Иван Толстой: Американское издательство "Макфарланд" выпустило книгу Эмиля Дрейцера "Смех на пути к свободе". Это третья часть автобиографической трилогии известного сатирика, памятного старшему поколению по 16-й странице "Литературной газеты", где его короткие рассказы печатались под именем Эмиля Абрамова. Книга Эмиля Дрейцера написана на стыке мемуаров и культурной истории и рассказывает о трудностях врастания новых эмигрантов в американскую жизнь. Эмиль Дрейцер эмигрировал в 1974 году, выпустил множество книг по-английски и по-русски, сейчас он профессор Хантер-колледжа в Нью-Йорке.
Начнем с советского анекдота в исполнении Эмиля Дрейцера.
Эмиль Дрейцер: Группа советских туристов летит в Париж. Вдруг в салоне поднимается один человек и спрашивает: "Скажите, пожалуйста, кто-нибудь знает, как сказать по-французски: "Я прошу политического убежища"?" Поднимается другой человек: "Так, а что это означает? Вы собираетесь просить политического убежища во Франции?" – "Нет, я просто хотел узнать, кто в группе старший".
Иван Толстой: На фоне сегодняшнего исхода из России многие уже забыли, что собой представляла эмиграция полвека назад, а у кого-то вообще все перемешано в голове. Шестидневная арабо-израильская война, какие-то угоны самолета, подпольное изучение иврита, отказники, невозможность поступить в университеты, еврейская жена как средство передвижения. Весь этот полуфольклор, полудрама – о нем негде прочитать во внятном и компактном изложении, по крайней мере, на русском языке и, по крайней мере, в самой России. Как вы рассказываете об исходе 70-х в своей книге? С чем проводите параллели?
Эмиль Дрейцер: В общем-то, вопрос, который меня все время мучил эти 50 лет, – это то, что довольно рано я познакомился с одним американцем, который был социальным работником: он имел дело с эмиграцией из Советского Союза. И вот он мне как-то в шуточной форме сказал, что есть американская поговорка: можно вывезти деревенского парня из деревни, но нельзя вывезти деревню из деревенского парня. И он это переделал, поскольку имел дело с нашей эмиграцией: можно вывезти советского еврея из Советского Союза, то есть помочь (кампания в Америке была очень интенсивная за свободу эмиграции), – так вот, можно вывезти советского еврея из Советского Союза, но очень трудно вывезти Советский Союз из советского еврея.
Поэтому я подумал о том, чтобы сравнить нашу эмиграцию с библейским исходом. Во-первых, меня поразило то, что в количественном отношении это примерно то же самое. Я посмотрел на даты: с 1974 года, когда я уехал, до 1991-го, до конца Советского Союза, выехало примерно полтора миллиона человек. А в Библии говорится – 600 тысяч мужчин, не считая детей. Женщины почему-то не упоминаются, как будто дети возникают прямо из капусты. Тем не менее, если все это сложить и перемножить, получается примерно то же.
Вся моя книга построена на рефлексии
Мудрость поколений многих веков привела к следующему – и это отражено в Библии – те, кто выехали из Египта после 20 лет, то есть взрослые люди, должны сорок лет провести в пустыне – они не могут попасть в землю обетованную. Одним словом, я это прочитал как то, что если ты в 20 лет сформировавшийся человек, значит, ты уже не сможешь быть свободным, приехать в страну, где есть свобода, ты уже не можешь, потому что рабское сознание у тебя укоренилось уже. Поэтому вся моя книга построена на рефлексии. То есть я посмотрел на свои собственные впечатления, первые впечатления об Америке, американском образе жизни, как они выразились в моих публикациях в газетах и журналах не только на русском языке, но довольно много из них в переводе на английский в разных журналах и газетах. Я как раз это и обнаружил, что вся моя книга построена на ироническом отношении к тому, как я видел Америку тогда, что я видел ее глазами советского человека.
Иван Толстой: Известно, что читатель, зритель, слушатель надумывает себе далекие края. И советский человек надумал свою Америку. А какой она оказалась на деле? Велико ли было несовпадение с мечтой? Глубок ли культурный шок? Где пролегало главное отличие?
На первых порах эмигранты из Советского Союза говорили: о, слишком много свободы
Эмиль Дрейцер: Америка, конечно, оказалась не такой, какой мы себе ее воображали. Например, я, пожалуй, начну с самого главного. Часто на первых порах эмигранты из Советского Союза говорили: о, слишком много свободы. Почему? По простой причине: есть такое понятие, как закон. По русской поговорке, как мы знаем, закон что дышло: куда повернешь, туда и вышло. В общем-то, мы приехали советскими людьми, которые привыкли к тому, что есть государство: оно устанавливает законы и оно их меняет как хочет и так далее. Выяснилось, что в Америке это не так. Я нашел такую американскую поговорку: в земле свободных людей закон является королем. Одним словом, не правительство: если все сделано в рамках закона, твоя свобода в рамках этого закона. Это было трудно представить.
Я, например, обратил внимание, что в одной из русскоязычных эмигрантских газет было объявление – "деловой брак". Я, конечно, не понял, в чем дело, позвонил редактору, естественно, он меня знал, меня печатали довольно много, я спросил: "А что такое деловой брак? Как понять – это слияние двух компаний?"
Он говорит: "Нет, это просто кто-то дал объявление, что уже есть гражданство в Америке, если кто-то из иностранцев хочет переехать в Америку, они договорятся о сумме". Но дело в том, что по американским законам, если это обнаружится, это от 5 до 8 лет тюрьмы за обман федерального государства, что это не брак по любви, а брак по расчету, вообще не брак, просто попытка обмануть правительство. Поэтому в этом смысле было резкое отличие.
Кроме того, отношение к труду, например. В советское время труд был официально дело славы, дело чести, дело доблести и геройства, насколько я помню советские лозунги, хотя на самом деле фольклор советского времени – у меня есть отдельные исследования этой темы – "где бы ни работать, лишь бы не работать", "от работы кони дохнут" и так далее.
Вдруг в Америке я обратил внимание, что какие-то есть кафе, которые под каким-то странным названием TGF. Я спросил у американцев: "Что это значит?". Они говорят: "Это значит: слава богу, уже пятница, кончилась рабочая неделя". То есть никакого славословия работы нет.
В то же время отношение к работе: в Америке помочь человекe, который нуждается, – это дать ему рабочее место. На первых порах, помню, у меня был американский друг, отдельно я в книге "На кудыкину гору" рассказываю биографию, он из Риги, мальчиком попал в концлагерь, выжил, в возрасте 15 лет переехал в Америку. Он был застрельщиком движения в Южной Калифорнии за свободу эмиграции советских евреев в то время. Так вот, он мне как-то говорит: "Я не понимаю, объясни мне, эмигрантская пара, я дал им работу в своей компании". У него маленькая компания по производству занавесок была в Калифорнии. "Я не понимаю, дал им работу, а они – перекуры до часа, работают спустя рукава". Я понял, что они привезли советское отношение к работе, у всех была работа вроде бы.
Вот это отношение к работе совершенно другое, и это, конечно, было на первых порах препятствием. Сами американцы, мы не знали, чего ожидать, но поразило все-таки дружелюбие до такой степени, что, когда я стеснялся своего английского, у меня были все основания для этого, мой знакомый американец говорил: "Ну что вы, ваш английский гораздо лучше моего русского". Хотя на самом деле, конечно, зачем в Америке нужен русский язык, если только не какая-то специальность переводчика или еще что-то.
Я, естественно, изучал английский в школе, в институте, заканчивал Политехнический институт в Одессе. Мы сдали основной словарь, но не идиоматический английский. Я помню, что я позвонил на первых порах в банк, спросил: "Могу я поговорить с мистером Смитом?" И мне отвечают: "I am sorry, mister Smit has passed away". Я тут же спрашиваю: "Когда он вернется?" Я знал, что "passed" – это проходить, но "passed away" означает "умер", я этого не знал.
В то же время было непонятное некое пренебрежение американцев к географии. Мне понадобилось время, несколько лет, чтобы понять, что вся система образования в Америке построена как перевернутая пирамида: чем больше ты хочешь получить уровень образования, тем труднее это получить. Думаю, неслучайно аспирантские школы Гарварда лучшие в мире, именно потому что требовательность огромная.
Кстати говоря, мне посчастливилось, меня пригласили: я хотел получить литературное образование в Советском Союзе, но в мое время, а это было еще сталинское, послесталинское время, это было невозможно именно из-за моей "пятой графы"; в Америке меня приняли в аспирантуру, я получил магистра и потом доктора филологии Калифорнийского университета. Конечно, я узнал гораздо больше, чем я мог бы думать о русской литературе, о русской культуре, изучая в университете, занимаясь в аспирантской программе.
Иван Толстой: Одна из частей вашей книги озаглавлена "Открытие себя в Америке". Что вы имеете в виду?
Эмиль Дрейцер: Открытие себя – именно открытие, с чем мы приехали. Дело в том, что было совершенно неясно, когда мы приехали, только в Америке выяснилось, допустим, отношение к закону, о котором я говорил. Кстати говоря, я привожу в книге факты, что американская полиция выявила огромную группу русскоговорящих на Брайтон-Бич, которые занимались обманом государства, преувеличивая счета и так далее. Одним словом, с этой культурой мы приехали: а для чего еще государство, чтобы у него не красть? Чисто советское. Я отнюдь не осуждаю людей, которые вели себя так в Советском Союзе, но мы с этим приехали. Поэтому в какой-то степени это было открытие себя.
В русской культуре друг иногда бывает важнее, чем даже семейные отношения
Кроме того, допустим, дружба. Мы опять же привезли с собой понятие о российской дружбе. Я думаю, вы со мной согласитесь, что в русской культуре друг иногда бывает важнее, чем даже какие-то семейные отношения, если тем более это друг детства. И мы жили в советское время, по крайней мере, мне трудно сейчас сказать, каково сейчас, мы помогали друг другу. Даже в прямом смысле не хватало денег. Я незадолго до отъезда был старший редактор научного издательства в Москве, моя жена в то время была младшим научным сотрудником, у нас был только один ребенок, и мы едва дотягивали до зарплаты. Поэтому иногда обращались к своим друзьям по работе, одалживали у них, конечно, получив нашу зарплату, отдавали и так далее.
Одним словом, это было важно. В Америке этого нет, Америка построена на протестантской этике, то есть самодостаточности. Ты не можешь ожидать, даже прямо есть советы: не мешайте финансовые интересы с дружбой, потому что пострадает либо то, либо другое. В этом смысле понимание, что той дружбы, которая была в Союзе, которая была частью нашего существования, просто здесь быть не может, потому что ожидается от тебя, что ты самодостаточен, ты можешь справиться со своими делами. Это не значит, что кто-то не сможет тебе сделать одолжение.
Есть такое выражение, я один раз с этим столкнулся несколько лет назад – я пытался перейти на соседнюю улицу через чей-то двор, меня остановил с вопросом американец: "Can I help you?" В этом вопросе, я понял позже, есть скрытая если не насмешка, скрытое, мол, что ты не самодостаточен, тебе нужна помощь в чем-то. То есть, одним словом, идеал – это когда ты не нуждаешься ни в чьей помощи. Вот это протестантская этика, с которой мы, эмигранты, когда приехали, были незнакомы.
Я уже не говорю о понятии успеха. Я помню, так получилось, что я где-то в середине своей жизни оказался один, пытался какие-то отношения завязать с американскими женщинами. По совету моего американского друга, прошу меня понять правильно, до сих пор у меня несколько американских друзей, с которыми я дружу уже много лет, но опять же условия те же – я должен быть самодостаточен, так вот, один из них взялся помочь мне. Он говорит: "Прочитай объявления в газете". Я прочитал одно объявление, женщина: "Я хочу встретить образованного, культурного и успешного господина". Я ему говорю: "Слушай, похоже, что они все хотят меня". Он говорит: "Нет, ты не успешный, в Америке successful означает, что ты зарабатываешь много денег". Я был тогда, естественно, помощником профессора в университете, поэтому, естественно, не подходил под эту формулу. Какие-то вещи, которые совершенно не были в нашем сознании, когда мы приехали.
Иван Толстой: Эмигранты 70-х делились на три потока. Уже в первом западном городе Вене они сразу заявляли: одни – что едут в Израиль, другие – что будут добиваться визы в Америку, а третьи – их были считаные единицы, как мы знаем, – хотели попасть в Европу. Как бы вы оценили эти три потока с психологической точки зрения? И кто, по-вашему, оказался в результате в выигрыше?
Эмиль Дрейцер: Мне трудно сказать, каждый решает для себя, в чем выигрыш. Естественно, в то время советское правительство, для того чтобы спасти их политическое лицо, предполагалось, что все мы выезжаем по израильской визе. То есть это правительство знало: мы получали фиктивные приглашения от якобы родственников в Израиле. У меня никаких родственников не было. Я даже подумывал о том, чтобы приехать в Израиль. Тогда я уже занимался журналистикой, вы, очевидно, знаете, что я довольно широко печатался в центральной прессе советской, думал, что я устроюсь на радио, вещающее на русском языке.
Я получил письмо от своего приятеля, который до меня эмигрировал, он мне сказал, что ты приедешь в Израиль, тебе дадут возможность получить квартиру, которую ты будешь, естественно, выплачивать, пока ты не выплатишь, тебе не разрешат выезд за границу. Честно говоря, это меня испугало. Первый раз я был за железным занавесом, в первый раз я думал: боже мой, я с таким трудом вырываюсь отсюда – и опять попасть в такую ситуацию, где надо ждать.
У меня никогда не было мысли, что я сделал что-то не так
К тому времени выяснилось следующее: что моя двоюродная сестра эмигрировала из Минска, у ее мужа был родственник в Южной Калифорнии, в Лос-Анджелесе, она прислала мне приглашение, чтобы я приехал к ней, что мне помогут, когда я туда приеду. Естественно, я за это ухватился. Поэтому, когда я приехал в Вену, нас всех – естественно, приезжих – приглашали сначала для интервью в израильское посольство, говорили, что вы никогда не найдете работу в Америке. Одним словом, это понятно – пытались отговорить. Но у меня выхода уже не было, поэтому я приехал в Америку. По крайней мере, у меня никогда не было мысли, что я сделал что-то не так.
Сейчас, конечно, трудно говорить, сейчас в Израиле мы все знаем события. Кто знает, как бы это было, если бы я там оказался. У меня был хороший знакомый в Германии, там тоже есть своя эмигрантская община. Мне трудно делать обобщения, но, по крайней мере, этот мой знакомый каким-то образом все-таки остался в сфере влияния, если можно сказать, событий в России, он даже поддерживал путинский режим, находясь в эмиграции при этом. Мне было совершенно непонятно: как так, он уехал из страны, где он работал всю жизнь, он уже пенсионер, конечно, родина не могла его содержать. Не является ли это для него каким-то фактором важным?
Попытка отрыва от культуры далеко не всем удается
Знаете, я думаю, что эта попытка отрыва от культуры далеко не всем удается. Я знаю, что несколько моих визитов на Брайтон-Бич, где все по-русски, у меня был приятель там, он мне объяснил: "Эмиль, когда мы приезжаем в Манхэттен – это для нас как иностранное путешествие, потому что все на английском, другая культура". Это понятно, любая эмиграция из любой страны, из Чайна-таун в Америке, Литл Токио и так далее – это понятно, это расслоение в зависимости от того, кто хочет переехать и пытаться перейти в другую культуру, а кто просто не хочет или не может, остается в ней. Это нормальное, с моей точки зрения, рассеяние.
Иван Толстой: Эмиль, как вы объясняете в этом отношении феномен возвращенчества и прежде всего – возвращенчества еще советских времен, не теперешних, а тогдашних, 70-80-х?
Эмиль Дрейцер: Я думаю, что то, о чем мы с вами говорили, что, в общем-то, те, кто приехали, не смогли каким-то образом понять, что они находятся в совершенно другой культуре, другой системе отношений, им показалось это сложным, поэтому были случаи возврата.
Кроме того, когда кончился Советский Союз, когда открылась возможность частного бизнеса, часть эмигрантов возвращались именно потому, что они знают язык, они знают культуру, они могут гораздо легче стать бизнесменами в России, чем в Америке. Очень часто эмигранты теряют социальный статус.
Я привожу, может быть, несколько грубый пример, но, скажем, в советское время директор продуктового магазина был важной персоной, потому что к нему приходили доктора математических наук и прочие с просьбой достать дефицитные какие-то шпроты или еще что-то для свадьбы дочери. А в Америке, естественно, при полном изобилии, которое есть в любом супермаркете, такой человек теряется социально. Я, конечно, огрубляю, показываю несколько одиозный пример, но, в общем, что-то в этом есть.
Я иногда с женщинами говорил, что у них браки распались, потому что женщины, как правило, лучше приспосабливались к новым обстоятельствам жизни, а мужчины часто страдали именно от этого – потери социального статуса.
Иван Толстой: Эмиль, в вашу книгу включены сатирические рассказы об Америке, опубликованные как в американской прессе, так и в переводе на английский. Это что – развлекательное приложение?
Эмиль Дрейцер: Совершенно нет. Это именно они включены, практически в каждой главе, где я пытаюсь объяснить, с каким представлением об Америке мы приехали, это отражено в тех моих публикациях в Америке, которые были сделаны в начальном периоде, первые 10–15 лет. Поэтому когда я представляю себя, каким я приехал и чего я ожидал, то вся остальная часть главы – это мое возвращение к этому, моя переоценка того, что я узнал за остальные 30–40 лет моей жизни, как я пытался понять глубже американскую жизнь.
Иван Толстой: И в завершение – эмигрантский анекдот в исполнении Эмиля Дрейцера.
Эмиль Дрейцер: Два российских эмигранта стоят на улице Брайтон-Бич и говорят друг с другом, естественно, по-русски. Подъезжает машина, в которой сидит американец, он на английском спрашивает: "Please, let me know how I can get to street such and such?" Они на него не обращают внимания, он дальше едет. И тогда один эмигрант другому говорит: "Ну и что, помог ему английский?"
