Игорь Петров: Сегодняшний рассказ я попробовал сделать немного в необычном формате, он весь состоит из документов и цитат без вкрапления авторских комментариев.

Есть такая замечательная книжка английского историка Бернарда Вассерштайна об известном авантюристе Требиче-Линкольне, в которой автор начинает с того, что его герой настолько ненадежный рассказчик, что он старается при реконструкции биографии не опираться на материалы, вышедшие из-под пера самого Требича-Линкольна, прежде всего на его мемуары.

Мы поступим сегодня ровно наоборот: мы будем как раз большей частью опираться на мемуарные свидетельства нашего героя. Почему? Потому что, в отличие от многих его соратников по второй, послевоенной волне эмиграции, он был довольно искренен.

Это бросилось в глаза даже патриарху российской социал-демократии Рафаилу Абрамовичу, который написал нашему герою после войны: "Что меня привлекло в Вашем письме, это тон искренности, который звучит из Ваших небрежных и бессвязных по внешнему впечатлению строк. Гусарские офицеры в доброе старое время так писали. Но за небрежной, я бы сказал, нарочито-пренебрежительной формой чувствуется какое-то серьезное содержание".

Тем не менее, разумеется, и наш герой искренним был не всегда. Некоторые противоречия в его рассказах я в своей компиляции подсветил, другие слушатель и читатель сможет найти самостоятельно, прерывать рассказ возгласами: "О! А вот тут он соврал!" – я счел излишним.

Ну и, конечно же, тот факт, что я цитирую различные высказывания автора, в том числе те, которые следовали нацистской риторике, или просто аморальные, ни в коем случае не означает моего с ними согласия – полагаю, что это очевидно.

Три коротких предварительных комментария. В тексте мелькнет слово "Дабендорф" – это учебный лагерь под Берлином для власовских пропагандистов. Тех, кто хочет узнать об этом подробнее, отсылаю к моему рассказу о Милетии Александровиче Зыкове, который в том числе доступен в качестве подкаста на ютьюбе в серии Ивана Никитича "Поверх барьеров".

Также будет упоминание о выдаче в Римини. Это последняя крупная выдача союзниками военнопленных советской стороне, большей частью служивших в вермахте в восточных или казачьих батальонах в мае 1947 года. Разумеется, после прибытия в СССР выданных встретили не ковровые дорожки, а теплушки и лагеря. И наконец, будет упоминаться учреждение с аббревиатурой UNRRA – это администрация помощи и восстановления Объединенных Наций, после войны занимавшаяся судьбой беженцев и перемещенных лиц в Европе.

На этом мое предисловие заканчивается. Итак, сегодня речь пойдет о человеке, жившем в разное время под именами Владимир Волошин и Вальдемар Берг. Его лирического героя звали Володя Вологодцев. Свои статьи и очерки он подписывал также "Владимир Кержак", "Вл. Валин", "Владимир Икс" и "Триве". "Триве" потому, что и имя, и отчество, и фамилия его начинались с буквы "В". Звали его на самом деле Владимир Владимирович Валюженич.

Теперь – слово документам.

Из адресной книги Санкт-Петербурга за 1909 год

Валюженич Владимир Степанович, титулярный советник, Бронницкая, 20. Временная ревизионная комиссия в Санкт-Петербурге для проверки отчетности военных расходов, вызванных войной с Японией.

Из медицинского свидетельства. Санкт-Петербург, май 1910 года

Вследствие предложения врачебного отделения Санкт-Петербургского губернского правления мы нижеподписавшиеся свидетельствовали состояние здоровья состоящего на излечении в больнице Святого Пантелеймона с 29 октября 1909 года чиновника Владимира Степановича Валюженича 31 года от роду на предмет назначения ему пенсии при увольнении в отставку...

Из предварительных сведений видно, что болезнь началась 22 февраля 1908 года внезапным эпилептифорным инсультом с потерею сознания, после чего окружающим стали заметны резкие перемены в характере поведения больного, который был помещен 2 января 1909 года в лечебницу.

На предложенные вопросы больной дал следующие ответы.

– Ваше имя, отчество и фамилия?

– Патриарх Владимир Степанович Валюженич.

– Сколько вам лет?

– Безграничное количество лет.

– Женаты ли вы?

– Есть супруга.

– Сколько у вас детей?

– Трудно сказать в данный момент.

Из письма Владимира Берга Рафаилу Абрамовичу, Ганновер, 1948 год

Детство. Петербург. Небольшая интеллигентная семья, уют, покой. Хочу быть доктором. Дальше – война, революция, голод, остаюсь один (я с 12 лет самостоятелен), много приходится пережить. В Комсомоле я никогда не был (в 1923 году не приняли – "сын чиновника"). Всю свою жизнь чувствую себя поэтому человеком второго сорта, объясняю все свои сомнения тем, что не проварился в заводском котле и поэтому "гнилой интеллигент".

Из архивной справки. Рязанский окружной исполнительный комитет, 1929 год

В книге личного состава губвоенкома имеются сведения, что Валюженич Владимир Владимирович находился на службе при гарнизонном красноармейском клубе в должности курьера с 3 октября 1919 года по 1921 год.

Из справки. Москва, 1923 год

Русское общество любителей мироведения в 143-м общем собрании своем 12 февраля 1923 года избрало вас своим членом-сотрудником в знак признательности за Ваше деятельное участие в работе общества и доставления ваших интересных с научной точки зрения наблюдений. Члены-сотрудники освобождены от уплаты членских взносов и получают журнал бесплатно.

Председатель Николай Морозов.

Из справки. Рязань, 1928 год

Справка выдана товарищу Валюженичу в том, что он служил в должности курьера экспедиции Рабочего Клича с 1 сентября 1925 года по 4 января 1928 года, а также работал агентом по сбору подписки на периодические издания и уволен со службы вследствие ликвидации экспедиции, что и удостоверяется.

Из повести Вл. Валина "Раз в пять тысяч лет". Журнал "Возрождение", Париж, 1952 год

Билет до Рязани уже в кармане. Телеграмма "буду утром 11 встречай" отправлена.

Лена моя большая любовь, почти два года дружили мы с ней. Редкий день не ждешь бывало на марксовской гудка "Победа Октября". Лена работала там браковщицей. Смотришь: бежит веселая, румяная.

– Вовка, ждешь уже? Ну пошли! Куда сегодня?

Танцульки в клубе кожевников, кино Колонного Зала, уютный буфетик нарсвязи на Подбельской, аллеи Рюминой рощи – так проходили наши вечера.

В октябре 29 года я был призван в армию. "Безусловно годен" заключила комиссия. Неделей позже пришла повестка: явка на пункт отправки Певческие казармы 27 октября сего года, 8 часов утра. Прощай, Рязань.

Из учетно-послужной карточки старшего лейтенанта Владимира Валюженича

Вступил на службу в РККА 25 октября 1929 года.

12 туркестанский стрелковый полк. Пулеметчик

Декабрь 1929 года: курсант школы

Октябрь 1930 года: исполняющий должность командира отделения

Июль 1931 года: временно исполняющий должность начальника связи

Август 1931 года: командир отделения

Октябрь 1931 года: сверхсрочная служба, помощник командира взвода

Декабрь 1932 года: убыл в детскосельскую объединенную военную школу курсантом

Январь 1933 года: окончил детскосельскую объединенную школу

Декабрь 1933 года: 12-й туркестанский стрелковый полк, командир взвода

Июль 1935 года: начальник связи учебного батальона

Октябрь 1935 года: 16 стрелковая дивизия, помощник командира роты

Октябрь 1936 года: временно исполняющий должность начальника школы.

Февраль 1937 года: 47-й стрелковой полк. Начальник связи полка.

Из повести Вл. Валина "Раз в пять тысяч лет".

Служебные дела мои шли в ту осень прекрасно. На отлично сданы ротой инспекторские стрельбы. Командир корпуса объявил мне неделю назад благодарность в приказе. На носу последние серьезные испытания этого года – очередная поверка усвояемости политических занятий. За ее благополучный исход можно ручаться. Мой политрук может не только сам декламировать "Вопросы Ленинизма" наизусть целыми страницами, но обладает исключительной способностью прочно вбивать в красноармейские головы марксистско-ленинские постулаты…

Все было хорошо и обещало, по меньшей мере, путевки на курорт в Сестрорецк (а вдруг да и в Сочи) для меня и политрука.

Получилось иначе. Вечерело. Вошли трое. Наш уполномоченный Особого Отдела и двое в форме НКВД...

Железная кровать, соломенный матрац, выдаваемый на ночь, а утром отбираемый снова. Привинченный к полу столик. Тусклая лампочка под потолком, обитая железом дверь с глазком. Зарешеченное окно закрыто снаружи глухим деревянным колпаком…

– Скажите, гражданин Вологодцев (гражданин!) Что вы можете показать по вашему делу?

– ?!

– Что вы хотите выразить своим молчанием, что вы ничего не знаете? Напрасно. НКВД никогда не арестовывает людей без вины. Правда, несмотря на все уличающие вас материалы, у нас ещё имеются некоторые сомнения. Не были ли вы лишь слепым орудием в руках классового врага? В таком случае вы виновны только в потере бдительности, а это не такая уж большая вина.

Мы отложим наш разговор на завтра, гражданин Вологодцев. Подумайте над моими словами, я вас вызову снова. Разрешаю вам иметь в камере папиросы. Я могу предложить вам пачку Норда, у меня случайно лишняя, и спички. Довольны ли вы питанием?

– Гражданин следователь, скажите мне наконец, в чем дело? Я не пойму, я выбит из колеи. Если я в чем-нибудь виновен, судите меня, обвиняйте, расстреливайте. Если невиновен – выпустите. Четыре дня я мучаюсь, жду, лезу на стену и вдруг папиросы, спички… Это что, подарок? забота? насмешка?

– Спокойно, спокойно, гражданин Вологодцев. Не нужно нервничать. С разными людьми мы говорим по-разному. С вами мы разговариваем по-хорошему. Мы же с вами советские люди. Увести...

После третьего вызова к следователю обед из двух блюд сменился миской вонючей баланды. Порция хлеба уменьшилась вдвое, а тон разговора стал совершенно другим.

– Вы хотите провести НКВД? Я советую вам в последний раз по-хорошему: дайте откровенные показания. Пеняйте на себя иначе.

Как советуют, по-плохому я на себе не пережил, но слышал, ожидая в коридоре начала четвертого допроса. Очевидно, это входило в программу обработки моей психики.

– Так-так… Кстати, где родился ваш отец?

– В Брест-Литовске….

– Перечислите ваших родственников в Польше. Почему вы не дали данных о своем польском происхождении раньше?

– Я не имею ничего общего с Польшей. Мой отец русский, всю жизнь прожил в Москве, русский был и дед. В Бресте он только работал. Это же была Россия.

– Все это вам не на пользу, Вологодцев...

На 49 день моего заключения вызвали необычно:

– С вещами!

– Пока мы вас отпускаем. Это отнюдь не значит, что обвинение против вас оказалось недоказанным. Вы ещё пожалеете о том, что так отвратительно вели себя на допросах, товарищ старший лейтенант.

Товарищ! Первый раз за полтора месяца... Должно быть: я все же прав, когда говорил НКВД не арестовывает зря. Ведь выпустили же! Вновь включен в жизнь! Назад в полк, работать!

….

Партийное бюро 46 стрелкового полка рассмотрело дело члена ВКПб Вологодцева Владимира, 32 лет, нашло: летом 1930 года Вологодцев, находившейся на действительной военной службе в 12 туркестанском стрелковом полку во время пребывания в лужских лагерях врага народа и фашистского шпиона Тухачевского устанавливал на квартире последнего телефонный аппарат. В разговорах с товарищами и знакомыми Вологодцев неоднократно хвастался личным знакомством с Тухачевским... за полную потерю революционной классовой бдительности члена ВКПб с 1934 года Вологодцева Владимира из рядов партии исключить. Принято единогласно.

Из учетно-послужной карточки старшего лейтенанта Владимира Валюженича

Кандидат в члены ВКПб с 1932 года.

Член ВКПб с 1938 года. Номер партбилета: 3346680.

Из удостоверения. Московский военный округ, сентябрь 1938 года

Удостоверение выдано лейтенанту Валюженичу Владимиру Владимировичу в том, что он служил в РККА с 25 октября 1929 года по 10 сентября 1938 года. На основании положения о прохождении службы командно-начальствующим составом РККА статья 43 пункт уволен в запас РККА.

Из повести Вл. Валина "Раз в пять тысяч лет"

...и вдруг голос начальника штаба, такой же сухой, черствый, меняется.

– Жаль вас, жаль как! В чем дело-то? За вами следом арестовали Юнгблюта, Тиволайнена, Севакевича, Верлена. Уволены из армии все, выпустили вас первого. Вам ещё подвезло, сейчас больше по 43-б увольняют, это уже полный волчий билет. Обжаловали бы.

Из отзыва на пьесу "В штабе", девиз "Триве". Москва, ноябрь, 1939 год.

Драма современная бытовая. Шпионка Гаузер, она же Шурочка, пролезает в штаб одной из военных частей Красной армии на должность официантки столовой начсостава. Шурочка шантажирует начальника связи части товарища Зорина, играя на том, что бывшая жена Зорина, сбежавшая от него, была шпионкой, что он от всех скрывает. Шурочка требует, чтобы Зорин передал ей новую схему управления на учениях части. Но она не знает, что Зорин в свое время сообщил органам НКВД о подозрительном поведении своей жены, что последняя давно арестована. Зорин и теперь сообщает в НКВД о Шурочке. Для вида он передает ей конверт. В это время входит уполномоченный НКВД и ловит Шурочку на месте преступления.

Пьеса написана с прямолинейностью и даже наивностью неопытного автора. Вывод: пьесу нельзя рекомендовать жюри.

Из письма Управления по начальствующему составу Красной армии, Москва, июль 1940 года

Лейтенанту Валюженичу. Ярославская область, почтовый ящик 214. По существу вашего письма от 24 июня 1940 года разъясняю: при разборе вашей жалобы на неправильное увольнение комиссия нашла возможным вас определить вновь в кадры Красной армии, так как мотивы увольнения вас в запас нашла необоснованными.

Из рассказа Владимира Волошина "Вторая жизнь", газета "Посев", Франкфурт-на-Майне, 1957 год

Ррррр! Бах! Бах!

Взрыв?! Террористический акт?!

Бах, бах, бах!

Стекла моего окна разлетаются вдребезги.

Ж-ж-ж-ж-ж-ж! Бах! Р-р-р-р-р!

Сапоги, гимнастерка, пояс, револьвер. Готов!

Внизу на лестнице, прислонившись спиной к перилам, стоит трясущаяся мелкой дрожью Анна Ивановна, жена моего заместителя по политчасти. На ней только рубашка и смешные полосатые панталончики.

– Бомбы, Володя, Бомбы! Немцы! А Андрей на границе. Вчера уехал!

– Какие немцы?! Бредите Вы!

Только несколько дней назад читал я в "Правде" сообщение ТАСС, называвшее бессмысленными и ложными всякие слухи о подготовке Германии к нападению на СССР.

Трудно понять, что делается у нас на дворе. Куда-то бегут два полуодетых красноармейца, посредине плаца для построений мечется бурая лошадь с повисшим под животом седлом, за зданием штаба – со стороны границы – небо затянуто серой дымкой. Туман это? Пыль? Или пожар, может быть?

Только сейчас воспринимает мое сознание гул артиллерийской стрельбы. Оттуда, с севера, со стороны Пруссии.

К зданию штаба сбегаются командиры.

– Боевая тревога, товарищи! Пограничный инцидент! Готовность к выступлению немедленная...

Окраина какой-то деревни. За ночь мы сделали не меньше 20 километров. Теперь разбираемся. Понять невозможно вообще ничего. В ночной темноте мы перемешались с другими колоннами, и своего места в строю не знает никто.

...Самолеты! Четыре! Поворачиваются, заходят, и... куда?! Лезу в канаву, прижимаюсь грудью к мокрой траве, оборачиваюсь и вижу: остроносый самолет – высоко, высоко – пикирует прямо на меня! Ах, чорт возьми! Он же меня видит! Мышкой перебегаю через дорогу, устраиваюсь под мотором автомашины.

У-у-у-у-у! Так-так-так-так-так!

Пули! Дождем! Градом! Наводнение пуль! И все – на дорогу!

Мимо!

Еще один самолет, еще и еще один.

Улетели! Все живы, раненых тоже нет, загорелась только одна машина!

Через полчаса самолеты прилетают снова.

И так весь день!

Боевой опыт приобретается быстро. Через 2–3 часа я уже обстрелянный воин. Я не ищу больше прикрытия под машиной, а только отбегаю на 30 или 40 метров в сторону от дороги. Они же сюда не целят!

… Сыт! Первый раз за 5 или 6 дней (какое сегодня число, собственно? 27-е, должно быть? Или уже 30-е?) сыт! Картофель, молоко, кусок рыбы. Первый раз помылся, выстирал гимнастерку...

– Немцы уже за Минском. В Москве – революция. Сталин убит Ворошиловым прямо на Красной Площади.

– Что ты говоришь, мать! Опомнись!

– И милок, наконец-то воздухом повеяло, убежали все сволочи без оглядки, ни совета, ни колхоза, ни секретаря партийного, все сбежали! Увидели, дьяволы, гибель свою. И в соседней деревне все сбежали. А немцев нам что бояться, милок, они народ мучить не будут. Вот смотри-ка, внучек мой, что вчера подобрал.

Измятый клочок бумаги с напечатанным на нем текстом:

"Белорусский народ! Наш вождь, Гитлер, несет тебе освобождение от колхозного гнета, от ярма проклятого большевизма. Бей жидов, коммунистов и комиссаров! Ура!"...

Какое-то глухое местечко. На базарной площади меня окружают евреи, один из них, большой, черный, оборванный, отрекомендовал себя как племянника Межлаука.

– Товарищ командир, что мы будем здесь делать, нас убьют немцы. Они уже под Москвой, слышали!

– Товарищи, это все кулацкие сплетни! Красная армия собирает силы, ее удар недалек!

Людям хочется верить мне, и они верят. Угощают оладьями.

– Спасибо! У вас самих ничего нет, должно быть!

– Кушайте, кушайте!

Начальства, ни партийного, ни советского нет и в этом местечке. Сбежали все!

– А знаете, товарищ командир, ведь в Москве уже правительство новое! Возглавлено Тухачевским, он в живых оказался! Сталин, Молотов, Ворошилов, Андреев, Каганович все в тюрьму заперты, суда ожидают. А Тухачевский, говорят, союз с Гитлером заключил. Что же с нами будет, скажите!?

… И вот наконец, это было уже на двенадцатый день войны, пришел день, когда пути на восток больше не было. Над деревушкой слева, мимо которой я прокрался час назад, развевался немецкий флаг, по шоссе за горкой, там справа, мчатся чужие машины, танки, мотоциклетки, у хутора впереди стоят два танка со странным немецким бело-черным крестом.

Пытаться пробраться дальше, вперед? А зачем?! Что и кто ждет меня в новом мире, уже рождающемся там, на востоке, за горизонтом? Идти назад? Куда? Никто не ждет меня и на западе! Сдаться немцам? Расстреляют же! Лучше уж самому! Ну, товарищ ТТ, придется тебе меня выручать! Нет путей больше!

... Два трупа по пути. Еще один. Револьверы валяются рядом.

... Комсомольский билет! Разорван на четыре части и брошен! Еще один! Еще! Партийные билеты, удостоверения личности, фотографии, письма, красноармейские звездочки, портупея с ремнем, квадратики и шпалы, сорванные с петлиц, револьверы – все это валяется на дороге, брошенное, разорванное, ненужное больше.

Солдат уже в трех шагах от меня. Он окидывает меня равнодушным взглядом и машет рукой:

– Вайтер геен!

Из карточки военнопленного старшего лейтенанта Владимира Валюженича

Родился 13 февраля 1907 г. в Ленинграде.

3058 артиллерийский полк.

Пленен 2 июля 1941 г. под Мир

N 14 648 в лагере 307

N 3008 в офлаге 62, он же лагерь XIIID

Из письма Владимира Берга Борису Николаевскому. Ганновер, 1949 год

В каждом человеке есть зверь и каждый (без всяких исключений!) превращается в зверя, если его поставить в условия звериной борьбы за голую жизнь. Граница между зверем и человеком лежит на различной глубине, у людей вашего мира, очевидно, очень глубоко (в ваших тюрьмах индейками кормят. Можно, простите за выражение, "фасон давить"!), а для советских людей как я, совершенно неожиданно для себя, с ужасом установил в 1941 году, почти на поверхности.

Июль 1941. Белая Подляска. Плен. Голод и жажда – жуткие!!! И вот я видел сам, как у еще теплого мертвеца вырезываются ножичком кусочки мяса, которые тут же съедаются сырьем. (Это был только июль! Жирок с наших мускулов окончательно исчез в сентябре-октябре. До этого "скелетов" еще не было видно. Просто: худые). Еще пример: советский офицер, коммунист, разыскивает вечерами "слабеньких", ложится с ними спать, душит их и утром продает шинель за 10 закурок махорки. Клевета? Нет! Это диалектический материализм в изложении 4 глав "Краткого Курса" (философия людей массы! Диамат, сам по себе, умная вещь, но не для каждого).

Из рассказа Владимира Кержака "Шталаг XIIID". Газета "Новое русское слово", Нью-Йорк, 1949 год

Лагерь Хаммельбург показался сначала даже приветливым. Чудесный северо-баварский ландшафт, игрушечно-чистенькие бараки (а значит, наконец-то первая за полтора месяца крыша над головой!) и главное – вода! Вода! Вода льется из кранов в любом количестве, и пить ее можно сколько угодно! После недель жизни в Белой Подляске (Приваршавье) на одном ведре в день на 50 человек – водопровод казался чудом техники.

Всего прибыло в Хаммельбург в начале августа 1941 года около двух тысяч советских офицеров. Их рассортировали по национальностям, обыскали, отобрали все, включая семейные фотографии и обувь и переобмундировали в деревянные колодки и зеленые мундиры с ярко намалеванными "SU" на груди и спине. Головы пленных украсили несуразными сербскими пилотками.

За малейшее нарушение дисциплины били. Перед строем. Кулаками. Ремнями. Палками. Раза два или три – целую комнату сразу. Среди немцев особенно отличался один молодой худощавый солдат – баварец. Его прозвали "Ванькой". Он бил походя, ежедневно, ни за что, без всякой причины. Остановит на лагерной улице пленного, даст ему два-три раза по физиономии и отпустит. Однажды он "сунул леща" и одному из генералов. На протест последнего немецкая комендатура ответила "Принято к сведению". Генералов больше не били...

Только в октябре-ноябре 1941 года пришла реакция и началась массовая "измена Родине". К зондерфюреру Зиверсу, начальнику лагерной контрразведки, шли сперва одиночки, а потом толпы. Военный инженер К. чертил по памяти расположение цехов своего завода, лейтенант Б. описывал устройство "Катюши", летчик-орденоносец Е. рассказывал о деталях конструкции новых советских бомбардировщиков.

В сентябре в лагере появилось Гестапо. Два зондерфюрера Кох и Визе посещали лагерь ежедневно, подбирали себе "актив" и искали евреев, политруков и "партийных функционеров". Кох матерился, кричал, раздавал пощечины. Визе изысканно вежливо обращался к каждому пленному и в разговорах предпочитал литературно-исторические темы... На утренней поверке выкликались ежедневно 10-15 фамилий. Люди строились, уводились и частью исчезали навсегда, частью возвращались с синяками на лице и на теле, молчали.

Иногда лагерь выстраивался в особом порядке, протягивающейся на многие сотни метров шеренгой. Вдоль ее ковылял какой-нибудь доведенный на допросах до потери всего человеческого политрук, показывая время от времени идущему сзади гестаповскому конвою того или иного пленного: "Этот". "Этот".

"Эти" исчезали тоже.

Гестаповский "актив" вошел в силу. Отдельная комната в одном из бараков, неограниченное количество супу и полная власть! Любому пленному не возбранялось заглянуть вечером к этим страшным людям и сказать: "А знаете что? Старший лейтенант Б., кажется, еврей". Цена человеческой жизни не превышала котелка брюквенного супу.

– 3052 – выкрикивает лагерный писарь.

– Я!

– К воротам!

В Гестапо! Пришел, значит, и мой черед!

Около двух часов ожидаем в "приемной". Стоя, конечно. Двоих избитых на допросе до потери сознания, выволокли сюда же и бросили отдышаться на пол, еще двое вышли с разбитыми носами и стали в сторонке, ожидая отвода обратно в лагерь.

– 3052!

– Я!

На чем-то вроде кафедры, пощелкивая хлыстиком, восседает толстый гестаповский офицер. Перед ним за столиком – Кох и Визе. В стороне, в напряженной готовности "помочь, если что", стоит русский "актив".

– Коммунист?

– Да! До 5 июля был коммунистом!

– Ведете агитацию в лагере?

– Нет. Душой я – давно уже вне партии.

– Я вас знаю, – обращается ко мне Визе, – Вы, говорят, являетесь в вашем блоке непререкаемым авторитетом по литературным вопросам. Вы рассказываете своим товарищам по комнате о Есенине и Маяковском.

Донесли и это!

– Оба они кончили самоубийством, господин зондерфюрер! Мои рассказы о них не были политической агитацией.

– Да, да, я знаю. Впрочем, дело совсем не в этом. Вы – еврей?

– ?!?

– Да! Мы можем это доказать. Вызвать!

Забыл я твою фамилию, мальчик! Двадцатидвухлетний адъютант начальника 6-ой противотанковой бригады в Ружаностоке. Ты знал меня хорошо!

– Подтвердите ваше показание!

Лейтенант глядит на меня в глаза и лепечет:

– Слушай, Кержак! Мы должны быть честными людьми. Скажи правду. Ведь ты жид!

– Ди Хозе рунтер! – командует офицер.

На моем теле никаких еврейских признаков не обнаруживается.

Вперед выступает седенький доктор соседнего блока – как оказалось, эксперт по расовым вопросам.

– Скажите наизусть Молитву Господню.

– Молитву Господню? Ах, да это же Отче Наш!

В середине молитвы я безнадежно запутываюсь.

– Скажите наизусть "Спаси Господи люди Твоя".

– ... и благослови достояние Твое... ни сопротивные даруя... сохраняя... жительство?

Без запинки! В какому уголку мозга эта молитва могла отсидеться 24 года?!

– Православный! – заключает доктор.

Из статьи В. Валюженича "Путь марксизма". Газета "Новое слово", Берлин, 1943 год

Но как широко, как изумленно раскрываются глаза советского гражданина, когда он из окна теплушки, уносящей на запад очередную партию военнопленных, видит тучные поля, игрушечные красивые деревни, шумные города, видит веселую, хорошо одетую молодежь и спокойный уверенный в себе благородный народ… Ведь он 25 лет учил, что "вся история предыдущего общества – история классовой борьбы".

До его сознания никак не дойдет сразу, что Литвинов, Максим Максимович Литвинов, что Ярославский, Емельян Ярославский – жиды. Не может быть!

Конечно, вранье. Злобная провокация классового врага, – шепчет ему в ночной беседе сосед по койке, его бывший комиссар, предусмотрительно успевший сорвать перед сдачей в плен нарукавные звезды, превратившийся в заполненной анкете в "красноармейца из запаса".

Но медленно, мучительно медленно, тяжело начинает рассеиваться перед ним туман коммунистических лозунгов, и с чувством мучительной боли начинает он понимать, что и он, и его погибшие в бою друзья отдали жизнь не за грядущий рай и за уже построенный социализм, а были только пешками в нечистой жидовской марксистской игре.

И приходит день, когда он, понявший наконец, где и кто его подлинный враг, приводит в свой барак караульного солдата и показывая на притаившегося в углу маленького человечка со злобно растерянно бегающими глазами, говорит понятные для всех троих слова: "Комиссар. Агитирует все!".

Из письма Владимира Берга Борису Николаевскому. Ганновер, 1949 год

Лагерь XIIID был "зверинцем". Однако, всех "зверей" можно было разделить на 2 группы:

а) "Спасайся, как можешь!" "И плевать мне на всю Вселенную, если завтра не будет меня" (Есенин). Все позволено. Все течет, все изменяется, все относительно. Группа а) это "гестаповцы". Это Мальцев (советский следователь)… Это тот несчастный мальчик (см. мой очерк), который передал меня гестапо как еврея, зная, что это не так. Плевать, а котелок супу я получаю сразу! Так рассуждал он, а вернее так его научили рассуждать.

Группа в) Спасайся, как можешь, иди на любые компромиссы, закрывай глаза на все, что тебя не касается, но – без крови на собственных руках. Лавируй! Это – все остальные!

Группа с) Теоретически должна существовать и эта группа. Люди, оставшиеся людьми. Герои. Несгибаемые. Зои Космодемьянские – наоборот. Не видел! Не видел! Хоть режьте, не встречал!

Вижу ваше возмущение при чтении этого письма. Какая, дескать, сволочь! А я повторяю: к группе а) принадлежит 75-80% советских людей (до 30 лет – 99%), к группе в – остальные. К группе с) теоретически 0,1%, практически 0!

Из рассказа Владимира Кержака "Шталаг XIIID"

Гестапо выудило крупную рыбу – корпусного следователя, юриста 2-го ранга Мальцева. Он предложил Гестапо создать в лагере антисоветскую политическую группировку, которая помогла бы немцам окончательно очистить ряды пленных от всякой скверны. Гестапо на предложение Мальцева пошло, Русская Трудовая Народная Партия была создана.

Дело выглядело солидно. Партия имела ЦК, президиум, целую уйму всяких отделов и подотделов, черную книгу и даже официальный рукописный орган "Пути Родины", появлявшийся 2-3 раза в месяц тиражом в 16-20 экземпляров. Имелись члены почетные (Адольф Гитлер, зондерфюрер Зиверс, гестаповец Кох), члены действительные, кандидаты с шестимесячным стажем и сочувствующие. К последним принадлежали большей частью бывшие коммунисты. В президиуме ЦК сидели Мальцев, артист МХАТ Сверчков и двое-трое советских генералов. Прообразом программы служила декларация Харбинской "Партии русских фашистов" Родзаевского.

– "Слава России!" – приветствовал теперь военнопленных входящий в их обиталище член РТНП.

– "Слава сотруднику!" – хором отвечали несчастные.

Из допроса генерал-майора Федора Ивановича Трухина, Москва, 1946 год

Из лиц, являвшихся членами Русской трудовой народной партии, я помню следующих:

7. Валюженич Владимир, бывший старший лейтенант Красной армии, связист.

В плен к немцам попал в 1941 г. в Белоруссии.

Являясь членом РТНП, Валюженич ведал изданием рукописной газеты организации РТНП и заведовал библиотекой.

Его приметы: около 32 лет, среднего роста, лицо продолговатое, глаза серые, блондин.

Из статьи В. Валюженича "Путь марксизма"

А потом на клочке измятой бумаги случайно сохранившимся огрызком карандаша он пишет заявление немецкому коменданту: "Дайте мне оружие, и я пойду вместе с вами драться за свой народ, за мою родину, против Сталина и его шайки".

Из карточки военнопленного старшего лейтенанта Владимира Валюженича

13 мая 1942 года отправлен в абверштелле Вена.

Из прошения Владимира Волошина о предоставлении немецкого гражданства. Берлин, 1944 год

Краткое жизнеописание: родился 13.2.1907 в семье госслужащего Волошина в Петербурге. Отец умер в 1915 г. Мать – немка – умерла в 1925 г. Посещал среднюю школу, но бросил и сдал выпускной экзамен только в 1937 г. С 1929 по 1937 г.г. служил в Красной Армии, вышел на гражданскую службу в звании старшего лейтенанта. Был арестован по подозрению в том, что является врагом народа. Через полтора месяца отпущен, но уволен из армии. Снова призван в 1940 г., служил до перехода на немецкую сторону в 1941 г. Причина перехода: Советский Союз не Родина, а также нет интереса поддерживать и защищать сталинскую систему. В 1941 г. добровольно обратился к коменданту офицерского лагеря военнопленных XIIID в Хаммельбурге. С октября 1941 г. по апрель 1942 г. секретарь редакции (газеты "Путь Родины"). В мае-июле 1942 г. переобучение в вермахте в Брайтенфурте под Веной. С августа 1942 г. по апрель 1943 г. легионер в вермахте – был задействован на фронте, служил в спецподразделении 804.

Получил медаль за храбрость второго класса.

Из письма Владимира Берга Борису Николаевскому. Ганновер, 1949 год

В начале 1942 г. я становлюсь немецким солдатом. Идея. Вера. Глубочайшее разочарование (то есть купленные за кусок хлеба и тарелку супа наемные солдаты!) Заявление командиру роты: "Довольно! Делайте, чего хотите, но я не могу больше – "противно". Мной заинтересовавшийся командир батальона, который начинает меня использовать как "советника" при разных конфликтах с солдатами. А вообще – подметаю его канцелярию, чищу ему сапоги и т.д. Придя к убеждению, что война будет потеряна, если ее будут вести так, как ее ведут, я пишу большую докладную записку Гитлеру. Смущение немцев. Требую ее отправления. Так она до Гитлера и не дошла, но в связи с ней меня вызвали в Берлин к Гроте. VictoriaStraße 10 собирала "интересных людей" и мне предложили остаться там и работать в "Заре".

Из допроса генерал-майора Федора Ивановича Трухина

Валюженич… В апреле 1943 г. окончил Дабендорфские курсы, после чего работал под фамилией Волошин в отделе восточной пропаганды германского командования, занимаясь составлением антисоветских листовок, перебрасываемых в тыл Красной армии.

Из письма Владимира Берга Борису Николаевскому. Ганновер, 1949 год

Порядки в Дабендорфе – советские. Патрули дневные и ночные снаружи и внутри (Зачем? Немцы этого понять не могли!). Дневальный в каждой комнате и дежурный в каждом бараке. (круглосуточное дежурство). Сложнейшая система увольнения, процентная норма и т.д.

А попробуй скажи лишнее слово! Уже зовут на внушение к комбату, а то и к Трухину. Душно! Душно!

Как они на меня взъелись, когда я одел на фуражку русскую офицерскую кокарду! – "Не положено!" – "Снять!" И с каким же злорадством я не выполнил приказа Жиленкова и сказал ему: "Господин генерал. Оставьте Вы меня в покое! Нашу оперетку я хочу по своей собственной композиции играть!" Сперва он просто обомлел от моей дерзости. А я продолжал: давайте, говорю, поставим точки над i. Ведь Вы такой же генерал как я архиерей. Мы же с Вами в Москве к одному и тому же райкому партии принадлежали, а теперь здесь в Берлине друг друга учить будем, какие кокарды носить?

Из письма Владимира Берга Рафаилу Абрамовичу. Ганновер, 1948 год

Работа в редакции "Зари" не клеится, все мной написанное резко критикуется и бракуется исключительно по причине неправильной расстановки политических запятых. Не поймите, что я хаю Дабендорф, чудесная идея, чудесные возможности, большая работа – но дышать там было трудно. СССР во втором издании. Знаете что, не поехал бы я во Власовскую Россию! Было очень неприятно видеть, как давят всякие проявления оппозиции и все попытки сказать свое слово. Я нахожу пристанище вне Дабендорфа и печатаюсь в ряде русских газет.

Из статьи Вл. Волошина Национальная честь. Газета Труд, Берлин, 1943 год

Положа руку на сердце, давайте скажем прямо: ведь завидуем мы германцам, завидуем даже их теперешней тяжелой жизни пятого года войны, их аккуратности, организации, европейской культуре, вежливости, доверию к людям.

– Немцы хороши только для самих себя?

Неправда! Тот, кто честно, с открытым сердцем, идет к немцам, получает в ответ только хорошее. Возьмите у немцев то, чему мы завидуем, сплетем это перенятое с нашей русской душой, будем держать высоко нашу национальную гордость.

Другими станем мы, другой станет наша жизнь.

Из письма Владимира Берга Рафаилу Абрамовичу. Ганновер, 1948 год

В ноябре 1943 года я покидаю Дабендорф (при нем я был оставлен как штатный пропагандист-журналист) и перехожу в Берлин. В подвале Управления Пропаганды немцы отводят мне несколько комнат, в которых я поселяю 6-8 человек ребят, которые днем заклеивают пакеты и т.д., а остальное время подчинены мне. Я – начальник воздушной защиты здания и это – моя команда. Орлы были ребята! Сколько мы пожаров потушили! Немцы только глаза таращили, как мы под бомбами бегали. Знай наших! Своих ребят я воспитывал по-своему. Тревога – фронт. Отбой – живи, гуляй, дыши, говори, думай, читай. Меня звали они по имени-отчеству, каждый имел право привести вечером свою девчонку в гости, устраивал я для них маленькие вечеринки с танцами, в комнате висела икона.

Из письма Владимира Берга Борису Николаевскому. Ганновер, 1949 год

В мою очень одинокую жизнь в 1943 году втиснулась (насильно) одна немка. Тип исключительно интересный. На 2-3 года старше меня. Доктор истории музыки. Летчица с двумя орденами (да-да. Имеет гражданское пилотское удостоверение и где-то в Африке спасла какие-то самолеты. Может врет, не знаю. Врать-то она здорова была). В войне она потеряла все: мужа, детей, квартиру. Жила в своем саду под землей, в бункере. Перетащила в него пианино, ковер. Интересно! Так вот – втиснулась: Люблю тебя и все тут! Интереса у меня к ней никакого не было, но... Я уступил, в конце концов. Одиночество, а тут человек, который хочет быть преданным.

Теперь мне ясно все (но это между нами). Сопоставляя одну с другой тысячу мелочей, я вижу ясно: она была глазами и ушами Гестапо, приставленными ко мне, чтобы не упустить меня из наблюдения ни на одну минуту, ни днем, ни ночью. Тонко работали! Интересно узнать, сколько ей за ее "работу" платили. Впрочем, чорт с ней!

Из статьи В. Берга "Перед окончательным решением". Газета "За Родину", Рига, 1944 год

Война перешла в последнюю решающую фазу. Какое-либо компромиссное решение, могущее удовлетворить обе борющиеся стороны, невозможно. Титаническая борьба на побережье канала решает не пограничные споры.

Или победа иудо-плутократических сил Англии и Америки, вошедших сегодня в блудное, но далеко не такое неестественное, как это кажется с первого взгляда, сожительство с большевизмом, несущая за собой не отвлеченно-философский, а подлинно реальный закат Европы, а для нас уничтожающая последнюю надежду на восстановление Родины как русской России. Или возрождение европейского мира на основе свободного национального развития народов. Третьего пути нет. Хотим ли мы России, Родины, свободы духа? Тогда на борьбу или над нашим несчастным народом будет продолжаться иезуитски хитрая работа по уничтожению его национального самосознания, ведь если бы не эта война, процесс "обинтернационаливанья" русской души продолжал бы свое сатанинское дело.

Из письма Владимира Берга Рафаилу Абрамовичу. Ганновер, 1948 год

Моя служба: референт по прессе при одном из немецких начальников. Мои обязанности: просмотр советских газет, подчеркивание важнейшего, короткий доклад. То же – по радио – Москве. Просмотр присланных с фронта материалов (письма, дневники, найденные на убитых, документы особых отделов НКВД и т.д.) Дальше: ежемесячный доклад о русской прессе (в Европе + Украина и Белоруссия выходило около 30 русских газет). Короткие референции-отзывы по листовкам. Беседы с интересными пленными. Не о количестве пулеметов в их полках! Душевный разговор! Настроение! Несколько раз посещал я фронт. В своих отчетах ставил я все точки над i. Политика ведет к поражению! Мои отчеты переводились, отправлялись выше, оставлялись без внимания, но – писать было можно!

Из решения комиссии о предоставлении Владимиру Волошину немецкого гражданства. Берлин, 1944 год

Проверка расовой пригодности показала, что Волошин принадлежит к "Ценностной группе II". 75% белорусской крови, 25% немецкой. Против предоставления гражданства возражений нет, но т.к. Волошин был коммунистом и советским офицером, гражданство дается только на испытательный срок.

Из статьи Владимира Волошина "Коммунист Багатин". Газета "За Родину", Берлин, 1945 год

Мы сидим в жарко натопленной деревенской хатке. Двое русских людей из двух разных миров. Моему собеседнику должно быть около сорока. Энергичное, с чуть выдавшимися скулами, умное лицо, коротко подстриженные усы, аккуратно пригнанный желто-зеленый английского сукна френч, пятиугольные звездочки и темные просветы на серых "полевых" погонах.

Только позавчера он командовал советским полком. Случай, неудача, лишние сто грамм водки, поднесенные некстати шоферу, запутанные венгерские перекрестки – сегодня полковник Багатин в немецком тылу…

И вдруг… сон ли это, действительность ли? Он не расстрелян, жив, сыт, сидит за этим столом, курит. Напротив него – человек, который такими неотразимыми доводами разбивает сложившееся годами багатинское мировоззрение.

Из очерка Владимира Волошина "Конец гитлеровской пропаганды". Ганновер, 1950 год

Штаб "шефа пропагандных частей" пробирается... на север. Куда? Бог ведает. Но вот последнее пристанище, наконец, найдено. Это один из принадлежащих Герману Герингу замков на Тауэрнском перевале. Тяжелые, железные ворота, остановившиеся часы на башне, готическая столовая с невероятных размеров камином, семейные фотографии Герингов на столах и многолетние запыленные бутылки в погребе. Отправленному к стоящим за 4-5 километров англичанам "парламентеру" приказано: "Оставаться в замке, запереть ворота и ждать нашего прихода". За стенами замка – новая жизнь. Над домами местечка свежепошитые австрийские флаги, на красных полосах которых никак не хотят исчезнуть следы отпоротой свастики, на стенах еще не смытые лозунги: "Фюрер приказывает, мы следуем! Мы не капитулируем никогда!"

15 мая 1945 года. В столовой замка появляется английский офицер. Присутствующие поднимаются:

– Господин майор. Штаб пропаганды Германских вооруженных сил сдается в плен.

Из письма Владимира Берга Рафаилу Абрамовичу. Ганновер, 1948 год

Отправляют нас в Италию. Римини. 400000 пленных. Строю там солнечные часы (тоже мой конек), преподаю русский язык, делаю доклады о большевизме (откуда я нем. язык знаю? До 1941 г. вообще не знал! Нужда научит калачи есть! Сейчас говорю хорошо, но произношение – уноси Бог ноги!). Пророчествую в своей землянке о будущем Европы (у ней всегда почти очередь стояла). Ожидаю допроса... Жду его почти год. С мая до ноября. Все мои попытки доложить о себе кончаются неудачей. Не хотят демократы слушать, что им фашисты сказать хотят! Насилу-то нашел одного английского офицера, поговорил с ним. Он выслушал меня, сказал "Интересно. Я Вас еще вызову!" Вместо этого приехали 2 английских полицейских, арестовали меня (уже сидящего с мая за колючкой)... Пробовал честным путем вырваться, нет! Хорошо! Пишу домашний адрес, сестра в Бремене, улица... номер дома... Клюнуло! Попадаю в Bad Aibling (американский лагерь, потому что Бремен американский) Пишу сразу рапорт, начальник лагеря говорит: – Ты что, с ума сошел? Все русские сидят здесь, дожидаясь выдачи! Дальше! – Немец я! – кричу. Munsterlager. Последняя комиссия. Была не была. Говорю с первым попавшимся офицером, он, оказывается, поляк. – Молчи, если себе добра хочешь! Молчу! Приезжаю в Бремен. Для очистки совести поискал сестру, как назло дом этот не разбомбили. Иду в UNRRA, там советский. офицер сидит. Ходу. В Гановере приземлился. Пошел в UNRRA лагерь. Там украинцы за советского шпиона приняли. Хотели бить. Ходу! В деревню, в батраки!

Из анкеты Владимира Волошина. Ганновер, 1947 год

Занятия в последние 10 лет.

С января 1937 по январь 1942 г. учитель в Везенберге, Эстония.

С января 1942 по май 1945 г. референт по прессе, Берлин

С мая 1945 по май 1946 г. военнопленный и учитель, Римини, Италия.

С июня 1946 г. каменщик, Ганновер.

Из письма Владимира Берга Борису Николаевскому. Ганновер, 1949 год

Прежде всего будем говорить откровенно. Я – с точки зрения вашего мира – стопроцентный, не заслуживающий никакого сожаления коллаборант. Грешен во многом, но своей работой 1942–45 г.г. только горжусь. Да, хотя с сатаной, но против большевизма, который вот-вот зальет Европу! Зальет! Мы это видим! Мое прошлое: коммунист. Убежденнейший. Сталина наизусть страницами декламирую до сих пор. Сейчас я рассматриваю борьбу с большевизмом как единственную цель моей жизни. Но сижу вне жизни. Весь мир меня отверг, искренности моей не верит. Маленький неловкий строительный рабочий. Не выходит из меня каменщика. А сейчас к тому же 2 месяца безработный. Без хлеба пока не сижу, но туго – ох! Да это ерунда все, главное – нет смысла в жизни. Ворочать камни, чтобы жрать? Глупо! В будущем, очевидно, или кончу расчеты с собой сам или сдамся советам. Чем побираться здесь, лучше пусть свои вешают. Почему-то они меня еще не заграбастали, хотя обо мне и знают. Ах, к черту все!

Из писем Владимира Берга Рафаилу Абрамовичу. Ганновер, 1948 год

Дался Вам, американцам, наш "антисемитизм". Представление у Вас о жизни в Наци-Германии, простите, примитивные. Как у детей в Советском Союзе о капитализме: "У нас везде рабочие и дедушка Сталин и все хорошо. А там – капиталисты. Они ходят и угнетают (то есть "они ходят и евреев расстреливают"). А у нас блины ноне! А к нам сойдат плисол! А у вас концлагеря были? Были! Не рекламные, в жизни!"

Теперь о немцах. К нашей "грязной восточной расе" относились они с непередаваемым высокомерием, а к евреям с нескрываемой неприязнью. Соль-то в том, что только потому, что фюрер так приказал. Ах, послушный народ!.. Трудно среди них жить, г-н Абрамович! Задыхаешься от их самоудовлетворенности! С другой стороны немцы мне нравятся тем, что они нос в мои дела не суют.

Так вот о расстрелах евреев, коммунистов (тех, чья физиономия случайно не понравилась) и политработников (всех, включая безусых мальчишек, вся вина которых была – рабочее происхождение и поэтому – политшкола). Если бы не мое мелкобуржуазное происхождение, я бы тоже в комиссарах был!

Все эти расстрелы проводили (без рекламы) Sonderkommandos. Мы – русские "Квислинги" – молчали, между собой осуждали (к чему это зверство?) и – не протестовали. Во-первых, от нас не требовали активного одобрения расстрелов, а во-вторых ни к чему не привело бы. Ну, нас бы еще посадили, больше ничего. Поддакивать – приходилось!

И вот на том свете скажу я богу: "Грешен! Во имя возможности проведения в жизнь своей идеи соглашался я, вольно или невольно, с другим черным делом. Прости или милуй!"
Так скажу я богу, но не вам! Вы нас сейчас на колени хотите поставить, требуя у нас самих себя распинать, но Вы-то, самые свободные люди самой свободной страны в мире (без кавычек!) где были в день трагедии Римини? 1947. Май.

Слушайте: я ж чудом (бог! бог!) из этого лагеря в 1945 спасся! Как чувствовал! Нечистое дело! Подождать! "Я немец! Не хочу я сюда!" – "Вы русский!" – "Нет!" – "Жалеть будете!" – "Нет" (разговор 2.11.45 с прекрасно владеющим русским языком английским офицером). И посадили меня тогда с немцами, подозреваемыми в военных преступлениях, с личной охраной Муссолини и т.д. Двойная проволока, двойная охрана, отрезан от внешнего мира, лагерь в лагере. Так вот, три месяца наблюдал я жизнь клетки. Клумбу с надписью "Россия", советскую комиссию (уже приготовился, как только вызовут, сразу на проволоку, стреляли у нас без предупреждения), ее речи, видел, как ребята качали английского офицера, сказавшего "Все вы находитесь под защитой английского флага" (боже мой!), заметил, что советская комиссия два дня перепечатывала их списки и показания. Это было в 1945 г.! Видел посещения лагеря гражданскими демократами Венецуэллы, Америки и т. д. Видел раздачи американских подарков, радость и надежды людей! Наблюдал, глотал слезы зависти и думал: "Обожду!" Потом, после трех лет сожалений – узнаю, чем кончилась эта подлая история на границе сказочного Сан-Марино (скала этакая), под солнцем Адрии. В глазах у меня – дорога на вокзал, платформа в стороне, мачта с черным флагом – до сих пор стоят!

Так вот, как вы смеете упрекать нас в соглашательстве, если вы, свободные, ни одного стекла в Белом доме не разбили, ни одного самоубийства на его ступенях не организовали, ни одной голодовки не объявили... Или 10 лет отказаться мясо есть в память мяса жертв Римини? Эх вы, демократы! Мы-то фашисты были, Гитлеру пятки лизали. А вы? Преступников выдавали? Хорошо! На общественный суд, может? Не знали? Неправда! Это было три года после Власова! Кому? Палачу Катыни, который 12000 ваших же польских офицеров на луну отправил. Не рассказывайте мне о Катыни, я сам там был, представителем русской прессы... А что касается Розенберга, я бы его сам повесил! Своими руками! А насчет еврейских расстрелов – сами вы собаку с цепи спустили. Синагоги в 1938 жег он, звезды еще раньше ввел для ношения, Unter den Linden для евреев в 1934 запретил. А вы в 1936 Олимпиады в Берлине праздновали! А теперь виноватых нашли! Нас! Даже не стрелочников, а людей, случайно делавших собственное дело, никакое отношение к транспорту не имеющее, на ж.-д. путях.

Г-н Абрамович! Можно где-нибудь себя продать на любых условиях за 170 долларов? Себя как физическую личность, понимаете? Не голову! Голову не продам! Пусть с сумбуром, зато своя собственная! И вот тогда приехать в Америку. Как "немецкий каменщик Берг". Все "немецкие" документы у меня в порядке, Включая свидетельство о денацификации! Английско-немецкое. Обвинение снято! И если нужно и маленькое рекомендательное письмо от руководства социал-демократической партии Германии. Я член SPD с июня 1946 г. Меня знают немножко здесь. Я им переводы иногда делаю и немножко политически у них дышу.

Из письма секретаря редакции "Социалистического вестника". Нью-Йорк, 1949 год

Многоуважаемый г. Берг,

По просьбе г. Абрамовича возвращаю Вам заказным все материалы, которые Вы в свое время ему послали.

Ваше первое письмо произвело на Р. А. впечатление большой откровенности, но, к его сожалению, дальнейшая переписка этого впечатления не подтвердила. Особенно неблагоприятное впечатление произвела, как Вы сами можете себе представить, Ваша брошюра. Ввиду этого, Р.А. считает дальнейшее продолжение корреспонденции бесцельным.

Из письма Владимира Берга Борису Николаевскому. Ганновер, 1950 год

Положение в Германии, я бы сказал, угрожающее. Дешевизна – поражающая, но... 2000000 безработных. Все строительство стоит, на ганноверской бирже 600 (!) безработных каменщиков. Наряду с этим есть и работа. На больших стройках. Уложил 1000 кирпичей – 10 марок, то есть при полном стахановском темпе примерно 35-40% нормального заработка каменщика. Я против всех и всяких социализмов, человек должен быть свободным, но, господа, не рубите сук, на котором сидите! Через 5-6 лет будете плакать, будет поздно!

Из письма Владимира Берга Борису Николаевскому. Ганновер, 1951 год

Где Вы сейчас? Если в Германии, то м. б. будете в Ганновере и зайдете ко мне? Я живу сейчас Sedanstr. 7. Это 5 минут пешком от вокзала. Как бы это было хорошо!

Бросил каменщичать и пробую сейчас пробиться по жизни самостоятельно. Трудно страшно. Попробую еще месяца два-три, а потом очевидно вернусь в каменщики. Нет ли у Вас случайно какой-либо литературной возможности немного приработать?

Из справки городского архива Ганновера

Журналист Вальдемар Берг-Волошин, родился 13 февраля 1907 г. в Петербурге, выбыл 15 октября 1953 года в Мюнхен.

Из поздравительной телеграммы бывшему сотруднику управления пропаганды вермахта Николаусу фон Гроте по случаю 65-летия, Мюнхен, 1962 год

Сердечные поздравления. Остается еще минимум 35 лет. Вальдемар Берг.

Из справки городского архива Мюнхена.

Вальдемар Берг родился 13 февраля 1907 г. в Санкт-Петербурге. Его родителями были Вальдемар и Анна Берги, владельцы пекарни в Везенберге, Эстония. Согласно его паспорту 1953 года, он получил немецкое гражданство. Он работал журналистом и проживал в Мюнхене с 1952 по 1972 год, после чего переехал в Шлирзее под Мюнхеном.

Из письма Владимира Берга Борису Николаевскому. Ганновер, 1949 год

Если завтра Сатана сделает человечеству предложение: за избавление мира от большевизма заплатить передачей ему всех детей всего Земного шара (скажем, до 8-летнего возраста) – дескать, "Новых наделаем!" – я передаю себя немедленно, без всяких размышлений, в полное распоряжение управления пропаганды ада!