Литературовед Глеб Морев работает над биографией Иосифа Бродского советского периода. В марте мы опубликовали главу этой книги, посвященную попытке поэта нелегально покинуть СССР. В отрывке, который мы сейчас предлагаем вашему вниманию, речь идет о первых публичных выступлениях и публикациях поэта.
С. С. Шульц вспоминает о выступлении Бродского в феврале 1961 года на вечере молодых поэтов во Всесоюзном нефтяном геологоразведочном институте (ВНИГРИ) в Ленинграде:
Выступавших было довольно много – человек 15. И только во второй половине вечера ведущий объявил: "Иосиф Бродский!" Зал сразу зашумел, и стало ясно, что этого поэта знают и его выступления ждут. <...> Когда он кончил – мгновенное молчание, а потом – шквал аплодисментов. Крики с мест, показывавшие, что стихи его уже хорошо знали:
– "Одиночество"!
– "Элегию"!
– "Пилигримов"!
– "Пилигримов"![1]
Мне не нужно признание партийных ослов, у меня есть 50–60 друзей, которым нужны мои стихи
Не будет преувеличением сказать, что литературная известность двадцатилетнего Бродского носила, во многом, скандальный характер. Так, за год до чтения во ВНИГРИ, 11 февраля 1960 года грандиозным скандалом закончилось его выступление на "турнире поэтов" в Доме культуры им. М. Горького, организованном ЛИТО "Нарвская застава". Бродский, не согласовав заранее с устроителями вечера, прочитал стихотворение "Еврейское кладбище около Ленинграда" (1958). Это вызвало протест присутствовавшего в зале поэта Глеба Семенова, поддержанного частью аудитории. В ответ, по воспоминаниям Я. А. Гордина, Бродский демонстративно прочитал "Стихи под эпиграфом" (1958; эпиграф гласил: "Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку")[2]. В результате возглавляемое поэтессой Натальей Грудининой жюри вынуждено было "выступление Иосифа осудить и объявить его как бы не имевшим места"[3]. В марте скандал вышел на уровень городского комитета партии. В центре внимания партийного руководства были, разумеется, не конкретные стихи Бродского, прочитанные на вечере, а созданный им прецедент бесконтрольного публичного выступления, сводивший на нет цензорскую функцию ЛИТО.
Вечер был подготовлен очень плохо. <...> [Читались] антисоветские произведения. Эти произведения не читались в литобъединении, и никто из руководителей о них не знал. <...> Бюро Горкома осудило такую практику работы с молодыми[4].
27 мая 1960 года эти же упреки в адрес организаторов вечера повторил на закрытом партсобрании секретарь партийной организации ЛО СП РСФСР А. Н. Чепуров:
В отдельных случаях читались и пошлые, и прямо идейно сомнительные произведения! Здесь, конечно, виноваты и устроители – библиотека Дворца культуры и коммунисты из нашей комиссии по работе с молодыми. <...> По этому вопросу состоялось специальное решение горкома партии, которое обязывает Союз писателей усилить руководство кружками. Партийное бюро вместе с горкомом комсомола провело специальное совещание, посвященное состоянию работы в этих низовых литературных коллективах[5].
Последующие попытки Бродского продемонстрировать свою поэтическую работу уже непосредственно на площадке Союза писателей также вели к конфликтам – 10 мая 1962 года на заседании секции поэзии ЛО СП он читает только что законченную поэму "Зофья"; обсуждение текста вылилось в скандал, причем Бродский, по воспоминаниям одного из функционеров СП поэта Николая Брауна, "демонстративно ушел с секции, уводя за собой целый хвост каких-то девиц и парней – своих друзей; иначе говоря, он отказался выслушать все то, что мы хотели сказать ему"[6].
там выступал, сям выступал, оттуда его выгнали, здесь не знали, что с ним делать
При этом, что существенно, Бродский, часто выступавший на площадках различных литературных объединений, формально не принадлежал ни к одному из них и, таким образом, с точки зрения партийного начальства, оставался "абсолютно бесконтрольным"[7]. С одной стороны он пользовался предоставлявшимися членам ЛИТО возможностями "опубличивания" своих текстов, но, с другой, демонстративно пренебрегал гласными и негласными правилами членства в ЛИТО, следование которым и давало кружковцам в перспективе надежду на легитимацию литературной деятельности в рамках СП – прежде всего, отказываясь признавать за советскими литературными институциями право быть "обучающей" письму инстанцией. Эта специфическая репутация молодого Бродского, не вписывавшегося в устоявшийся контекст советской литературной жизни, зафиксирована в воспоминаниях А. Г. Наймана:
И вот приходит 18-летний юноша, мальчишка, про которого уже известно, что он громок, что он там выступал, сям выступал, оттуда его выгнали, здесь не знали, что с ним делать[8].
Оперативные данные, получаемые КГБ (очевидно, в рамках заведенного в отношении Бродского после ареста в январе 1962 года "дела оперативной разработки"), – то есть донесения осведомителей КГБ из окружения Бродского – говорили о принципиальном характере занимаемой им позиции. В сочетании со все возрастающей известностью среди литературной молодежи это, с точки зрения органов безопасности, становилось неприемлемым – подтверждая выводы о политической неблагонадежности Бродского, сделанные КГБ на основании полученных во время обыска 29 января 1962 года материалов (стихов и дневника Бродского 1956 года). Так, в справке начальника ленинградского КГБ В. Т. Шумилова (1964) при рассказе о поведении Бродского после ареста в начале 1962 года особо отмечалось, что
БРОДСКИЙ еще активнее стал распространять свои враждебные стихи среди молодежи. Среди определенной части молодежи о нем говорят как о "кумире" подпольной литературы. В сентябре 1962 г. БРОДСКИЙ заявил (данные оперативные): "… Мне не нужно признание партийных ослов, у меня есть 50–60 друзей, которым нужны мои стихи"[9].
недопустимыми были не сами тексты, а процесс и способ их издания
Характерно, что именно отказ от признания патронирующей функции ЛИТО (как официальной советской институции) ставился Бродскому в вину в написанном под диктовку КГБ фельетоне "Окололитературный трутень", публикация которого в газете "Вечерний Ленинград" 29 ноября 1963 года сигнализировала о старте завершающего этапа операции КГБ по нейтрализации Бродского, в общих чертах продуманной еще весной 1962 года:
Бродский посещал литературное объединение начинающих литераторов, занимающихся во Дворце культуры имени Первой пятилетки. Но стихотворец в вельветовых штанах решил, что занятия в литературном объединении не для его широкой натуры. Он даже стал внушать пишущей молодежи, что учеба в таком объединении сковывает-де творчество, а посему он, Иосиф Бродский, будет карабкаться на Парнас единолично[10].
Ключевым элементом этой риторической конструкции, восстанавливающим актуальный для властей идеологический и политический контексты преследования Бродского, является (многократно повторенная в фельетоне) метафора "карабкаться на Парнас". Это словосочетание отсылало к "установочной" статье газеты "Известия" "Бездельники карабкаются на Парнас", опубликованной 2 сентября 1960 года. Написанная по заданию КГБ статья заведующего литературным отделом "Известий" Ю. Д. Иващенко ставила целью дискредитацию издателя московского самиздатского журнала поэзии "Синтаксис" Александра Гинзбурга, к моменту выхода статьи арестованного и обвиненного в антисоветской деятельности, заключавшейся, по сути, в нарушении государственной монополии на публикацию. По меткому замечанию А. К. Жолковского, "недопустимыми были не сами тексты [“Синтаксиса”], а процесс и способ их издания. Власть над словом, которую монополистическая, тоталитарная власть просто не могла позволить никому другому"[11]. Знаменательным образом редакторская деятельность Гинзбурга и творчество публикуемых им авторов, охарактеризованные как "бездельничанье", противопоставлялись в статье "настоящему" творческому "труду" (разумеется, в рамках официального советского искусства). Термин "тунеядство" в статье не употреблялся, но можно констатировать, что в целом она находится в рамках идеологии, вскоре породившей такую юридическую новеллу, как указ от 4 мая 1961 года.
Бродский в статье Иващенко не упоминался. Однако в КГБ были прекрасно осведомлены о его участии в "нелегальном журнале" Гинзбурга: в третьем номере "Синтаксиса", вышедшем в апреле 1960 года и посвященном ленинградской поэзии, были опубликованы пять стихотворений Бродского[12]. По воспоминаниям Н. Е. Горбаневской, Бродский впоследствии называл Гинзбурга "мой первый издатель"[13] – публикация в "Синтаксисе", действительно, была первой "институциональной" публикацией Бродского, "с гордостью" демонстрировавшего в Ленинграде машинописный экземпляр журнала друзьям[14].
С "Синтаксисом" связана однако не только первая публикация Бродского, но и его первый контакт с органами госбезопасности. После ареста Гинзбурга 14 июля 1960 года Бродский, как и многие другие авторы журнала, был вызван в КГБ "для беседы". По словам начальника ленинградского КГБ Шумилова, "во время этой беседы Бродский вел себя вызывающе. Он был предупрежден, что если не изменит своего поведения, то к нему будут приняты более строгие меры"[15]. Отсылка к истории с "Синтаксисом" в ленинградском фельетоне 1963 года, вкупе с информацией в справке Шумилова о контактах Бродского с "Синтаксисом" и "с группой московской молодежи, издававшей нелегальный литературный сборник “Феникс”"[16], показывает, что этот (идеологически связанный с кампанией по "борьбе с тунеядством") контекст не утратил актуальности для КГБ, усугубляя и без того в высшей степени проблемное положение Бродского после истории с несостоявшимся угоном самолета и, вероятно, изначально определяя направление, выбранное госбезопасностью для удара по поэту.
Когда автобус вырулил на мост через Неву, Бродский прокричал мне: "Я решил не принимать"
Отказ Бродского считаться с официально утвержденной монополией СП на литературное признание базировался, с одной стороны, на бунтарском духе одного из радикальных представителей "поколения 1956 года"[17], сформированного травмой от жестокого подавления осенью советскими войсками венгерского восстания против коммунистического правительства и тогда же решившего "не принимать" окружающий социум:
Однажды зимой 1958 г. мы возвращались с Бродским после вечерних занятий по домам, лежавшим на одной и той же городской оси, вися на подножке 47-го. Когда автобус вырулил на мост через Неву, Бродский прокричал мне: "Я решил не принимать". Грамматический объект назван не был. Но намек на фразу Маяковского, заявившего, что для него, как и для прочих московских футуристов, не стоял вопрос о том, принимать или нет большевистскую революцию, было не трудно расшифровать[18].
Другой причиной занятой Бродским по отношению к советской литературе непримиримой позиции стало обретение им альтернативных источников писательской легитимации.
Летом 1961 года[19] Бродский познакомился с Анной Ахматовой.
[1] Шульц-мл. С. Иосиф Бродский в 1961–1964 годах // Мир Иосифа Бродского: Путеводитель. С. 347.
[2] Аналогичным образом этот эпизод освещен и в фельетоне "Окололитературный трутень".
[3] Гордин Я. Дело Бродского // Нева. 1989. № 2.
[4] Из выступления В. Б. Азарова на заседании бюро партийной организации ЛО СП РСФСР 22 марта 1960 года: Золотоносов М. Н. Гадюшник. С. 672 (курсив наш. – Г. М.).
[5] Там же.
[6] Цит. по: Шнейдерман Э. Круги по воде (Свидетели защиты на суде над Иосифом Бродским перед судом ЛО Союза писателей РСФСР) // Звезда. 1998. № 5. С. 189.
[7] Золотоносов М. Н. Гадюшник. С. 673.
[8] Полухина В. Бродский глазами современников. СПб., 1997. С. 32.
[9] ГАРФ. Ф. Р–8131. Оп. 31. Д. 99616. Л. 37.
[10] Ионин А., Лернер Я., Медведев М. Окололитературный трутень.
[11] Александр Гинзбург: Русский роман. С. 74–75.
[12] "Еврейское кладбище около Ленинграда", "Пилигримы", "Стихи о принятии мира", "Земля" и "Дойти не томом…". Кроме стихов Бродского в третий номер "Синтаксиса" вошли стихи Д. Бобышева, Г. Горбовского, В. Голявкина, М. Еремина, С. Кулле, А. Кушнера, Е. Рейна, Н. Слепаковой и В. Уфлянда. В июле 1961 года "Пилигримы" и "Еврейское кладбище около Ленинграда" открывали московский самиздатский "Литературный альманах № 1", составленный В. С. Муравьевым и Г. Недгаром.
[13] Полухина В. Бродский глазами современников. СПб., 2010.
[14] По воспоминаниям И. П. Смирнова: Полухина В. Иосиф Бродский глазами современников.
[15] ГАРФ. Ф. Р–8131. Оп. 31. Д. 99616. Л. 35. К посещению Бродским Управления КГБ по Ленинградской области на Литейном проспекте, 4 (так называемый "Большой дом") отсылает, очевидно, локализация в "Петербургском романе" (1961, гл. 7: "Литейный, бежевая крепость, / подъезд четвертый кгб"). Встречающаяся в различных источниках информация о кратковременном аресте Бродского по делу "Синтаксиса" не соответствует действительности.
[16] Там же. Л. 37. Сборник "Феникс" был составлен поэтом Юрием Галансковым весной 1961 года; Бродский в нем участия не принимал. В части, касающейся связей Бродского с московскими литературными кругами, справка Шумилова грешит ошибками в датах; не исключено, что информация о круге "Феникса" была добавлена в нее безосновательно, с целью усугубления впечатления о широте антисоветских контактов Бродского.
[17] Ср. свидетельство Е. Г. Эткинда: "Сам Иосиф Бродский говорил, что решающее значение для формирования его личности имела Венгрия, 1956 г." (1974; цит. по: История политического преступления: Сб. материалов и публикаций / Сост. Н. Лисицкая. СПб., 2004. С. 36). См. также данную в контексте разговора о Бродском автохарактеристику Н.Е. Горбаневской: "Наше поколение, поколение 56 года" (Полухина В. Бродский глазами современников. С. 96). Поэтическая формула отношения "поколения 1956 года" к венгерским событиям дана, например, в стихотворении Николая Шатрова "В пути" (1956): "Стуча железом по железу, / Мой поезд движется к Москве. / А в Будапеште Марсельезу / Поют в победном торжестве. // Зачем не мог я вместе с ними / Сквозь пули песню развернуть? / Стихами меткими моими / Прострелена России грудь. // Но чудо! Так пылает сердце, / Что расплавляется свинец. / За нас за всех поют венгерцы. / Советской музыке конец" (цит. по: Орлов В. "Я не стану просить заседательской жалости…": К истории ареста Леонида Черткова // Рема. Rhema. 2020. № 4. С. 228).
[18] Смирнов И. П. Свидетельства и догадки. С. 94. О свойственном "поколению 1956 года" крайнем антисоветизме см., например, свидетельство И. М. Губермана (кстати, привезшего из Ленинграда стихи Бродского для публикации в "Синтаксисе": Александр Гинзбург: Русский роман С. 79; несколько лет спустя в своей книге "Третий триумвират" [М., 1965] Губерман поместит без указания автора отрывки из стихотворения Бродского "Стихи об испанце – Мигуэле Сервете, еретике, сожженном кальвинистами") об одном из наиболее ярких его представителей – Юрии Галанскове: "<...> о советской власти он говорил так, как все остальные о фашизме, утверждал, что наши функционеры не люди…" (Там же. С. 70).
[19] Е. Б. Рейн называет дату 7 августа: Рейн Е. Сотое зеркало (Запоздалые воспоминания) // Свою меж вас еще оставив тень... М., 1992. (Ахматовские чтения. Вып. 3).
