- Как оперативники ФСБ и полиции используют провокации ради отчетности.
- Минстрой предложил новые правила расселения аварийных домов.
- Как в России решают проблему детей, оставшихся без попечения родителей.
ГОСИЗМЕНА ПО ЗАКАЗУ
Оперативные сотрудники российской полиции и спецслужб все чаще используют провокации для возбуждения уголовных дел. Причем речь идет о таких серьезных обвинениях, как госизмена, терроризм, экстремизм и диверсии. На это обратили внимание журналисты издания "Порт". Люди в погонах и раньше не гнушались подобных методов, достаточно вспомнить дело "Нового величия" или "Революции 5 ноября" с участием видеоблогера Вячеслава Мальцева. Но теперь подстрекательство правоохранителей в соцсетях, похоже, переросло в настоящую фабрику по производству уголовных дел.
Мы созвонились с главой правозащитного проекта "Первый отдел" Дмитрием Заир-Беком.
Дмитрий Заир-Бек: Практически каждое второе-третье дело возникает в результате провокации со стороны органов безопасности России. Чаще всего это переписки с оперативниками, в рамках которых те провоцируют будущих обвиняемых на какие-то деяния, которые потом будут квалифицированы как "государственная измена", "участие в террористической организации или сообществе", "диверсия" и так далее. Но смысл всегда один – наработать "палок", возбудить дело, посадить человека в тюрьму.
Каждое второе-третье дело возникает в результате провокации органов безопасности РФ
Конечно, доказательства, полученные в результате провокаций, не могут быть признаны допустимыми, и дело, основанное на провокации, по-хорошему должно разваливаться в суде, если не раньше. Однако этого не происходит. Эта практика очень удобна органам госбезопасности. Они фактически курируют процессы по таким делам в судах, и судьи зачастую не обладают реальной независимостью в принятии решений. Поэтому доказательства признаются допустимыми, поэтому в судах регулярно возникают все эти "засекреченные свидетели", которые на самом деле являются оперативными сотрудниками, в прошлом исполнявшими роль тех самых провокаторов. Это очень удобная схема для того, чтобы набивать "палки", закрывать статистику, пугать людей массовостью репрессий.
Марьяна Торочешникова: Кто чаще всего попадается на подобные провокации? Можете ли вы выделить особо уязвимые группы?
Дмитрий Заир-Бек: В первую очередь – сочувствующие Украине: это и есть основная уязвимая группа. Те люди, которые хотят чем-то помочь Украине, уже заранее подготовлены и готовы воспринимать слова провокатора. С начала полномасштабного вторжения практика возбуждения дел о госизмене стала гораздо более массовой. Если раньше для нас 11 дел в год – это было много, то сейчас 11 дел возбуждается за полторы недели. До начала войны полицейские провокации в делах о госизмене – это было что-то из ряда вон, а сейчас это массово. Мы регулярно узнаем и о новых провокациях в "экстремистских" делах.
Марьяна Торочешникова: А как вы относитесь к довольно распространенной практике, когда военнопленных украинцев не признают таковыми, а судят как террористов? Это вообще допустимо с точки зрения права?
Глобально один совет: не надо общаться с незнакомцами в интернете
Дмитрий Заир-Бек: Конечно, недопустимо. Это нарушение Женевской конвенции. Очень удобно закрывать людей по формальным составам, а заодно это создает картинку в медиа. Многое из того, что сейчас делается, имеет целью запугивание.
Марьяна Торочешникова: Можно ли как-то застраховаться от возможных провокаций со стороны силовиков?
Дмитрий Заир-Бек: Про это есть много информации на канале "Первого отдела", это в первую очередь относится к вопросам компьютерной безопасности и компьютерной гигиены. Но глобально один совет: не надо общаться с незнакомцами в интернете. Провокации – это практически всегда контакт оперативного сотрудника с конкретным человеком. Если вы общаетесь с незнакомцем в интернете на тему Украины и вам внезапно начинают что-нибудь предлагать, то вполне возможно, что это или оперативник ФСБ, или сотрудник украинских спецслужб. Украинцы же тоже ведут агентурно-вербовочную работу в России.
Лучше относиться к этому с некоторой долей осторожности. Если незнакомец внезапно попросит вас отвезти какой-нибудь груз из точки А в точку Б (может быть, даже за деньги), или встретить кого-нибудь на улице, или съездить в другой регион, – это повод насторожиться.
СЪЕЗЖАЙТЕ И ОПЛАТИТЕ СНОС
Более миллиона человек в России живут в аварийных, иногда буквально разваливающихся домах. Ветхий жилой фонд насчитывает более 23 миллионов квадратных метров, а государственная "аварийная" программа заканчивается в этом году. Но Минстрой уже подготовил новую, и она существенно отличается от текущей. Например, граждан, выселяемых из аварийного жилья, теперь хотят заставить оплачивать его снос, а переселять предлагают в квартиры по найму на 25 лет, без права приватизации.
На видеосвязи с нашей студией – бывший депутат муниципального округа Красносельский города Москвы Елена Котеночкина и бывший депутат в Тульской области Ольга Подольская. Елена, как вы оцениваете предложения Минстроя?
Это нехорошие поправки, люди действительно могут остаться без жилья
Елена Котеночкина: На самом деле этот закон против собственников и нанимателей жилья. И очевидно, что его бенефициарами, впрочем, как и всего теперь в нашем государстве, являются девелоперы и непосредственно государство. Снизились объемы застройки в связи со снижением покупательской способности населения. С 1 июля перестала действовать льготная ипотека, соответственно, востребовано меньше ипотечных кредитов, меньше жилой площади удается запланировать и построить. Надо как-то стимулировать ипотечные займы, и этот законопроект направлен на то, чтобы обязать собственников брать их. Ведь очевидно, что средств компенсации и возмещения при изъятии аварийного жилья будет недостаточно, чтобы получить взамен новое жилье: придется людям брать ипотечные кредиты.
Марьяна Торочешникова: Насколько высоки риски остаться людям вообще без жилья?
Елена Котеночкина: Как минимум люди могут лишиться частной собственности, что вообще нарушает права человека.
Марьяна Торочешникова: И ведь чаще всего в таких ветхих домах живут не самые богатые люди, которые явно не смогут себе позволить на эти выплаты купить что-то новое.
Елена Котеночкина: И даже взять кредит. Им придется брать жилплощадь в социальный наем, а по истечении суммы возмещения – на общих основаниях, наверное. А будут ли у них через какое-то время средства – не знаю.
Марьяна Торочешникова: Ольга, в Минстрое говорят, что их предложения помогут сократить сроки расселения аварийного фонда и снизить бюджетные расходы. А вы что думаете?
Ольга Подольская: Это нехорошие поправки, люди действительно могут остаться без жилья. У нас в городе была такая же ситуация с бараками 60-х годов, и расселить людей было некуда: у нас в городах нет строительства, и люди десятилетиями стоят в очереди, чтобы попасть в жилье по соцнайму. Людям предлагались либо ипотеки, либо возмещение по остаточной стоимости. А барак без газа и отопления с туалетом на улице не может стоить больших денег.
На самом деле этот закон против собственников и нанимателей жилья
Мы вместе с жителями бились три года, писали президенту, губернатору. Я вышла с пикетом к Дому правительства. В итоге через три года выделили нашему муниципалитету деньги на расселение аварийной улицы. Жителям предоставили бэушные квартиры, они не остались без жилья. Причем ведь людей еще заставляют приватизировать жилье, и потом вся ответственность лежит на жителях этих аварийных домов.
Марьяна Торочешникова: А почему же государство, если дом аварийный, но теоретически не подлежит сносу, не ремонтирует такие дома за счет средств фонда капитального ремонта? Ведь люди много-много лет, еще в советские времена перечисляли туда деньги и сейчас уже несколько лет перечисляют.
Ольга Подольская: Такая программа есть. У меня был один дом, в котором трещина пошла сквозь все здание. Жители согласились на капитальный ремонт, и выяснилось, что фонд капитального ремонта есть, но денег там нет. Например, на ремонт одного дома ушли все деньги из кубышки, куда скидывались остальные дома, и чтобы покрыть ремонт одного дома, несколько домов должны передать туда свои деньги. То есть деньги распределяются непропорционально. Нам с жителями пришлось пройти очень много инстанций, пока мы добились, чтобы им добавили деньги на ремонт из бюджета.
Марьяна Торочешникова: Елена, а как решаются такие проблемы в Москве?
Елена Котеночкина: Возможно, количество аварийных домов в Москве меньше, чем в регионах, но у нас была программа реновации, когда даже не аварийные дома шли под снос, и даже исторические. У меня квартал "Русаковский" (конструктивистский) практически полностью снесли. А несколько домов в нем специально доводили до аварийного состояния, потому что место было привлекательно для девелопера. И теперь там новое строительство.
Надо объединяться, писать петиции, отстаивать свои права
Объем работ по капремонту и объем финансирования региональных программ капремонта больше напоминает косметический ремонт. Ведь пока жильцы живут в доме, практически невозможно поменять трубопроводы (многие собственники просто не дают допуска) или перекрытия. Поэтому нужно отселять жителей и реконструировать такие дома. И в этом проекте закона предусмотрен не только снос, но и реконструкция аварийных домов. Это хорошая идея, но в любом случае собственники и наниматели будут пострадавшими.
Марьяна Торочешникова: Сейчас примерно 1 миллион 300 тысяч граждан живут в аварийном, ветхом жилье. Ольга, с вашей точки зрения, они могут как-то повлиять на решение властей? Есть у них легальный путь спастись от жизни на улице?
Ольга Подольская: Конечно. Людям надо объединяться, писать петиции. Не просто сидеть и ждать, что их когда-то расселят, а требовать, озвучивать проблемы, отстаивать свои права.
СИРОТЫ И ЧИНОВНИКИ
В то время как чиновники пытаются бороться с чайлдфри, абортами и разводами, банк данных о детях-сиротах в России увеличивается – ежегодно там появляется больше 20 тысяч новых имен. Это дети, которые остались без попечения родителей и за месяц им не смогли найти замещающую семью. В 13 регионах России реестр сирот увеличился в 2023 году на 50%. Особое внимание правозащитников привлекла Ростовская область, где на учет поставили на 463% больше детей, чем в среднем за 2015-2019 годы. Это при том, что политика государства (во всяком случае, на словах) направлена на сохранение семей, а родителей все реже лишают родительских прав.
С нами журналист интернет-издания "Верстка" и автор недавнего большого исследования на тему сиротства в России Юля Балахонова. Почему увеличивается число сирот?
Юля Балахонова: Мы изучали данные отчетов органов опеки и попечительства, а не данные банка сирот. И мы обратили внимание на то, что при этом уменьшается в целом количество детей, оставшихся без попечения родителей, а сирот становится больше. Дети, оставшиеся без попечения, – это же не только сироты, это те, у кого родителей ограничили в правах или родители находятся на лечении и не могут ухаживать за детьми.
Как мы поняли, есть еще дети, которые не попадают в отчеты. Так как сейчас власть выбрала путь на сохранение семьи, есть негласные директивы изымать детей только в крайнем случае, когда в семье совсем безнадежный кошмар. А в целом детей стараются отдать на так называемое временное размещение, когда родители пишут заявление, что у них тяжелые жизненные обстоятельства, и дети находятся в специальных учреждениях, но при этом на бумаге они все еще под опекой родителей.
Чем меньше детей будет в детдомах, чем меньше детей будет выявлено, тем выше будет KPI чиновника, тем лучше будет выглядеть его работа. В том числе, это патриархальный курс: "мы боремся за сохранение семьи, поэтому давайте бороться до последнего". И наверное, в каких-то случаях это хорошо, когда родителям дают шанс; другое дело, пользуются ли они этим шансом.
Марьяна Торочешникова: Какова сейчас роль органов опеки в судьбе таких детей? Достаточно ли сотрудников и ресурсов для того, чтобы всерьез заниматься детьми?
Есть дети, которые вообще не попадают в отчеты
Юля Балахонова: С сотрудниками большая проблема: с каждым годом их число уменьшается. Где-то этим занимаются волонтеры. Эксперты говорят, что часто именно волонтеры привозят одежду и продукты детям в больницы.
В каких-то регионах, например, в Московской области, как будто все стало лучше. Стало больше школ приемных родителей, у органов опеки на примете много семей, готовых взять детей, поэтому дети во многих случаях даже не доходят до детдома. Но во многих регионах нет организаций, которые занимаются подготовкой приемных родителей. В десятках регионов нет учреждений, оказывающих социальную, медицинскую, психологическую поддержку. И даже там, где они есть, их становится меньше с каждым годом.
Марьяна Торочешникова: Как происходит процесс устройства детей в приемные семьи?
Юля Балахонова: Количество усыновленных детей очень маленькое и с каждым годом снижается. Но это связано скорее с тем, что выгоднее, даже экономически, брать опеку, так как государство дает пособия, льготы, дети имеют возможность претендовать на квартиру, на помощь с трудоустройством. А усыновление – в целом сложный процесс. Есть много семей, которые берут сразу много приемных детей и, конечно, физически не могут всех усыновить. Иногда усыновление невозможно в силу разных обстоятельств, связанных с биологическими родителями.
Какие сироты, когда у нас война?!
Марьяна Торочешникова: Государство как-то отслеживает дальнейшую судьбу детей, усыновленных или устроенных в приемные семьи?
Юля Балахонова: Да. По крайней мере, судя по отчетам, органы опеки отчитываются в том, сколько детей в приемных семьях столкнулись с жестоким обращением, сколько детей были в итоге изъяты обратно, сколько детей погибли, находясь в детдоме или в семьях. И даже отчитываются о детских суицидах.
Марьяна Торочешникова: А есть за этим реальные дела, попытки как-то помочь приемным семьям или детям, которые находятся на грани суицида?
Юля Балахонова: Все зависит от региона. Где-то есть психологи, работающие с детьми после того, как они попадают в семьи, а где-то вообще нет организаций, куда приемные родители могут прийти за помощью. Многое зависит еще от того, насколько хватает ресурсов.
Марьяна Торочешникова: Так называемый "закон Димы Яковлева" фактически запретил усыновлять детей иностранцам, сначала американцам, потом туда добавлялись жители других стран. Сейчас, насколько я понимаю, невозможно усыновить детей ни в одной из стран, где разрешен трансгендерный переход. Судя по отчетности, можно совсем забыть о международных усыновлениях?
Количество усыновленных детей очень маленькое и с каждым годом снижается
Юля Балахонова: Про трансгендерный переход – это пока законопроект, он прошел первое чтение, однако не удивлюсь, если его примут. Но иностранное усыновление фактически закончилось. Если 5 лет назад было где-то 200-300 детей, усыновленных иностранцами, то в прошлом году – всего четверо, а в этом – ни одного ребенка.
Марьяна Торочешникова: После этого исследования вы поняли, что в России происходит с сиротством? Почему государство декларирует одно, а на самом деле не финансирует эту историю, чтобы помочь устроиться большему числу детей, чтобы платить нормальные зарплаты сотрудникам органов опеки, набирать туда профессионалов?
Юля Балахонова: Ответ печальный и очевидный: у государства сейчас другой интерес – военный, деньги идут туда, а не на сирот, школы или медицину. Какие сироты, когда у нас война?!
