Больше всего он был похож на американца. Белозубый, с неизменной улыбкой, с которой он и выходил к сторонникам, и громил оппонентов, в рубашке с закатанными рукавами и в начищенной до блеска обуви – все это разительно отличало его от местной культурной традиции, где хорошие зубы и чистая обувь не входят в обязательный джентльменский набор. Это был настоящий публичный политик: неутомимый, рвущийся в бой, умеющий спорить и аргументировать, – таких готовит американская система, проводя их через университеты Лиги плюща, адвокатские конторы, партийные дебаты, через офисы конгрессменов и сенаторов, через губернаторские кресла и предвыборные кампании в штатах, – но таких отродясь не делали в России, где политика была основана на патронаже, сервилизме и подлости, своего рода ухудшающем отборе, выводящем наверх самых ничтожных.
Навальный не был от рождения выдающимся оратором. Помню его ранние выступления на политических слэмах в блаженной памяти клубе "Билингва" на Кривоколенном переулке в конце нулевых, когда он пытался перекричать галерку, помню его на трибуне стихийного митинга за честные выборы 5 декабря 2011 года неподалеку, на Чистых прудах – он был далеко не так убедителен, как десять лет спустя, когда стал главным спикером страны, человеком-оркестром, человеком-СМИ, каждое слово которого жадно ловили миллионы. И в этом смысле он тоже американец, self-made man. Его лучезарная семья была лучшей рекламой "традиционных ценностей" и "скреп", что также соответствовало американскому политическому стандарту и резко контрастировало с мутными семейными историями правящей элиты – президента с неясным количеством жен и детей, отпускающего сальные шутки, сенаторов-многоженцев, главы ЛДПР, неоднократно уличенного в харассменте: на их фоне семья Навального, полная любви, нежности и юмора, смотрелась невыносимо светлым пятном и самим своим видом оскорбляла похотливых стареющих мужчин, любителей сауны с девочками, аквадискотеки и будуаров в стиле Людовика XIV… И даже вера Навального, которую он выстрадал своей судьбой и о которой искренне и с полным правом говорил в последние годы из зала суда и из тюрьмы, делала его похожим на классического американского политика, чтущего христианские ценности.
Был убит не просто опасный оппозиционер, была убита альтернативная, свободная и открытая миру возможная Россия
Но более всего он походил на супергероя из голливудского фильма – бесстрашного одиночку, бросившего вызов мировому злу. Его сценарий разворачивался по знакомому сюжету: сильный моральный посыл ("битва добра с нейтралитетом"), создание команды молодых профессионалов, уникальных личностей со своими талантами и заморочками, приход спонсоров и активистов, тысяч энтузиастов с огнем в глазах, представителей нового поколения по всей России, готовых рисковать и волонтерить, работать в штабах, стоять на агитационных "кубах". За ними просматривались миллионы сочувствующих, готовых при ослаблении режима идти за Навальным, тот самый модернизованный городской класс, что вырос за последнюю четверть века в России и ждал перемен, подобно тому как "советский средний класс", сформировавшийся в брежневскую эпоху, поддержал Горбачева и перестройку. И даже когда система начала таскать Навального по судам и тюрьмам и громить его структуры, все это казалось испытаниями супергероя, заложенными в структуру сюжета, чтобы тем вернее и сильнее свершилось возмездие.
Отравление Навального в августе 2020-го, его волшебное спасение и эпический телефонный разговор со своим отравителем еще больше усилили ощущение сказки и укрепили веру в чудо, как и его удивительные по внутренней силе и несокрушимому оптимизму письма из колонии и речи на многочисленных судах. Навальный казался неуязвимым и разил своих противников даже из ледяной камеры ШИЗО за Полярным кругом. Дело оставалось за малым – чтобы герой внезапно освободился из тюрьмы, вернулся в центр зла и покарал врагов, как и должно происходить в архетипическом голливудском сюжете.
В этом, наверное, и была главная сила Навального – в мифологизации его образа, в детской русской вере в сказку, в надежде на чудо. И именно поэтому ему удавалось невозможное – делать политику в России. "Я устал быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране", – пел Борис Гребенщиков, а Навальный не уставал быть публичным политиком в неполитической стране, где сама идея полиса, политики, агоры задавлена злой и ревнивой властью. Люди ему отдавали политику на аутсорс, видели в нем волшебного героя-избавителя, который в одиночку убьет дракона, разрушит злую машину власти, – или, наоборот, обвиняли его в том, что он "рвется к власти" и "занимается политикой". Сколько часов я провел в бесплодных спорах, сколько голосовых связок порвал, убеждая порой даже близких по духу, что Навальный – не проект Кремля, не новый Путин, не фашист, не русский националист (о, сколько людей с наслаждением припоминали ему и "Русские марши", и "Крым не бутерброд"), а просто человек, который хочет изменить Россию самым доступным по Конституции способом – через публичную политику и борьбу за власть.
Но русская боязнь политики, воспитанная веками рабства, возобладала – в том числе в образованном классе, так называемой интеллигенции, в сословии, которое привыкло кормиться с руки государства и не могло представить, что кто-то этому государству бросает вызов. Этот упрек я отношу и к себе: помимо регулярных выходов на все митинги за Навального вплоть до января 2021 года мне и в голову не приходило что-то сделать для ФБК или кампаний Навального, пойти волонтером в штабы или на "куб", помогать в предвыборной агитации – это казалось уделом "активистов", к которым я себя не относил, предпочитая видеть свою роль в стороне от публичной политики, на сухом пригорке под названием "интеллектуальная критика режима". Я знал Алексея больше десяти лет, он был частым гостем эфиров, общались мы и по теме бега – он был заядлым бегуном-любителем (еще одна его "американская" черта, роднящая его со страной, где более 50 миллионов человек занимаются бегом), и пару лет назад, еще до войны и ковида, он участвовал в московских "паркранах", пятикилометровых забегах в разных парках Москвы, на которые собирались десятки и сотни любителей бега, каждую субботу в новом районе. И еще я знал, что утром в мой день рожденья одним из первых, уже в 7 утра, меня поздравит Навальный – притом что я не был ему ни другом, ни соратником. И эта его пунктуальность, открытость, демократизм, культура общения тоже разительно отличали его от местных обычаев.
Он предложил России иной стиль политики – открытый, остроумный, человечный, следующий лучшим мировым образцам
Навальный был радикально другим, и дело даже не в том, что это был фотогеничный типаж американского политика или голливудского героя. Он предложил России иной стиль политики – открытый, остроумный, человечный, следующий лучшим мировым образцам: по манере поведения, по умению держаться, по оптимистичному настрою и умению объединять вокруг себя людей его можно поставить в число самых ярких политиков 21-го века. И главное – он предлагал сугубо политический, ненасильственный, конституционный путь изменения страны. При всей своей антисистемности, при всей демонизации его образа государственной пропагандой он действовал исключительно правовыми, законными методами, что шло вразрез с российской традицией, предполагающей смену власти через слом режима или по меньшей мере через смерть лидера.
Навальный давал надежду на перемены и на будущее, но Россия трусливо предпочла "стабильность", с ее репрессиями, кровью и войной. Антропологи говорят, что существует два типа обществ по отношению к социальным изменениям. Одни, к которым относят западные, особенно протестантские и англо-саксонские общества с их практическим и деятельностным подходом, столкнувшись с неблагоприятными условиями внешней среды, стремятся их изменить. Другие, более традиционные и патриархальные, к которым относят восточные общества с их созерцательным подходом, меняются сами, приспосабливаясь к внешней среде. Россия, несомненно, принадлежит ко второму типу, предпочитая меняться изнутри при помощи испытанных технологий приспособления, от водки (пьянство – русский дзен) до православия, от почитания власти до исконной русской мечты о халяве (щучье веление, скатерть-самобранка).
Его, несомненно, убил Путин – это был не одномоментный акт, а процесс, в котором убийца по капле наслаждался местью
Навальный был тем самым сказочным героем-избавителем, посланцем иных миров, который, казалось, может изменить Россию, и именно поэтому так сильна была вера в него, мифологизация его образа. Но большинство не было готово рисковать, заниматься политикой, заявлять протест на выборах или на улицах: гораздо проще было посмотреть с дивана увлекательный сериал из его искрометных расследований и поставить фильму про дворец Путина сто миллионов лайков – чтобы после этого продолжать сидеть на диване. Конвертация антикоррупционных расследований Навального, его предвыборных стратегий, а затем и посланий из тюрьмы в политическое действие с каждым годом неуклонно снижалась. Сидя на печи и требуя "пусть докажет, что он не проект Кремля", российское общество дождалось отравления, заточения и убийства героя.
Его, несомненно, убил Путин – это был не одномоментный акт, а процесс, в котором убийца по капле наслаждался местью, и не случайно Навальный был отправлен в печально известную ИК-3, колонию "Полярный волк", где люди без следа пропадают в морозном небытии и заключенных запытывают до смерти, выдавая это за самоубийство. Но его также убила и злая российская энтропия, равнодушие, раболепие, зависть, лень, ненависть к другому и страх перемен. Он был слишком ярким, слишком иным для господствующей культуры: "незаконная комета", "американец", герой из боевика для одних и кинематографический злодей для других. Голливудская история была слишком красива для России и оборвалась на Ямале: вместо "прекрасной России будущего" страна выбрала кровавое прошлое.
Был убит не просто опасный оппозиционер, была убита альтернативная, свободная и открытая миру возможная Россия, которой в очередной раз не дали состояться. Убили не американскую, а русскую мечту – отчаянную, иллюзорную надежду на избавление от Путина, от морока, от страшного сна, в который мы все провалились. Навальный был последней соломинкой, на которой держалась надежда на спасение – причем не только критиков режима, но людей нейтральных, а также, конечно, элит, включая силовиков, многие из которых прекрасно понимают, куда все катится, и служат не за совесть, а за страх. Его убийство стало шоком для миллионов, сопоставимым с шоком 24 февраля 2022-го, и вызвало те же чувства горя и бессильной ненависти – не случайно по всей России стихийно возникают мемориалы Навальному у памятников жертвам политических репрессий просто в знаковых местах городов. Их уже почти 500, даже после пожара в "Зимней вишне" в 2018-м не было столько. Люди несут цветы и свечи, несмотря на риск задержаний и попадания в списки неблагонадежных, пытаясь изжить свое горе и наступившую пустоту.
У России отняли надежду. Осталось холодное пустое пространство, ледовая переправа через реку Обь, по которой во тьме полярной ночи ментовская "буханка" везет тело убитого героя из Лабытнанги в Салехард.
Сергей Медведев – историк, ведущий цикла программ Радио Свобода "Археология"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
