Игорь Петров: Мы начнем наш сегодняшний рассказ цитатами из двух газетных публикаций, опубликованных в советских газетах с интервалом в четверть века.
Цитата из газеты Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии "Тревога", середина 1930-х годов:
В долине, среди фиолетовых цветов, гудели моторы; покачиваясь и поднимая густую пыль, рулили самолеты.
Н.Тарасов – командир части – оглядывал молча большое и сложное молодое хозяйство части. Он, застегивая ремешок шлема и надевая очки, сказал опытному товарищу по работе:
- Первому прыгать! Первому, Мухортов!
- Прыгнем хорошо!
В стороне стояло несколько человек в летном обмундировании с парашютами.
- Смело, товарищи! – говорил Тарасов, смуглое загорелое лицо прихмурено. – Я повторяю, первым всегда труднее.
После специального инструктажа послышалась команда: – По самолетам!
Волновался гаолян, на болоте кланялся камыш, мрачно, угрюмо шумела тайга...
Метельный маньчжурский ветер разгулялся, волновался гаолян, на болоте кланялся камыш, мрачно, угрюмо шумела тайга...
В воздухе, опускаясь на тайгу, командир оставался верен себе – он следил за каждым бойцом, оценивал достоинства и недостатки их приземления.
Ночью командир пригласил к себе Мухортова. Лебедева и Жаворонкова. Они густо курили и обсуждали итоги первых прыжков.
- Прыгать умеем, но надо как-то по особому приземляться, – сформулировал свою мысль Тарасов. Надо обуздать этот ветер.
Прошли многие месяцы. Парашютисты Дальнего Востока научились безукоризненно точно прыгать в тяжелых природных условиях. На груди Тарасова и Мухортова красовались голубые знаки Мастеров парашютного спорта СССР: командиры парашютных отрядов уже имели по 135 и 125 прыжков.
Игорь Петров: Кстати, небольшое отступление: автором этой статьи был журналист Евгений Рябчиков, впоследствии репрессированный, осужденный на 5 лет ИТЛ, к счастью, оставшийся живым и уже в 60-х ставший известным благодаря сценариям и книгам про советских героев космоса. Но, как, наверное, догадываются слушатели, героем нашего сегодняшнего рассказа является не он, а тот самый командир части с прихмуренным, смуглым и загорелым лицом.
"Возвращайся на Родину, отец!"
Олег Бэйда: Вторая цитата из газеты "Голос Родины", издававшейся с середины 50-х советским комитетом "За возвращение на Родину" для распространения на Западе. В феврале 1960 года в ней было опубликовано письмо под заголовком "Возвращайся на Родину, отец!".
Уважаемая редакция! В 1942 году пропал без вести мой отец – подполковник Советской Армии Тарасов Николай Ефимович, 1905 года рождения.
Не исключено, что отец не погиб, а проживает где-либо за границей. Поэтому убедительно прошу поместить в вашей газете мое обращение к нему.
Дорогой отец! С тех пор, как мы виделись с тобой в последний раз, прошло много времени. Может быть, эта фраза звучит несколько парадоксально: "Ведь, – скажешь ты, – тебе тогда от роду было 4 года и ты меня совершенно не помнишь". Это не совсем верно. Отдельные моменты запечатлеваются у детей на всю жизнь. Вот и я как сейчас помню, как мы сидим на диване – ты помнишь его, он стоял слева у окна. На тебе гимнастерка с маленьким синим парашютиком.
Из рассказов я узнал, что ты очень любил нашу Родину, много и хорошо работал. Ведь недаром же тебе выпала честь сфотографироваться с М.И. Калининым, одним из обаятельнейших людей нашего времени…
Я, можно сказать, стал взрослым человеком – 25 февраля 1960 года мне исполняется 23 года.
Живем мы по-прежнему вдвоем с мамой. Она окончила юридический институт и работает в Новосибирском совнархозе. Я учусь заочно в университете и работаю ответственным секретарем редакции газеты.
Получаем каждый месяц свыше двух тысяч, так что на хорошую жизнь хватает с избытком.
Мы живем в большой комнате в центре Новосибирска. В ближайшее время закончится строительство дома около Театра оперы и балета, и мы получим отдельную двухкомнатную квартиру со всеми удобствами.
Все было бы хорошо, да грустно сознавать, что твой отец живет где-то далеко в чужой стране
Все было бы хорошо, да грустно сознавать, что твой отец живет где-то далеко в чужой стране, когда его здесь на Родине любят и ждут (я до сих пор не верю, что ты погиб).
Приезжай к нам, дорогой отец! Новосибирск – крупный промышленный центр. По занимаемой площади он не уступает Ленинграду. Город растет не по дням, а по часам. Буквально на глазах вырастают целые улицы и даже районы. Сам понимаешь, что в таком культурном и промышленном центре работы хватит всякому, а те, кто умеет трудиться, как трудился ты, зарабатывают очень хорошо.
Так что приезжай, не задумываясь. Я уверен, что тебе будет во много раз лучше, чем сейчас.
Твой сын, Валерий Тарасов.
г. Новосибирск, проспект имени Сталина, д. 5. кв. 39.
Игорь Петров: Перед началом рассказа о судьбе подполковника Николая Ефимовича Тарасова я хотел бы поблагодарить Александра Бокарёва и Павла Гаврилова, которые помогли нам в работе над его биографией, также мы использовали публикации Николая Антипина, Александра Слободянюка, Михаила Толкача и крайне информативный сайт, посвященный 1-й маневренной воздушно-десантной бригаде.
Николай Ефимович Тарасов родился в селе Пуктыш Челябинской области в семье священника. Относительно даты рождения существуют несколько версий. Как мы только что слышали, сын называет 1905 год, в советских документах и на немецком допросе Тарасов утверждал, что родился 9 мая 1904 года, наконец, по материалам Объединенного государственного архива Челябинской области, он родился 28 апреля (это почти 9 мая по новому стилю, с точностью до двух дней), но 1903 года. По всей вероятности, верна последняя дата.
Отцом его был Евфимий Павлович Тарасов, происходивший из казаков станицы Долгодеревенской. Он выучился в Челябинске на учителя и с 1902 по 1908 год преподавал как раз в селе Пуктыш. Женился на дочери псаломщика Марии Львовне Петровой. В 1908 году сдал экзамен на сан диакона, служил сначала в поселке Хомутининский, затем псаломщиком в поселке Селезян. Был награжден крестом и медалью "В память 300-летия царствования Дома Романовых". В 1926 году Евфимий Тарасов отказался от сана и поступил на службу в местный сельсовет.
Попав в плен, Николай Тарасов рассказал, что по желанию родителей должен был стать священником
Попав в плен, Николай Тарасов рассказал, что по желанию родителей должен был стать священником, и действительно, в 1916 году мы находим его в списке учеников Челябинского духовного училища. По дальнейшему рассказу, в 1919 году он вступил добровольцем в армию Колчака, что мы не можем верифицировать. После разгрома Колчака вернулся домой, в 1921 году поступил в военное училище в Кирове, что совпадает с данными его учетно-послужной карточки, согласно которой он поступил на службу в Красную армию 1 августа 1921 года. В 1924 году училище закончил с отличием, получив звание младшего лейтенанта. К сожалению, полностью учетно-послужная карточка нам пока недоступна, поэтому следуем рассказу самого Тарасова на допросе. Служил во Владимире, потом в Москве, в Забайкалье и, наконец, был переведен на Дальний Восток, где стал одним из первых мастеров парашютного спорта в Советском Союзе и вскоре был награжден орденом "Знак Почета" (возможно, именно при этом событии было сделано его фото с Калининым, упоминавшееся в письме сына) и стал командиром авиадесантного полка, впоследствии преобразованного в 211-ю воздушно-десантную бригаду.
Соратник Тарасова парашютист Алексей Мухортов, впоследствии полковник, вспоминал о своем бывшем командире:
Средний рост, сантиметров 165, стройный, подтянутый, с военной выправкой, светлый шатен, порывистый в движении, энергичный, разговор резкий-командный, делал все быстро, того же требовал от подчиненных.
Игорь Петров: Другие подчиненные тоже отмечали требовательность Тарасова, доходившую до резкости:
Отменно владел снарядами физподготовки: крутил "солнце" на турнике, играл двухпудовой гирей, как мячиком
Он строго взыскивал за малейшую провинность, взрывался, замечая упущения по службе, небрежение в обмундировании или отношении к технике и оружию. а его округлом лице редко селилась улыбка. Он не курил и не пил. Отменно владел снарядами физподготовки: крутил "солнце" на турнике, играл двухпудовой гирей, как мячиком, на лестнице легко перебирал руками все ступеньки доверху. В ходьбе был неутомим – увлекался охотой. Правда, не отличался он разговорчивостью, словно оберегая свою душу от стороннего глаза... Приказы Тарасова отличались непреклонностью и тоном непререкаемости: Десантник – не барышня кисейная, а смелый, сильный, отважный и преданный Родине боец Красной Армии.
Игорь Петров: 25 октября 1937 года Николай Тарасов был арестован по обвинению в принадлежности к контрреволюционной организации. Впоследствии, уже на немецком допросе, он утверждал, что действительно принадлежал к ближнему кругу комкора Бориса Горбачева, не любившего Сталина (добавим: арестованного в мае 1937 года и вскоре расстрелянного), который в свою очередь примыкал к оппозиционной группе Тухачевского. Тут можно добавить, что версия о существовавшем антисталинском военном заговоре, довольно часто встречалась в допросах советских офицеров и в рассказах тех из них, кто после войны остался на Западе.
Во время заключения Тарасова содержали в Ворошилове, то есть нынешнем Уссурийске, неоднократно истязали и сильно пытали
Действительно, Тарасов был адъютантом Горбачева, когда тот командовал Забайкальским военным округом в начале 30-х, и, вероятно, именно это стало причиной его ареста. Во время заключения Тарасова содержали в Ворошилове, то есть нынешнем Уссурийске, неоднократно истязали и сильно пытали. Впоследствии Тарасов рассказывал, что против него использовали 4 метода пыток.
1. Обвиняемому не дают питьевой воды. Кормят селедкой. Через несколько дней заключенные доходят до того, что начинают пить собственную мочу.
2. Обвиняемый в течение нескольких дней, день и ночь напролет сидит на ножках перевернутой табуретки. Заключенного сторожат 2 охранника, которые сменяются каждые 8 часов и резиновыми дубинками поднимают заключенного, если он падает. В промежутках его снова и снова призывают сознаться, что он является агентом Гитлера. Тарасов сам в течение 5 дней испытал этот метод допроса.
3. Заключенного на несколько дней ставят к стене. Из-за долгого стояния начинается очень болезненный застой крови. При обмороке его соответственно "поднимают".
4. Руки связываются за спиной и так высоко поднимаются, чтобы заключенный едва мог стоять на ногах.
Тем не менее, он ни в чем не признался и был освобожден 2 года спустя, 6 ноября 1939 года.
Сохранилось воспоминание одного из его сослуживцев:
Тарасов прибыл из тюрьмы в 1939 году в 211 Воздушно-Десантную Бригаду. Я был в то время в должности начальника вещевого снабжения бригады. Тарасов меня встретил на территории банно-прачечного комбината. Бросился меня обнимать и стал плакать. Я его с трудом успокоил. Я ему сказал, что за калечество Вашей судьбы виновные наказаны. На Тарасове обмундирование было ужасно изорванное, большая борода. Привел его в баню, он помылся. Я его переодел в новое обмундирование, потом я повел его к парикмахеру. Он только сел на стул стричься и бриться, увидал себя в зеркале и заплакал. Я предложил ему покурить и стал его успокаивать. Потом я его повел в столовую и на квартиру, которую ему выделили. Тарасову предложили снова занять должность командира 211 бригады, но он не дал согласия и уехал в Москву. Вскоре я от него получил письмо, в котором он мне сообщал, что он получил назначение на должность заместителя начальника школы летчиков Гидроавиации в Крыму по строевой части.
Но тут же выяснилось, что, и участвуя в боевых действиях, им не придется прыгать с парашютом
Игорь Петров: Действительно, перед войной Тарасов служил недалеко от Крыма в Мелитополе, в местной военной авиационной школе. После начала войны в Москве вспомнили о его десантных навыках и назначили командиром формировавшейся в Зуевке под Кировом воздушно-десантной бригады. В феврале 1942 года бригаду перебросили в Монино, под Москву. Тарасов, как раз произведенный в подполковники, считал учебную подготовку бригады совершенно неудовлетворительной, в частности, десантники совершили лишь по одному учебному прыжку.
Но тут же выяснилось, что, и участвуя в боевых действиях, им не придется прыгать с парашютом.
Во второй половине февраля 1942 года войскам Северо-Западного и Калининского фронтов удалось закончить окружение частей второго немецкого армейского корпуса в районе Демянска. В образовавшемся котле площадью около 3000 квадратных километров находилось 6 немецких дивизий (почти 100 тысяч человек), продолжавших, однако, упорное сопротивление по всей линии фронта и поддерживавшихся основной группировкой 16 немецкой армии посредством воздушного моста (практически ежедневно подвозилось довольствие, боеприпасы, пополнение, вывозились раненые).
Советское командование придумало рискованный гамбит
С целью сломить сопротивление противника советское командование придумало, как выразился историк Дэвид Гланц, рискованный гамбит: высадить внутрь котла десантников и тем самым взорвать его изнутри. Идея, однако, натолкнулась на военные реалии, в данном случае – отсутствие транспортной авиации. По альтернативному плану бригаде пришлось заходить внутрь котла на лыжах. И вот две с половиной тысячи человек в ночь с 7 на 8 марта перешли линию фронта и внедрились в немецкий тыл. Исходный замысел предполагал, что бригада будет снабжаться продовольствием с воздуха. Воспользовавшись эффектом неожиданности, бригада заняла деревню Малое Опуево к десяти километрах к северу от Демянска, в котором располагался штаб немецкого корпуса. Но развить успех десантникам не удалось, так как (цитирую рапорт самого Тарасова, написанный 17 марта):
"...с 10 по 15 марта включительно бригада совершенно не имела продовольствия, в результате чего личный состав в течение 6 дней не принимал пищу, следствием чего явилось, что бригада потеряла боеспособность и не в состоянии выполнить поставленную боевую задачу".
Десантники из загонщиков превратились в загоняемых
Игорь Петров: После этого связь была наконец налажена, бригада получила немного продовольствия и даже были вывезены раненые, но время было упущено. Немцы осознали наличие крупной группировки противника в собственном тылу, перегруппировались и перехватили инициативу. Десантники из загонщиков превратились в загоняемых. Речи о нападении на Демянск уже не шло. Обойдя его стороной, бригада пошла на юг, надеясь прорвать фронт и вернуться к своим. 29 марта (к этому времени они были в немецком тылу уже три недели) они атаковали деревню Тарасово (совпадение топонима с фамилией командира бригады случайно), но атака была отбита, прорваться удалось только одной роте. Из оговорок Тарасова на допросе допрашивавшие сделали вывод, что командир бригады в тот момент находился в состоянии алкогольного опьянения, которое также воспрепятствовало ему принять участие в бою. Впрочем, это могло быть уловкой, чтобы снять с себя ответственность за убитых в ходе боя немецких солдат.
Вскоре после этой неудачной попытки бригада попала под перекрестный артиллерийский огонь и частично рассеялась. Отдельные бойцы блуждали по лесам до конца апреля, есть воспоминания об этом, весьма страшные, вплоть до случаев трупоедства. Оттепель с ее ночными заморозками гораздо больше ослабляла выносливость и физическое состояние людей, чем сильные морозы. Их обувь – валенки – постоянно промокала, этим объяснялся высокий процент обморожений. Остатки бригады в количестве 700 человек, из них 400 небоеспособных, попытались прорвать немецкий фронт еще раз – в ночь с 7 на 8 апреля, и в этот раз более удачно, но не для самого командира бригады.
Вот воспоминания одного из офицеров бригады:
Я с товарищем спустился вниз, на лед речки. Часть бойцов преодолела крутой подъем берега, а часть под огнем пулеметов поднималась. На льду речки было мертвое пространство от пуль, но это было недалеко от немецкой обороны… Я начал подъем на берег левее комбрига... Мне это удалось и я прокричал сзади карабкающемуся комбригу: "Тарасов, за мной". Но внизу, на льду, стояло человек 8–10 десантников (я их хорошо не рассмотрел под огнем пулеметов, кто они, но кажется, это были все штабные работники), которые услышав мой возглас начали кричать: "Тарасов, спускайся вниз", и он, преодолев половину подъема, спустился вниз, на лед к той группе, которая стояла на льду, в мертвом пространстве от пуль пулеметов. Мы же, преодолев берег и открытую местность, скрылись в лесу... Еще метров 800–1000, и стояли наши передовые части.
Игорь Петров: По официальному отчету, из 2675 человек, вошедших в Демянский котел, 1130 были убиты или пропали без вести, 773 ранены или обморожены. Нам представляется, что реальные потери были еще больше.
В плен попал и подполковник Тарасов. Несмотря на ранение (Тарасов утверждал, что якобы был ранен не немцами, а собственным чекистом), он был немедленно допрошен и дал весьма подробные показания как о конкретных действиях бригады, так и по более общим вопросам. Он рассказал, что входил в оппозиционную группу Тухачевского, добавив довольно, правда, парадоксальное утверждение: "Существовало намерение создать национальную Россию на социалистической основе. Руководителями стали бы Тухачевский или Троцкий".
Протокол допроса заканчивается так:
На основании своего прошлого Тарасов называет себя противником большевизма. Он спросил, нельзя ли использовать его для активной борьбы против большевизма.
Он думает, что может сослужить Германии хорошую службу, т.к. у него везде есть люди, которые работали бы на него. В России и по сей день есть революционные течения, направленные против Сталина. Он предлагает набрать из русс[ких] лагерей военнопленных личный состав и сформировать из него русс[кий] легион для борьбы с большевизмом. Он был бы охотно готов выполнять такое задание.
Узнав, что его перевезут самолетом в Дно, он попросил, чтобы в случае вынужденной посадки на русской территории (напомним, что Демянск находился на то время в котле – ИП), он был бы застрелен сопровождающим его офицером, прежде чем попадет в руки русских: Тарасов ранен, и поэтому его передвижения несколько затруднены.
Олег Бэйда: В конце июня Тарасов был вывезен в Берлин, где несколько дней допрашивался немецкими разведчиками по вопросам организации и состава воздушно-десантных бригад, после чего отправлен в Винницу, где в тот момент немцы собирали заинтересовавших их офицеров. В отличие от других лагерей военнопленных, в этом порядки были куда более вольными, и некоторое время офицеры коротали время за картами. Так, за преферансным столом собралась довольно интересная четверка: сам Тарасов, Андрей Андреевич Власов, которого именно в Виннице обрабатывали и успешно склонили к сотрудничеству, майор Валентин Сахаров, бывший командир артполка, попавший в плен в феврале 1942 года и, так же как и Тарасов, приглянувшийся немцам своими подробными показаниями на допросах, и Иосиф Кернес, батальонный комиссар, назвавшийся в плену полковым комиссаром, а также русским польского происхождения.
И Кернес на своем допросе рассказывал о существующей в России оппозиции Сталину, желающей сепаратного мира с Германией, и в конце концов сумел убедить хотя не Абвер, но СС забросить его обратно за линию фронта. Конечно, был арестован, доставлен на Лубянку, получил 20 лет ИТЛ, но в 1956 году был амнистирован и освобожден и даже успел написать книги "Что читать о комсомоле", "К победе коммунистического труда" и "Годы великих свершений".
Но вернемся к Тарасову. Как известно, итогом обработки Власова стало подписанное им в начале сентября обращение к советским офицерам и советской интеллигенции с призывом бороться против сталинской клики. Вскоре после этого Тарасов обратился к немецкому командованию, снова назвав себя противником Сталина и предлагая способы активной борьбы с советской диктатурой посредством создания добровольческих частей и альтернативного правительства "в изгнании".
Добровольческие части немцы на тот момент действительно создавали, но — вопреки желаниям русских командиров – лишь ротного или батальонного уровня и, как правило, под началом немецких офицеров. В середине декабря 1942-го для управления этими "восточными батальонами" был создан пост генерала восточных войск. Тогда же место "правительства в изгнании" занял созданный чуть позже Смоленский комитет во главе все с тем же Власовым, возглавившим также не менее фиктивную РОА. Реальное "правительство в изгнании", равно как и крупные добровольческие соединения под началом пленных советских генералов, противоречили планам фюрера.
В отличие от Власова, Тарасов был признан негодным для пропагандистской работы и получил строевую должность
В отличие от Власова, Тарасов был признан негодным для пропагандистской работы и получил строевую должность. В Восточной Пруссии располагались два лагеря, находившихся в подчинении отдела Fremde Heere Ost, то есть немецкой разведки: Фесте Бойен/Летцен – опросный лагерь, в который привозили для допросов наиболее перспективных пленных, и Инзельгеленде, в мае 1943 года переданный в распоряжение генерала восточных войск. Тарасов стал русским комендантом второго, а его бывший партнер по преферансу Валентин Сахаров – первого.
Подполковник Хайнц-Данко Херре, служивший в штабе генерала восточных войск, оставил после войны такую характеристику Тарасова, что любопытно, весьма схожую с его советскими характеристиками, которые чуть раньше цитировал Игорь:
Тарасов был по типажу русским пруссаком. Весьма молодцеват, придавал большое значение выправке своих подчиненных. Сам отвечал на вопросы главным образом: "Totschno tak, gospodin podpolkovnik"... Его воспитательные и преподавательские способности были напротив не слишком велики. Но все же он держал свою лавку в полном порядке, и дело спорилось…. Внешность: боевого вида, крепкого телосложения, среднего роста с лысиной. Личность, по чертам характера которой я так хорошо изучил русскую душу и русскую самобытность. Он был предан мне практически по-собачьи, и никогда не разочаровывал и не подводил меня. И Гелен [начальник отдела Fremde Heere Ost, после войны глава западногерманской разведки] очень ценил Тарасова.
Лагерь Инзельгеленде был непохож на обычные лагеря военнопленных: офицеры имели даже свободный выход в город. В лагере была своя учебная часть, возглавлявшаяся бывшим капитаном РККА Брагиным, после войны назвавшимся Педро Паберсом и — после переезда в США – ставшим редактором баптистского журнала на русском языке. Брагин-Паберс вспоминал, что первым начальником штаба в лагере стал офицер, впоследствии разоблаченный как еврей и удаленный из лагеря.
Считал Власова и его идеи блефом
Если вначале Тарасов, похоже, действительно поверил, что власовская РОА реальна, и летом 1943-го выражал в беседах с немецкими чиновниками озабоченность тем, что "дело не двигается дальше", а существующие части РОА (то есть восточные батальоны) умело разлагаются партизанами при помощи женщин и шнапса (буквально так в документе), то очень скоро он принял немецкую точку зрения:
Считал Власова и его идеи блефом. Считал единственно правильным использование добровольцев в рядах немецких соединений или с сильным немецким влиянием/кадровым составом. Был скептически настроен по отношению к так называемым чисто национальным русским интересам и защитникам таковых и считал последних скрытыми большевиками. РОА для него была собирательным понятием воюющих в вермахте добровольцев.
Олег Бэйда: В свою очередь, и в штабе Власова не испытывали симпатии к Тарасову, открыто называя его до конца продавшимся подлецом и немецким наемником и угрожая повесить, [цитата] "чтобы очиститься от всяких русских мерзавцев с немецкой душой".
В 1944 году при немецком отступлении лагерь Инзельгеленде был эвакуирован сначала в Нойштеттин, а затем в Альтварп в Померании. Тарасова назначили начальником школы контрразведки РОА, впрочем, весьма малочисленной. Один из курсантов рассказывал позже на советском допросе.
В школе контрразведки РОА обучалось 8 офицеров и около 30 солдат. Нас познакомили с работой иностранных разведок – английской, американской, а также с работой советской разведки. Затем были прочитаны лекции о методах подбора и вербовки агентуры, ее воспитании и другие вопросы, касающиеся контрразведывательной деятельности. Очень коротко нас познакомили со следственной работой и проведением арестов.
Кроме специальных лекций в школе проводились политические занятия, содержание которых сводилось к восхвалению политического строя Германии и ее внутреннего устройства после прихода к власти Гитлера.
Олег Бэйда: Вскоре в связи с наступлением советских войск школа была расформирована, а ее остатки эвакуированы в Баварию, где они объединились с штабом Бориса Смысловского, бывшего русского офицера, практически с самого начала войны служившего в немецкой разведке, впрочем – вопреки его послевоенным утверждениям – не имевшего никакого отношения к немецкому генштабу. Еще в марте 1945 года Тарасов по заданию Смысловского вербовал личный состав в лагерях военнопленных. Впрочем, как и полагается разведчику, Тарасов, называл себя уже не Тарасовым, а полковником Иваном Соболевым, сам же Смысловский, немецкий псевдоним Регенау, превратился в целого генерала по имени Артур Хольмстон.
Группа, изначально состоявшая из нескольких десятков человек, разрослась до нескольких сотен и получила гордое название "первой русской национальной армии". Как вспоминал один из очевидцев, название
"1 русская национальная армия я услышал впервые в небольшом городке, кажется, австрийском… неподалеку от швейцарской границы. Здесь обмундированная часть "армии" (служащие штаба и уцелевшие "курсанты") по приказанию полковника Регенау-Хольмстона посрывали с мундиров знаки отличия РОА и принялись… нашивать трехцветные ленточки. В этом и заключалось формирование 1-й русской национальной армии".
Швейцария оказалась в рассказе неслучайно – видя, что к негостеприимной более Баварии приближаются американские и французские войска, Смысловский решил искать убежище на нейтральной территории – в Лихтенштейне.
Переход в Лихтенштейн был тяжелым. На дорогах без пяти минут поверженной Германии царил абсолютный хаос. Транспортные развязки не справлялись с наплывом беженцев и отступавших с фронта частей. Авиация Союзников господствовала в воздухе, обращая вокзалы и города в дымящиеся развалины. Лейтенант Михаил Рогачевский, отступавший с батальоном Смысловского из разведшколы в Эшенбахе, вспоминал:
"Наш отряд состоял примерно из 500 человек, среди которых были женщины и дети. Мы медленно продвигались на юг, без транспорта, избегая главных дорог. С первого дня появились отстающие, они садились на обочину, все в кровоточащих ранах, и провожали колонну безразличными взглядами. Артиллерийская канонада порой слышалась совсем рядом. Горизонт пылал, языки пламени лизали темное небо... Мы молча шли вперед...".
Колонну "армии" от баварского Регенсбурга вели командир 1-го полка Тарасов-Соболев и начальник штаба, старый русский офицер полковник Сергей Ряснянский. Одни прибивались к ним ручейком войны и раздрая. Другие отставали и покидали нестройный ряд. Среди перемешанных новых и старых эмигрантов в колонне следовал полковник генштаба Евгений Месснер, многократный ветеран и даровитый теоретик. Несколько предыдущих лет Месснер служил главредом издававшейся в Белграде газеты "Русское дело". К марту 1945 года "Дело" стало "Борьбой", а редакция сидела в Вене, где команду Месснера и застал приказ о переводе к Смысловскому и о назначении начальником пропагандного отдела. Из Вены писатели вермахта отступали разрозненно: Месснер покинул город самостоятельно, а команде журналистов после всех мытарств под последний аккорд боёв пришлось уходить пешком. 23 апреля 1945 года один из отходивших журналистов, Георгий Симон, занес в дневник:
"Случайно встречаю полковника Соболева и получаю приказ немедленно включиться в его колонну, идущую на юг".
Последнее пополнение соболевского "полка" состоялось тогда же, на руинах Германии, за несколько дней до перехода границы Лихтенштейна. Следуя мимо команды изнуренных остарбайтеров, устало трудившихся над починкой разбитых бомбами железнодорожных путей, Тарасов крикнул им: "Ребята, вали в русскую армию!" К удивлению охранников, рабочие тут же побросали свои лопаты и спешно влились в личный состав полка, где их приодели. Тарасов обладал талантом воздействия на людей и харизмой. Уже упоминавшийся Рогачевский утверждал, что авторитетный Тарасов был любим солдатами и "был всегда за солдат". Впрочем, много ли требовалось уговоров восточным невольникам Рейха?
После войны между Ряснянским и Хольмстоном еще пробежит черная кошка, да и в целом эмигрантские склоки – объяснимое в своей печали явление, характерное для обездоленных людей. По словам Ряснянского, пройдя Ландсхут, Хольмстон приостановил движение в ожидании подтягивания отставших групп. Здесь он предложил Тарасову и своему начштаба повернуть всю группу и уйти в горы на границе с Чехословакией для ведения партизанских действий. Оба офицера воспротивились, и колонна продолжила путь.
Тарасову удалось уломать начальника заставы пропустить русских соратников
Наконец колонна уткнулась в немецко-швейцарскую границу, для перехода которой требовалось разрешение немецкого командующего укрепрайоном. Здесь Хольмстон якобы вновь предложил Тарасову и своему начштаба увести людей в горы, где распылиться или же попробовать договориться с французскими партизанами. Был получен вторичный отказ, а значит предстояло пересечь границу. Если верить Месснеру, с немецкими пограничниками столковался сам Хольмстон. По словам же Ряснянского, это стало заслугой именно языкастого Тарасова, которому удалось уломать начальника заставы пропустить русских соратников.
Сам Хольмстон задержался в Лихтенштейне на долгие два года. Его блеф удался, вопреки настояниям советской репатриационной комиссии, власти Лихтенштейна защитили его людей от безоговорочной выдачи Советам. Чуть больше ста человек отправились в конце 1947 года вместе с Хольмстоном в Аргентину, также чуть больше сотни, среди них остарбайтеры, "завербованные" Тарасовым на железнодорожном полотне, поддались на уговоры репатриационной комиссии, остальные исчезли в граничащих с Лихтенштейном странах.
Тарасов-Соболев выдавал себя в княжестве за старого эмигранта, чтобы – случайная игра слов – избежать все той же выдачи Советам. Ему удалось скрыть свое настоящее имя – Тарасовым его называет в воспоминаниях только Хольмстон, а Месснер, Ряснянский и Рогачевский именуют только "полковником Соболевым".
Недовольный развитием ситуации вокруг интернированных, Смысловский то задумывал покушение на местного правительственного деятеля, как казалось ему, ведущего двойную игру, то пытался через посредника войти в контакт с советской репатриационной комиссией. Советская сторона весьма интересовалась личностью Соболева, так что он быстро переехал подальше от любопытных глаз в Бальцерс на юго-запад княжества. Впрочем, для крошечного Лихтенштейна понятие "подальше" являлось оксюмороном, и поэтому, как вспоминал Месснер, "первыми испарились полковники Бобриков и Соболев с женами (последний боялся выдачи его Москве, первый боялся ненависти к нему его собственных солдат; оба укрылись во Франции)".
И действительно, согласно сохранившимся в лихтенштейнском архиве спискам выехавших 1 августа 1945 года, Лихтенштейн в направлении Парижа (транзитом через Швейцарию) покинули Иван-Борис Соболев 1899 года рождения, его супруга Александра Соболева, Георгий Бобриков 1884 года рождения, его жена Валентина Бобрикова и их служанка Юя Зеленина.
Игорь Петров: До этой точки нам удалось довести расследование семь с половиной лет назад, после чего оно застопорилось. Надо сказать, не все были согласны с идентификацией лихтенштейнского Соболева как советского, а впоследствии немецкого Тарасова. Героические советские десантники должны быть – вновь процитирую Тарасова – смелыми, сильными, отважными и преданными Родине, а не какими-то там сомнительными коллаборантами. Поэтому возникла версия, что подполковник на самом деле героически погиб в плену, комендантом лагеря Инзельгеленде был какой-то другой Тарасов, ну и загадочный Соболев, само собой разумеется, не имел никакого отношения к десантнику.
Нам удалось найти подпись Тарасова на одном немецком документе, и она совпала с его советской подписью. Но это был, конечно, паллиатив. Хотелось найти послевоенные следы Ивана Соболева, тем более что он мелькал малоразличимой тенью в переписках Хольмстона, а также Ряснянского. Ну и письмо сына наверняка было написано неспроста и вряд ли по его собственной инициативе. Кстати, сын, Валерий Николаевич Тарасов, впоследствии стал известным журналистом-путешественником, написал несколько книг, о нем есть статья в Википедии.
И наконец, не так давно нам удалось обнаружить Ивана Соболева, но, к сожалению, не только его одного, но и европейский закон о защите личных данных.
Поэтому итоговый результат мы сообщим в несколько завуалированном виде: Иван Соболев, после войны назвавшийся беженцем из Польши, по профессии мебельщик, прожил долгую жизнь на юге Франции. Его послевоенную фотографию мы по радио, к сожалению, показать не можем, но в расшифровке передачи на сайте она будет опубликована, и вы сможете сравнить ее с довоенной фотографией подполковника Николая Ефимовича Тарасова.
