу только повторить за моими коллегами, в данном случае за авторами комментариев и предисловия, в первую очередь, конечно, за Ириной Левонтиной, что эти документы, помимо той информации, которая в них есть, помимо всяческих сюжетных нюансов смыслов, написаны чудовищным языком. Это смесь (когда читаешь, это абсолютно бросается в глаза – это и нонсенс, и очень важная примета) бюрократического языка, языка оперативников. Все это очень сильно сдобрено пропагандистской лексикой и тем, что Левонтина называет приемом отстранения: "якобы", "будто бы", "так называемые". Никогда в простоте словосочетание "права человека" сказано не будет, а будет "так называемые права человека", будто бы якобы кого-то обижают в Советском Союзе, будет обязательно написано "якобы". И вот это цитирование, закавычивание, использование пропагандистского дискурса – очень характеризует тех, кто это писал, в первую очередь Андропова и его помощников. Потому что язык еще замечателен тем, что он очень часто выдает тех, кто пишет. При этом выдает невольно, поскольку те, кто пишет, вовсе не хотят продемонстрировать свою убогость, негибкость, чаще всего даже непонимание, о чем они заявляют, пишут в своих записках в ЦК Политбюро. Это разоблачительный момент, поскольку мы видим, что очень часто за этим набором языковых трафаретов скрывается, с моей точки зрения, часто непонимание предмета описания. Чтобы описывать предмет, ты должен ему, конечно, необязательно сочувствовать, но как минимум понимать. И очень часто это понимание абсолютно отсутствует, а заменяется штампами где-то пропагандистской, где-то оперативной лексики. А все вместе это еще и бюрократические документы, выстроенные по своим законам, и в отличие от комментариев, от замечательных предисловий к каждой главе, в основном написанных прекрасным Александром Даниэлем, эти документы, очень трудно читаются. Сами по себе, с моей точки зрения, они малоудобоваримы.
"1973 год стал в каком-то смыcле переломным. Борьба с инакомыслием в деятельности КГБ вышла на первый план. Именно в апреле 1973-го Андропов – единственный раз за все время пребывания на посту председателя КГБ – выступил в прениях на пленуме ЦК КПСС. Выступление было построено в традиционной манере: с одной стороны, восхваление "силы внешней политики нашей партии", а с другой тревожные рассуждения об опасности "подрывной деятельности" спецслужб Запада, ставящих целью вызвать "эрозию" и "размягчить" или "ослабить" социалистическое общество. Тут, разумеется, председатель КГБ повел речь о "недовольных лицах" в Советском Союзе и опасности их консолидации в "действующую оппозицию".
Из предисловия Никиты Петрова к книге "КГБ против Сахарова. Объект наблюдения"
Граффити Дмитрия Врубеля "Спасибо, Андрей Сахаров" на Берлинской стене
– У меня сложилось впечатление, что, читая книгу, напрашиваются параллели с тем, что происходит сейчас в России, и с тем, каким языком описывается война или агрессия в отношении Украины, каким языком описывается деятельность правозащитных организаций, оппозиции, политзаключенных. Видите ли вы тоже параллели с современностью?
Весь ужас, что такая карусель… и мы вернулись опять туда, с теми же самыми андроповыми
– Безусловно! Но все-таки надо делить документы на исходящие из спецслужб, и документы, циркулирующие на самом верху власти, то есть это расширенный состав Политбюро, партийное руководство. Это один язык, один вид, одна логика. А то, что исходит из спецслужб, с Лубянки, – это, конечно, очень напоминает сегодняшний день, актуально и сегодня, и рифмуется. А главное, с моей точки зрения, эта книга абсолютно точно поможет сегодняшнему читателю понимать логику спецслужб. У каждого человека, не дай бог, в перспективе есть шанс иметь дело с этой спецслужбой, особенно в сегодняшней России. И эта книга поможет этому человеку понимать, с кем он имеет дело, с какой генетикой, то есть кто и что – в этом смысле ничего не изменилось. Логика, мышление, лексика, ход мыслей – это все неизменно. Такой бюрократический сленг, перемежаемый всякими другими сленгами, с моей точки зрения, вечен и, кажется, другим быть не может. Весь ужас, что такая карусель… и мы вернулись опять туда, с теми же самыми андроповыми, который со своими помощниками пишет неважно о ком свои записки наверх: о правозащитниках, о Кара-Мурзе, или о Навальном, или об антивоенных выступлениях. Но все это абсолютно то же самое. Какой отсыл к сегодняшнему дню? Сама упаковка не меняется, потому что она на самом деле другой быть не может. Она именно такая. Чуть-чуть зависит от идеологии – да. Может быть, сегодня уйдут слова про коммунистическое воспитание, антисоциалистические, антикоммунистические элементы. Безусловно, сегодня они будут изменены и заменены на антивоенные фейки, например. Одно заменит другое, а завтра что-то еще появится, какая-то идеологическая установка, с которой, кстати, довольно плохо и туго на сегодня. Поэтому в основном лексика сегодняшнего дня – даже больше не записки этой эпохи, а, может быть, 30-х годов, потому что существует жесткая пропагандистская и другого рода лексика, взятая оттуда. Она в основном направлена против иностранцев, заграницы, иностранных агентов, то есть шпионов. В эпоху Андропова иностранный агент вот так вот не использовался. Шпиономания была, но она была ограничена несколькими фигурами типа Щаранского, а сегодня это сплошь и рядом, обвинения в шпионаже.
"Известна роль Сахарова в создании историко-просветительского и правозащитного общества "Мемориал". На состоявшейся в Москве 30 октября 1988 года конференции "Мемориала" Сахаров был в составе президиума, а позднее был избран почетным председателем общественного совета. За ходом конференции внимательно следили в КГБ, и 16 ноября 1988 года в ЦК КПСС была направлена записка Крючкова с подробной информацией о высказываниях делегатов. В ней, в частности, говорилось об участии Сахарова и его предложении внести в процедуру предстоящей переписи населения СССР (состоялась в январе 1989 года) дополнительные опросные листы, позволяющие собрать статистические сведения о политических репрессиях в сталинские годы. В записке отмечались "антипартийная направленность" выступлений делегатов и ярко выраженная политическая направленность конференции".
Из книги "КГБ против Сахарова. Объект наблюдения"