“Мир ловил меня, но не поймал”. Это изречение Григория Сковороды знакомо даже тем, кто не читал его трудов. Он считается первым философом Российской империи и самым влиятельным восточнославянским мыслителем эпохи барокко. В Киеве и Харькове к 300-летию Сковороды прошли конференции и концерты. Юбилей Сковороды в России сегодня невозможно представить, российские войска разбомбили его музей в Харьковской области.
Сковорода – мудрец, философ-путешественник, поэт, автор сказок, притч и басен, писавший на нескольких языках, создатель личного умственного и художественного мира. О нём спорили больше двухсот лет выдающиеся исследователи. Сейчас мы назвали бы его гражданином и мыслителем Центральной Европы. Многочасовые лекции о его наследии есть на soundcloud и в ютьюбе, по-русски и по-украински.
Григорий Сковорода родился в семье малоземельного казака, винодела-торговца. Его мать была из рода крымских татар. Родители отправили его учиться в Киев. Независимый характер сделал его странствующим философом. Многократно он покидал удобное социальное пространство ради личной свободы. Сковорода родился после краха проекта независимой Украины Ивана Мазепы, и жил в новейшей на тот исторический момент Российской империи, основанной Петром Первым. Фаворитом Елизаветы Петровны, при дворе которой недолго служил Григорий Сковорода, был Алексей Разумовский, брат Кирилла Разумовского, последнего гетмана Войска Запорожского. Украина в те времена стала модной при русском императорском доме. Сковорода, быстро покинув его молодым человеком, формируется как мыслитель в политических условиях своего времени. Согласно легенде, он отказал Екатерине Второй в повторном приглашении в Петербург. Памятник философу стоит в Киеве на Контрактовой площади. После начала войны он закрыт от русских ракет.
Предлагаем версию наследия Сковороды от его внимательного читателя и почитателя. Это Александр Гаврилов, известный литературный критик и издатель, который сейчас живёт и работает в Польше. Сковорода и встреча с ним как личная история.
Слушайте подкаст "Вавилон Москва" и подписывайтесь на другие подкасты Радио Свобода.
– Каждая фигура может прийти к человеку в религиозном, конфессиональном измерении. Может прийти через всю традицию: с толкованиями, с историей, с описанием, с разными взглядами, то есть со всем корпусом. А может прийти просто как чтение. В мою жизнь Сковорода вошел совершенно удивительным образом. Я работал пионерским вожатым в лагере в Евпатории, это была практика студента педагогического вуза, после второго курса. У тебя в руках улей, и ты как-то с этим роем должен взаимодействовать. Конец Советского Союза, он еще дышит зловонным дыханием издыхающего дракона. И вот у меня первый отпускной день. Выхожу за пределы лагеря, товарищи говорят: "Обязательно сходи в Текие". Я говорю: "Это что?" – "Ты приди туда, пролезь в дырку в заборе". Выясняется, что это что-то среднее между монастырем, общиной, залом рассуждений, в котором жили 11 дервишей, которые могли приходить и уходить. Только если кто-нибудь из дервишей уходил, мог появиться новый насельник. У них была работа, они каждое утро разговаривали с местным ханом.
– Это во времена Крымского ханства?
– Совершенно верно. Это удивительное архитектурное произведение к тому моменту находилось в медленной, бестолковой советской реставрации. Попасть туда можно было через дырку в зеленом заборе с надписью "Не влезай! Убьет!". И вдруг ты оказывался в пространстве, в котором каждый шаг звучал как молитвенное действо, при попытке издать любой звук ты оказывался в шаре звучащего воздуха. Удивительное место, ощутимо намоленное, выстроенное как пространство сосредоточения, насыщенной духовной работы. Вот я только что был в пионерском лагере, с его бесконечной разодранностью, вот прохожу через это удивительное, очищающее впечатление Текие.
Выхожу оттуда, просветленный и, не притормаживая (даже не зная, почему), иду в ближайший книжный магазин. Обнаруживаю, что там стоят высокими стопками две книги. То есть там валяется какая-то речь Брежнева и предвыборный доклад к ХХ какому-то съезду партии, а также лежат высокие стопки двух книг. Я говорю: "Мне, пожалуйста, одну такую и одну такую", – не понимая, что это. Одна – это Борхес, выпущенный издательством "Прогресс", в переводе и под редакцией Бориса Дубина. А другая книжка – небольшая брошюра в твердом переплете и в суперобложке, издательства "Днiпро", сочинения Григория Саввича Сковороды. Я покупаю две эти книжки, выхожу и немедленно начинаю их читать.
Мне необыкновенно повезло дважды. Во-первых, у меня не было за спиной никаких споров о Сковороде, которые длились к этому моменту уже больше 200 лет. А во-вторых, для этого издания украинские издатели совершили подвиг, выбрав не переводы Сковороды на русский язык и не переводы Сковороды на украинский язык, а оригинальные тексты Григория Саввича Сковороды.
первое, с чем читатель сталкивается – это немыслимый язык Сковороды
И вот я, ребенок с не очень большим опытом, только второй курс закончился, курс церковнославянского у нас уже был, но исторической грамматики толком не было. Вот я раскрываю эту книгу и начинаю ее читать. Она необыкновенно захватывающая и завораживающая, как свидетельство свободной мысли. Но первое, с чем читатель сталкивается, – это немыслимый язык Сковороды, который, как я потом уже узнал, был предметом долгих философских, политических, культурологических и прочих споров, ведшихся в широком диапазоне – от Тараса Григорьевича Шевченко, яростно обзывавшего Сковороду "идиотом", до... Почему идиотом? Потому что Сковорода не призывал к национальному освобождению. Потому что Сковорода оказался недостаточным украинцем. А люди из колониальной администрации потом думали, что это и есть украинство, ориентировались на него. И духовный мир этого "идиота" отразился в решениях таких-то и таких-то, считал Тарас Григорьевич Шевченко. Сковорода, предполагаю, казался Шевченко чем-то вроде соглашателя, человеком, ушедшим от борьбы.
Есть замечательные рассуждения о языке Сковороды и у Виктора Живова, и у Ю.М Лотмана, и у А.Ф.Лосева, и у канадских исследователей украинской культуры и литературы. Это огромный пласт, который не заслоняет простого чтения этого текста. Я прыжком оказываюсь внутри удивительного языкового эксперимента, который, как мне кажется, оказался инструментом спасения, который позволил Сковороде сохраниться.
Попытки присвоить Сковороду как мыслителя, как культурное явление, были всегда. Как только Григорий Саввич скончался, его ученики выпустили его биографию, как путешествующего философа, начали готовить его первое собрание сочинений, для которого очень хотели переписать всё (потому что в таком виде, как это написано, это нельзя никому показывать, это должно отвратить читателя от памяти мыслителя). Потом все пытаются переводить Сковороду на русский, на украинский, редактировать, переписывать, разъяснять. Когда Сковороду приняли таким, какой он есть, – это был Серебряный век, когда Владимир Францевич Эрн вытащил его рукописи и написал большой труд, довольно популярную книжку о Сковороде как мыслителе. Но и там есть некоторое напряжение. Почему?
Один из самых распространенных примеров. Сковорода довольно много думает о том, что существуют три в сложных отношениях между собой находящихся мира. Это макрокосм, или мир обитаемый, тот, в котором мы обитаем. Он состоит из разных мирков, мирочков, из некоторых миров в мирах, и так далее. Но он более-менее единый. Это то, что складывает макрокосм. И второе – это микрокосм, то есть человек, который с этим внешним миром... обитатель в обитаемом мире находится в сложных отношениях. Там нет подобия, они просто обособлены друг от друга, автономны. Строго говоря, в этот момент, если вглядеться в соотношение обитаемого и обитателя, Сковорода делает первый шаг в направлении экзистенциалистской мысли ХХ века, потому что обитание предшествует обитателю и обитаемому. Но дальше Сковорода делает ещё и шаг, обусловленный временем, в котором он работает, и говорит, что есть еще третий мир – это мир символический, и это Священное Писание.
Сковорода делает первый шаг в направлении экзистенциалистской мысли ХХ века
Чтобы понять что-нибудь про мир обитаемый или про микрокосм человека, мы можем иметь в виду, что эти три мира отражаются друг в друге, что нет человека без Священного Писания, нет постижения внешнего мира и постижения каких-то тайн, которые Бог не дал в виде веры, но позволил находить в мире силой разума. Но для всего для этого есть символические описания и оттенки, которые существуют отдельно. Понятно, что в этот символический мир входит не только Священное Писание само по себе, но и любые философские и литературные тексты, и собственные тексты Сковороды.
Это центральная идея, Сковорода много раз к ней возвращается. Но если мы посмотрим на то, как он сам ее описывает... "И вот микрокосмос”, – пишет он по-гречески, – “мирик, мирок, или человек”. Это желание спустить высокую терминологию на язык очень бытовой.
Неслучайно, если где Сковорода и смог найти себе пропитание, – это в том, что, во-первых, он был собеседником людей, которым нужны были собеседники, “собеседник за деньги”, а во-вторых, он был учителем. Частным учителем, почти всю свою жизнь. Дважды в своей жизни он пытался получить государственное место, и оба раза это заканчивалось неудачно. Оба эти раза он искал место преподавателя поэзии. Это поразительно, что Сковорода, которого мы числим философом, религиозным мыслителем, но вот на кого он шел – он был преподаватель поэзии. И вот это напряженное ощущение каждого слова, находящимся между латынью, греческим, некоторыми начатками... Он не знал иврита, хотя восторженные поклонники любят об этом рассказывать. Он пытался изучать древнееврейский, чтобы лучше читать Ветхий Завет. Он хорошо знал греческий, прилично знал латынь, часто в его текстах появляются какие-то фрагменты или слова греческие и латинские. У него есть хорошее понимание церковнославянского языка, то есть языка, на котором шла внутренняя жизнь церкви.
он был преподаватель поэзии
У него есть вариант языка, про который весь ХХ век как минимум спорят, украинский это был язык или русский, потому что это был харьковский язык ("слобожанский" - прим. ред.РС). Это градиент, в котором каждый выбирает для себя некоторую точку. И Сковорода тоже выбирает для себя некоторую точку в этом градиенте. Он заимствует слова украинского языка, понимая, что они украинские, и зная, что они звучат обособленно, что у них есть ограниченный узус. Он может брать какой-то придворный стиль.
Биография Сковороды была довольно причудлива. Он получил образование в Киево-Могилянской духовной академии. Он поехал ко двору Петербурга, где служил певчим. Из разряда певчих он отставился молодым, вернулся доучиваться в Академию.
– Каким образом студент Киево-Могилянки оказывается в Петербурге?
– У Григория Сковороды было много даров. Он был очень красивым в молодые годы, хорошо пел, он замечательно владел музыкально-теоретическим аппаратом, достаточным для того, чтобы петь в придворной капелле. Поскольку певческая деятельность в монашеском образовании была довольно важной, по учебным заведениям ходили собиратели, отбирали в придворную капеллу самых славных. И это была бы прекрасная творческая биография: ты из малороссийских низов через Киев попал в придворную капеллу, а дальше нужно за это держаться. Сковорода эту прекрасную, сияющую жизнь оставляет очень легко.
его способ говорить о поэзии выглядит чудовищным хулиганством
Потом он уехал странствовать в Венгрию, Польшу, Чехию, там еще доучивался. И он возвращается в Украину, пытается устроиться учителем поэзии. Первым “преступлением”, за которое его отставляют, становится то, что он создает книгу рассуждений о поэзии, на основе которой и собирается учить. Но епископ, который отвечает за духовное училище, в которое Сковорода поступает, говорит: "Нет, учить надо по-старому. Как написано, так и учите. А вот этих методических, педагогических новаций не надо". Понятно, что для меня, тогда студента педвуза, Сковорода немедленно стал очень близкой фигурой. И он вылетает с этого преподавания, и потом вылетает, потому что его способ говорить о поэзии – барочный, с бесконечным сближением далековатых понятий, со сплетением рассуждений о высоком и низком, о сложном и простом – для этой эпохи выглядит чудовищным хулиганством.
Поэтические работы Сковороды – мне пришлось к ним идти некоторое количество лет. Если его рассуждения, его диалоги, восходящие очевидно к сократической традиции, если его трактаты духовные... Иногда я думаю, почему мне, позднесоветскому мальчику, было так легко и увлекательно соприсутствовать в этой напряженной работе довольно сложной, свободной мысли? У меня нет ответа. Мне кажется, что так же, как Текие само меня взяло и со мной разговаривало, так же Сковорода раскрылся на нужной странице и утащил меня вглубь, на долгие годы.
– Эта книга – философские трактаты?
– Это были философские трактаты. Это был фрагмент из Харьковских басен. Это было что-то из "Благодарного Еродия". Не очень большой сборник очень удачного избранного. Ну, я, разумеется, захотел больше и полез искать. Почему-то я думаю про Сковороду довольно много. И когда я думаю про Сковороду, я смотрю, как удивительно его пытались приделать – к чему только не. 1944 год, советские войска освобождают Киев. Иосиф Виссарионович Сталин лично подписывает бумагу, требующую провести в Киеве торжества, посвященные 150-летию со дня смерти Григория Сковороды. Ленин лично подписывает план монументальной пропаганды, в котором говорится, что памятники Сковороде нужно ставить по всему Советскому Союзу. Но потом эту идею корректируют, потому что необходимо двигаться в сторону коренизации культур, поэтому памятники Сковороде надо ставить на территории Украинской Советской Социалистической Республики, а на территории РСФСР не надо.
памятники Сковороде нужно ставить по всему Советскому Союзу
Он должен был стать такой же жертвой советского присвоения всей культурной практики, не знаю, как Александр Сергеевич Пушкин. Когда сегодня сносят памятники Пушкину в городах свободной Украины, люди же не испытывают ненависти к произведению "Евгений Онегин". Они взаимодействуют с инструментом культурного подавления, полноценно и эффективно освоенным советской пропагандой и советской машиной монументальной пропаганды. Сковорода должен был бы оказаться в этом ряду. Судьба Тараса Григорьевича Шевченко, не лично Тараса Шевченко, а представлений о том, что такое Шевченко... Оксана Забужко написала прекрасную книжку про то, как сложен образ Шевченко. Он оказался удобным инструментом построения культурной идентичности и оккупации советским культурным проектом каких-то старых имен. А Сковорода – отбросить Сковороду было жалко и обидно: первый философ, пишущий на славянском языке, давайте как-нибудь аккуратно... Нет, на "славянском" не получится. На языке, который и до сих пор может считаться сколько-нибудь понятным на территории Российской империи.
– Каким языком это можно назвать? Церковнославянским тоже не получится?
– Нет. Свой язык он сознательно выводит из любого домена. Это язык одного-единственного человека. Это язык Григория Сковороды. Странным образом сама эта идея противоречит тому, что мы думаем о языке. Язык – это способ коммуникации, способ разговаривания. И если этот язык принадлежит только мне или только паре людей... Что называется "близнечные языки", которые возникают в парах близнецов, когда те разговаривают только друг с другом и не хотят разговаривать с внешним миром. Вроде бы это ограничение функциональности языка. Но Сковорода собирает свой собственный язык таким, чтобы он, с одной стороны, был языком общения, языком проповедей – это было главное для Сковороды, языком свободной мысли. С другой стороны, чтобы на него никто не мог впрямую притязать. Самая известная фраза Сковороды (странно было бы не вспомнить её): “мир ловил меня, но не поймал”.
это не то, что бы литература
Очевидно, что у Григория Саввича был такой культурный проект – быть непойманным. Из сегодняшнего дня, когда мы смотрим на литературное творчество, это не то, что бы совсем литература. Это сократический диалог, который является философским текстом, выраженным в художественной форме. Это басня, которая является проповедью и аллегорическим повествованием об устройстве мира духовного и мира обитаемого. Когда мы смотрим на весь литературно-интеллектуальный проект Сковороды, мы видим его сквозь зеркало модернистских проектов начала ХХ века.
В моей внутренней иерархии книжки Сковороды стоят близко к "Finnegans Wake" Джойса, где язык продолжает оставаться пространством если не коммуникации, то какого-то плетения призраков возможностей коммуникации. Сковорода менее радикален, потому что для него проповедь важнее всего. Но это выдергивание своего языка, полная индивидуация своего языка, непозволение никому присягать на его язык – это то, что делали и многие философы в ХХ веке. Я бы не стал впрямую его сравнивать с Хайдеггером, но для Хайдеггера языковая работа в какой-то момент сделалась основанием его мысли. Если упражняться в философских банальностях, давайте вспомним, что “язык – это дом бытия”. Я думаю, что Григорий Сковорода этого бы не сказал, про язык – дом бытия. Но то, что вне языка, вне символического описания маленький мирок, маленький мирик, душа человека – и огромный, обитаемый мир, сложенный из других миров, без символического описания, без мира символического (так и называется у него), без говорения, без языка, без Писания, не могут друг другу открыться, – в этой точке, я думаю, Сковорода и Хайдеггер нашли бы, о чем поговорить. Не знаю, на каком языке. Каждый на своем.
– Если говорить о жанрах: помимо философской проповеди, у него еще и сказки?
– Сковорода барочный художник, artist, человек искусства мысли. Он, как человек барокко, не только соединяет далековатые понятия, но использует странные на первый взгляд жанры для аллегорического повествования. У него бесконечный мир персонажей: хромые обезьяны, которые зашли в сад и сели поговорить с ежом; какие-то птахи деревенские, которые встретились с птахами городскими; жаворонки, которые не пели, и так далее. Бесконечная вязь басен, где на очень простых, увлекательных и ярких персонажах можно показать развитие важной идеи.
это все притчи, которыми нужно говорить о довольно простых вещах
Сковорода привязан в большой мере к греческой традиции. Для него это важный культурный образец и культурная практика. Но сквозь культурный образец греческой философии Сковорода обращается напрямую к Новому Завету, к Евангелиям, как к культурному образцу. Вот когда апостолы приходят к Христу и говорят: "Господи, зачем ты говоришь с нами притчами? Сказал бы просто: это так, это не так". Христос в этот момент, мне кажется, ухмыляется и говорит: "Да без притч-то вы еще меньше того поймете". То есть все, что Сковорода пишет – и его длиннющие трактаты, и его замечательные басни, и его драматические, странные, сюрреалистические эпизоды – это все притчи, которыми нужно говорить о довольно простых вещах. Но говорить о них так, чтобы внимание слушателя, читателя, зрителя было полностью дезориентировано, захвачено. И в состоянии почти гипноза ему "напихать" вечных истин.
Сковорода никогда не ложился хорошо ни в какие "ящички". Из него хотели сделать первого украинского философа. Из него хотели сделать великого русского мыслителя. Но память о нем оказалась так жива в его слушателях и в его учениках, что они немедленно стали записывать тексты. Я бы сказал, что больше всего книги его учеников похожи на (извините, быть может, за это для кого-нибудь прозвучавшее кощунственным сравнение) Евангелие: “к нам явился Учитель, который говорил с нами так, что вся наша жизнь полностью вывернулась наизнанку”. Со Сковородой ходил маленький круг учеников, никто из них не прозелитствовал серьезно, и Сковороду не назначили ересиархом. Сковорода на разные лады обсуждает, является ли Бог кольцом, и может ли мир и Бог в нём быть преобразованным Уроборосом, кусающим себя за хвост. "Но ведь это же змей", – говорит кто-то из персонажей Сковороды. "Конечно, змей, – говорит другая повествовательная фигура Сковороды. – Но ведь и змей, и Бог – это одно, и не зря они все время кусают себя за хвост". Батюшки светы! Это бы раскатать на пару тысяч поклонников – и Сковороду бы сожгли на костре.
Почему он оказывал такое огромное воздействие, почему люди полностью меняли свою жизнь от того, что поговорили со Сковородой, на что это должно быть похоже?
он учил абсолютной свободе мысли
Я стал лучше понимать, чем был Сковорода для современников, когда стал общаться с учениками и собеседниками Александра Моисеевича Пятигорского. Ты смотришь видео – ошарашивает, сшибает с ног. Что делал Пятигорский? Что, он рассказывал что-то академическое? Он объяснял что-нибудь про буддологию, которой занимался профессионально? Нет, конечно. Чему учил Пятигорский, когда разговаривал с людьми? Он учил абсолютной свободе мысли. Единственное, за чем вы должны следить – это за чистотой вашей собственной мысли. Мысль должна мыслить мыслимое.
В основных философских посылах Пятигорский и Сковорода вряд ли сошлись бы. Но эта демонстрация мысли, это личное свидетельство о том, что свободная мысль есть, она может быть, может практиковаться на глазах у изумленной публики, что свободный язык – язык, созданный одним человеком для своей свободной мысли, что на нем можно говорить даже в мире, который перекрыт долженствованиями, что никакие формы социальных, религиозных или других ограничений не могут быть наложены на свободную душу. Вот это была важнейшая личная практика Григория Сковороды. И если верить сбивчивым, трудноформулируемым воспоминаниям его учеников, я думаю, что это и было то, что ошарашивало.
о том, что делает тебя счастливым и что делает тебя особенным
Когда я, советский мальчик в Евпатории, раскрыл серую книжечку с желтой суперобложкой и начал читать немыслимые басни про обезьян, львов и змея, кусающего себя за хвост, то, что меня тогда захватило и очаровало, – это была свобода, радостное кувыркание свободного духа, который не может быть ничем уловлен и остановлен. Кувыркаясь на каждом слове, сочетая в рамках текста пять-шесть разных языков, вводя венгерские, латинские, греческие, церковнославянские и дворовые слова в одно повествование, давайте будем говорить о том, что делает тебя счастливым и что делает тебя особенным.
Подкаст "Вавилон Москва" можно слушать на любой удобной платформе здесь. Подписывайтесь на подкасты Радио Свобода на сайте и в студии наших подкастов в Тelegram.
