11 февраля Минюст пополнил "реестр незарегистрированных общественных объединений, выполняющих функции иностранного агента", включив в него Московский комьюнити‑центр для ЛГБТ+ инициатив (МКЦ). Он стал седьмым объединением в списке и пятой ЛГБТ-организацией. Один из значимых проектов Центра – кризисный шелтер в Москве, где убежище находят ЛГБТ-люди не только с Северного Кавказа, но и со всей России. Радио Свобода поговорило с директоркой МКЦ Татьяной Винниченко.
– Московский комьюнити‑центр появился в декабре 2015 года, мы предоставляли помещения для мероприятий разных ЛГБТ-инициатив. Ну не только ЛГБТ, но и для дружественных инициатив, для феминисток, например. Площадки такой в Москве не было, а потребность была. И вот шесть организаций объединились, поначалу это был такой коворкинг.
– А что за организации?
– Там была "Радужная ассоциация", но это единственное название, которое я могу сообщить, потому что она уже закрылась. Остальные до сих пор существуют, и я бы не хотела…
– Ну чем они занимались хотя бы?
– Была ВИЧ-сервисная организация, они проводили группы поддержки для ВИЧ-позитивных мужчин; были спортсмены; были группы поддержки для трансгендерных людей; были мероприятия "12 шагов" для наркозависимых; были верующие ЛГБТ-люди, они до сих пор есть.
– А они что делают?
– Я к ним не ходила, я атеистка, что я к ним пойду? Что-то делают, собираются регулярно. Мы вообще ни к кому не входили, мы предоставляли помещение. Какие-то организации перестали существовать, какие-то развивались, приходили новые. Например, человек мог прийти и сказать: "Слушайте, а давайте будем здесь играть по вторникам в настольные игры", – ну давайте. Я считаю очень важным такое безопасное пространство в Москве: из этого может ничего не получиться, а может вырасти полноценная НКО, которая будет помогать людям.
– И тут 2017 год, и на вас сваливаются чеченские геи…
Чеченцам визы не даёт никто, ни тогда не давали, ни теперь
– МКЦ участвовал в этом вместе с Российской ЛГБТ-Сетью, поскольку мы были в Москве, и все ребята ехали в Москву. Мы занимались приёмом, размещением, кого-то надо было лечить, кому-то оформлять документы… Ещё в марте 2017-го мы стали получать от наших партнёров из-за рубежа сообщения: вы вообще знаете, что у вас там происходит? ЛГБТ-Сеть создала почтовый ящик, куда могли писать пострадавшие, 1 апреля вышла статья Елены Милашиной, люди это увидели и начали к нам обращаться. Мы каждый день принимали по 2-3-4 человека, снимали квартиры, но не могли всех разместить и решили, что нам нужен большой дом. И то не всех туда можно было свозить, некоторые отказывались, потому что были риски, что свои же и сдадут. Шелтер мы открыли 15 апреля.
Я лично носилась по посольствам: чеченцам визы не даёт никто, ни тогда не давали, ни теперь. Мы собрали дипломатов из разных стран, что-то вроде круглого стола, их там было человек двадцать. Елена Милашина там выступала, я там была и [на тот момент директорка МКЦ, впоследствии покинувшая Россию из-за угроз] Ольга Баранова. Мы рассказывали, что вот прямо сейчас сюда летят самолетами, едут поездами люди, вышедшие из этих подвалов, и люди, которые бежали, не дожидаясь подвалов. Мало с кем договорились, но какие-то страны начали сотрудничать, и летом запустился процесс релокации пострадавших.
Москалькова беседовала с Путиным на эту тему, но, видимо, решили с Кадыровым из-за ЛГБТ не ссориться
Весь апрель ехали мужчины, потом этот поток стал уменьшаться, а потом поехали девочки. Там были фиктивные жены [геев] – естественно, что жена остается без мужа, и она под удар попадает. Плюс лесбиянки, которых тоже там между делом хватали. Их было не так много, как мальчишек, но всё равно ими нужно было заниматься, а у них кардинально другая стратегия защиты: если мужчины еще могли себе позволить написать заявления в полицию о пытках, они как-то могли в правовом поле оперировать, то женщины нет. Вся стратегия защиты Российской ЛГБТ-Сети строилась на придании публичности этим кейсам и защите в ЕСПЧ, потому что к июню стало понятно, что в России ничего доказать не удастся. Все рычаги были нажаты, даже [Татьяна] Москалькова (уполномоченная по правам человека при президенте. – РС) беседовала с Путиным на эту тему, но, видимо, решили с Кадыровым из-за ЛГБТ не ссориться. С женщинами поднять такой шум не получилось бы.
– Эта шумиха, которую подняли правозащитники и журналисты, она вообще помогла кому-то?
– Я думаю, да. Во-первых, люди получили возможность выехать. Без шумихи ни одно посольство и не почесалось бы. Одна Канада человек 80 забрала. Конечно, это важно, люди остались живы, что еще важнее? Во-вторых, с подачи журналистов это стало выглядеть как системная проблема. Кадыров же огрызался, что у них геев нет, стало понятно: чтобы геев не было, они их просто закопают. Мы из табу перевели это в обсуждаемую проблему, а как следствие поднялась тема ЛГБТ в России вообще. Потому что Чечня – это радикальная форма того, что происходит в России. Мир увидел, что в любой момент любой человек может быть уничтожен, заперт в тюрьму по какому-нибудь пачкающему обвинению типа наркотиков, экстремизма, как сейчас Кадыров и делает.
– Я помню, что многие чеченцы отказывались общаться с журналистами даже анонимно: мол, ещё больше будут охотиться за ЛГБТ.
– Ты знаешь, а не только чеченцы. Сейчас любого не связанного с правозащитными организациями гея спроси, надо ли говорить об этих проблемах, скажет: "Не надо, мне и так нормально", – люди боятся, что будет хуже. Вот и всё. Девочки, с которыми я общаюсь, спрашивают: "Зачем вы это всё делаете? Не надо этого ничего. Вот я живу, меня не трогают". Значит, есть страх, что тронут. Но ситуация не изменится до тех пор, пока не будет таких переломных моментов, пока общество не вздрогнет. Я считаю, что в 2017-м вздрогнула не только здоровая часть российского общества, но и во всём мире вздрогнули, увидели, что на самом деле слова Путина о том, что у нас тут с ЛГБТ всё прекрасно и мы им медали даём, это всё ложь. Чем больше мы будем обсуждать эти проблемы, тем быстрее большая часть общества придёт к пониманию, что людей нельзя делить по признакам сексуальной ориентации и гендерной идентичности.
– Итак, в апреле 2017-го появился первый в России ЛГБТ-шелтер.
– Шелтер мы открыли для спасения ЛГБТ из Чечни, он проработал в таком режиме до конца года, потом поток этот стал сокращаться, деньги у нас ещё оставались, а в России не было ни одного шелтера, только кризисные квартиры были. Мы сняли все грифы секретности и объявили на всю страну: дорогие, у кого сложная жизненная ситуация, приезжайте.
– Какие ситуации, к примеру?
– Например, трансгендерный человек хочет пройти комиссию в Москве, потому что в других городах этого почти нигде нет, только в крупных центрах. Вот, можно приехать, сэкономить на жилье. Мы кормим, поим, даём транспортную карту по Москве. Либо человек потерял жильё: ну жил или жила с мамой, с папой, и вдруг каминг-аут или аутинг, и эти родители оказались… бессовестными людьми, которые своего ребёнка выгнали из дома. Или хозяева съёмной квартиры узнали и выгнали. К нам очень много таких бездомных обращается. К нам приезжал даже трансгендерный парень из Хабаровского края: мама ему купила билет в один конец, потому что там он не мог выйти из дома, его камнями закидывали. Сейчас он прекрасно адаптирован в Москве, живёт, работает. Или вот когда локдаун был в 2020 году, приехали к нам трансгендерные кубинки, секс-работницы, они не могли работать. Одна до нас не доехала, умерла – у неё был ВИЧ и ковид. Весь шелтер говорил тогда на испанском языке, потому что они больше ни на каком не говорили. У нас были люди, которых признали умершими. У нас была гей-пара из мужского монастыря…
– Монахи?!
– Не монахи, трудники. Они были детдомовские оба, у них не было ничего, а в монастыре на них уже косились, ну они пара – понятно, что все поймут рано или поздно. Наши юристы пытались им решить вопрос с квартирой, потому что сиротам государство должно предоставлять жильё, но там так запутано было всё, что не получилось. Вообще, у нас есть юридическая служба, которая помогает отстаивать права. В каждом случае подключаются психологи, психологов у нас много.
– Мошенников много вам пишет?
– Очень редко такие люди попадаются. Мне кажется, что они искренне верят, что у них сложная ситуация. Это мы понимаем, что такое сложная ситуация. Обычно всё заканчивается тем, что мы просим удалиться. У нас есть правила, люди подписывают их ещё до того, как заедут. Например, у нас нет уборщиц, горничных – люди распределяют дежурства по уборке, готовке. У нас сухой закон. Если человек случайный, приехал он поразвлечься в Москву, обычно правила быстро начинают нарушаться.
– Вам опасно работать?
– Шелтер очень хорошо защищён, он находится на охраняемой территории, туда никто не может пройти. МКЦ тоже работает без приключений. Вот, фестиваль Open Art мы проводили – сначала пришёл участковый и Центр "Э". Надавили на организаторку фестиваля, на арендодателей площадки, что давайте закрывайтесь, ничего не будет. Мы не стали закрываться, фестиваль провели. Потом ещё приходили какие-то странные люди, мне сказали, что это был НОД. С таким флагом чёрно-оранжевым пришли на площадку, мы их впустили, они постояли, покричали, что... Ну что не согласны они с нашим фестивалем. Потом ушли. Ничего страшного, другие организации больше страдают, кинофестиваль "Бок о бок", вон, "минируют" постоянно.
– Тебе лично не угрожали?
– В 2017-м было, да, писали всякие люди. Ну так что – ну пишут и пишут, главное, чтобы оно в физический контакт никак не переходило. Так-то всем пишут.
– Откуда деньги у вас?
– Мы собираем через сайт, у нас есть спонсоры, которые платят нам за аренду помещения.
– Что скажешь про ваше иноагентство?
– Государство начало массированную атаку на все оставшиеся ЛГБТ-группы в России. Я на второй круг уже зашла, я раньше работала в Архангельске, там была организация "Ракурс", в 2013 году её признали иностранным агентом, она закрылась, потому что пошли штрафы один за другим. С того времени ситуация ухудшилась, но особенно сильно она ухудшилась именно за последний год, когда этот реестр начал активно пополняться. Минюст взялся за гражданское общество всерьёз. Конечно, с одной стороны, это признание заслуг, что наша работа видна, но мне хотелось бы жить в государстве, которое будет защищать НКО-сектор. Что такое НКО, какие задачи они решают? Те, которые не решает государство в силу того, что государственная махина неповоротлива, даже если она благорасположена к своим гражданам, чего я не могу сказать про Россию. НКО нужно беречь, смотреть – где ещё не хватает государства?
– Президентские гранты же есть.
– А сколько ЛГБТ-организаций получают президентские гранты? Ноль. Президентские гранты даются не лояльным НКО даже, а социально одобряемым темам. На программы, условно, материнства и детства выделяются средства, а на ЛГБТ деньги изыскиваются самостоятельно, и Минюст, пользуясь этой ситуацией, признаёт иностранным агентом ЛГБТ-организации, чтобы уничтожить ЛГБТ-движение в России.
– Что делать будете? Незарегистрированное объединение иноагент – это какая-то внеюридическая формация.
– Вот честно, я не знаю, что сказать. Нам помогает [Международная правозащитная группа] "Агора", я думаю, что мы пойдём в суд.
– А кто будет жаловаться? Юрлицо создадите?
– Нет, мы не будем создавать, мы не обязаны по закону. Я там указана как руководительница, я и буду подавать.
– И штрафы тебе?
– Я думаю, мне.
– А как отчитываться ежеквартально по расходам, если нет счёта?
– Я не знаю! Мы не организация, нас нет, мы просто группа людей, мы собрались, и у нас комьюнити-центр. Какой-то бизнесмен платит аренду за наш центр. Как-то отчитывался "Реверс", ЛГБТ-Сеть не зарегистрирована тоже и как-то отчиталась. Возьму у них эти бумаги, узнаю, что они там написали. Это всё чушь, конечно, абсурд, слов нет.
