Иван Толстой: Мой собеседник – историк Михаил Талалай. Михаил Григорьевич, расскажите, пожалуйста, об этой семье Забелло, имеет ли она какое-то отношение к Италии или это русская история? Словом, что тут к чему и каков повод поговорить на эту тему?
Михаил Талалай: Да, Иван Никитич, вышла новая книга в московском издательстве "Старая Басманная" под названием "Итальянский дом Забелло", в моей серии, которую я уже давно у них веду, "Русская Италия". Так что уже, по сути дела, Италия здесь изначально присутствует, и глубоко.
Но сначала немного о самом этом издательстве и о жанре этой книги. Жанр книги и лейтмотив издательства – генеалогия. Это исследования о роде, о семье. Сама генеалогия, вспомогательная историческая дисциплина, на мой взгляд, – наука народная, древняя, она вновь возникла у нас из пепла, из праха в конце перестройки. И если исследователи-любители, из народа, представляются историками нечасто, то генеалоги буквально расплодились на рубеже 1980–1990-х годов. Казалось бы, человек расспросил бабушку, прочитал семейные письма, и уже смело можно себя заявлять генеалогом, записываться в Русское генеалогическое общество. Я, кстати, сам член этого общества, учрежденного в 1991 году замечательным генеалогом Игорем Васильевичем Сахаровым, дай бог ему здоровья. Я познакомился с ним еще в 80-е годы и он тогда возрождал эти семейные, родовые исследования, которые получили в итоге большой размах.
Ударение надо ставить только на последний слог – генеалОг
Если семья великая, знаменитая, то там вырабатывается много интересного материала, но часто это бывает просто внутрисемейная история, что тоже, в конечном счете, важно. Кое-чему и я у генеалогов научился: в частности, могу назвать две вещи. Ударение надо ставить только на последний слог – генеалОг, и это исключение из ряда других схожих слов, типа филолог и прочих. Затем генеалоги меня обучили тому, что дворянские титулы являются неотъемлемой частью фамилии, и их надо обязательно писать вместе, чему я, признаться, часто сопротивляюсь. Скажем, если на обложках дореволюционных изданий всегда ставили "граф Лев Николаевич Толстой", то в литературоведческих трудах постоянно повторять это графство, по-моему, избыточно.
Но, возвращаясь к нашим генеалогам, автором и составителем новой книги является наша современница, москвичка, генеалог Юлия Владимировна Забелло, она и автор сайта про Забелло/Забела. Она восстановила колена своих предков. Это непростая задача – грамотно оставить родословную роспись, выписать эти семейные колена, там есть свои технические тонкости и законы. Юлия Владимировна возобновила 12 колен рода Забелло. И вот я обращаюсь к слушателям: сколько колен может воссоздать, реконструировать простой человек? Для людей с фамилиями негромкими это не так просто. Итак, существовал этот большой генеалогический пласт на сайте Юлии Владимировны, которым я интересовался, консультировался, и с моей стороны тоже возникали разного рода истории, связанные с Забелло. Мы решили объединить наши усилия, я выступил как научный редактор и дополнил текст ее книги кое-какими интересными материалами.
Что касается итальянскости Забелло, то здесь большой вопросительный знак: это даже некое чаяние, мечта о том, что род действительно происходит из Италии. Но тому нет документальных подтверждений. Есть весьма скромные и несколько сомнительные упоминания у итальянцев. Был такой генеалог и филолог Себастьяно Чампи, живший в Российской империи в начале XIX века и, когда он описывал итальянские семейства, осевшие в Литве, а сам он преподавал в Вильне, то он упомянул среди выходцев из Венеции литовскую семью Забелло. При этом Чампи совсем не рассказал, как он узнал о том, что они родом из Венеции.
Юлия Владимировна, когда разыскивала по всей Италии своих однофамильцев или родичей, нашла их мало, нашла одного лишь Франческо Забелло, который жил в Бергамо. То ли они все разбрелись оттуда на земли Литвы, Польши и Украины, то ли еще что-то случилось. Но остается некая мечта и созвучие – Забелло действительно звучит как-то по-итальянски, хотя, конечно, это не является каким-то генеалогическим обоснованием. В скобках заметим, что моя собственная фамилий Талалай иногда мне кажется итальянской, какое-то здесь созвучие, какой-то посыл мне тоже тут кажется присутствующим.
В Италии он попал в кружок художника Николая Ге и, более того, в кружок анархиста Бакунина
Итак, 12 колен, подробный рассказ о семье, о выдающихся деятелях, и на первый план вышел скульптор Пармен Петрович Забелло. О нем известно мало; мне известно больше, потому что он провел лучшие свои годы в Италии. Это был типичный представитель дворянства первой половины XIX века. Отец хотел его устроить на военную службу, он не подчинился отцовской воле и cбежал учиться художествам. Куда бежать? Конечно, в Италию, в Тоскану, во Флоренцию. Там он попал в кружок художника Николая Ге и, более того, в кружок анархиста Бакунина. И в этом узком кружке он стал воплощать свои анархические и народнические идеи. И за этим занятием его застал другой мой герой, Лев Ильич Мечников, который оставил редкий рассказ о Пармене Петровиче Забелло в Италии.
Иван Толстой: "Из постоянных жителей Флоренции более других выделялся скульптор Забелло, один из красивейших представителей малороссийского чумацкого типа. Бакунин говорил мне впоследствии, что он сразу отличил Забелло, наметил его для каких-то особых целей и возлагал на него самые блестящие надежды за одну только его энергическую и красивую наружность. Какие надежды Бакунин возлагал на Забелло, мне осталось неизвестно до сих пор. Замечу, однако, что Забелло был человек, далеко не лишенный энергии и недюжинный. Еще отроком, он сумел выдержать упорную борьбу со степным помещиком отцом, и борьба эта кончилась поражением старого полтавского самодура. Забелло много читал, преимущественно Прудона и Герцена, и умел хорошо переваривать прочитанное.
К сожалению, опутанный, с одной стороны, финансовыми затруднениями, из которых он никогда не выходил, с другой стороны, увлеченный своими успехами в обществе, он слишком рано опустился, осел в каком-то чувственном эгоизме, которому его изящная наружность и его склонный к парадоксам, но блестящий и гибкий ум придавали некоторые чайльд-гарольдовские оттенки. Он был слишком умен, чтобы смириться с ролью, хотя бы и очень блестящего, хлыща; но в то же время слишком отчужден в своей мастерской, переполненной женских красот, лепленных из глины, высеченных из мрамора, и живых... Всегда недовольный собой и другими, он переходил от одной крайности к другой; то искал развлечений и знакомств, то без всякого повода лез на ссоры; говорил незаслуженные грубости вчерашним своим друзьям; отравлял жизнь своей красивой и чрезвычайно деловитой швейцарке-жене. Повлиять на него было нелегко; но, однажды залучив его себе, Бакунин несомненно приобрел бы в нем совершенно недюжинного пособника".
Иван Толстой: Михаил Григорьевич, и что же, стал ли в результате Пармен Петрович анархистом, последователем Бакунина?
Михаил Талалай: Он разочаровал Михаила Бакунина – вернулся из Флоренции в Петербург и стал профессором Императорской Академии художеств. Более того, стал лепить царей. Ему принадлежал бюст Александра I для Александровского лицея (когда лицей переехал из Царского Села в Петербург, на Каменноостровский проспект). Бюст, конечно, не сохранился. Еще несколько бюстов Александра II, тоже уничтоженных. Поэтому скульптор Забелло забыт в Петербурге, где он, в основном, работал. Ленинградцы-петербуржцы, думаю, знают хорошо единственное его произведение – бюст Ломоносова на одноименной площади на Фонтанке. Такая круглая площадь, которая в городском обиходе в мое время называлась "ватрушкой". Вот это одно из немногих произведений Пармена Петровича, которое на виду.
Но, пожалуй, более известно его большое скульптурное надгробие на могиле Герцена в Ницце. Это статуя в полный рост, которую не любили наши белоэмигранты, они всячески потешались над нею, говорили, что она похожа на многочисленные памятники Ленину, установленные в Советском Союзе: не только сам Герцен, но даже скульптор Забелло для них был предтечей соцреализма. В общем, этой статуе не повезло, эмигранты ехидно описывали, что к произведению Забелло в Ницце на поклон обязательно приходили советские дипломаты, редкие советские туристы, в общем, вокруг статуи было немало полемики.
Еще больше отошел от бакунинской революционно-анархической линии сын Пармена Петровича, которой стал царским дипломатом. И этим дипломатом я занимался достаточно много. Это Георгий Парменович Забелло, последний генеральный консул Российской империи в Итальянском королевстве. Он жил в Риме, проявил себя как замечательный имперский дипломат, боролся за этот пост до последнего, до того момента, когда Муссолини в 1924 году подписал договор о признании Советского государства, и Георгия Парменовича и его сотрудников с помощью полиции силой выселили из дипломатического здания Российской империи, передав его советской стороне. Где, кстати, до сих пор находится посольство Российской Федерации.
Георгий Парменович остался в Италии, прожил долгую жизнь, был одним из вождей белоэмиграции в Италии, и он, последний царский генконсул, сумел вытащить из Советского Союза свою кузину Анастасию Николаевну Забелло вместе с ее сыном, Николаем Евгеньевичем Забелло, с которым я познакомился и который оставил мемуары.
Эти мемуары я перевел на русский язык с итальянского
Эти мемуары я перевел на русский язык с итальянского. Николай Евгеньевич родился в Киеве в 1911 году. Когда ему было 12 лет, он оказался в Италии, посчастливилось ему это через его дядю-дипломата, и он прожил долгую, интересную жизнь в Италии. Уже в XXI веке он написал мемуары генеалогического толка – о семье, о предках, предназначенные семье, детям и внукам. Я познакомился с его дочерью Мариной Забелло, она мне передала эти воспоминания на итальянском, а я их перевел и опубликовал. Это одна из типичных моих историй: итальянский текст не вышел, не опубликован, но есть изданная его русская версия, русский перевод.
Иван Толстой: Из воспоминаний Николая Евгеньевича Забелло, написанных по-итальянски в 2006 году. Перевод Михаила Талалая.
"В Киеве весной 19-го года мою мать арестовали и приговорили к смертной казни – из-за ее дворянского происхождения. Я остался жить вместе с гувернанткой. Помню, как кто-то подарил мне большую плитку шоколада, и я ею долго питался, отламывая крохотные кусочки. В то время Ленин послал в Киев своего "проконсула", госпожу Коллонтай, некогда одноклассницу моей матери. Обладая неограниченной властью, она спасла мою маму перед самым расстрелом. Тем не менее, Коллонтай предложила маме скрыться – второй раз спасти у нее не получилось бы. Мы ушли жить в лесной шалаш, питаясь природными продуктами – грибами, ягодами и прочим. Жили мы там с месяц и потом вернулись в Киев, так как московских коммунистов оттуда прогнали, правда, ненадолго. … Моя мама тем временем вступила в переписку с нашим родственниками в Италии, где один из них, Георгий Парменович, служил генеральным консулом в Риме. Ей удалось получить заграничный паспорт, благодаря послаблениям, введенным при НЭПе: большевики в тот момент, к тому же, искали международного признания. В итоге нам с мамой удалось уехать в Италию. В Риме я записался в немецкую школу, так как не знал итальянского (немецкому же меня научила гувернантка). Было мне 12 лет.
Я выиграл спор и точно назвал высоту здания, сопоставив его тень с тенью своей линейки
Летом, играясь со сверстниками, я выиграл спор и точно назвал высоту здания, сопоставив его тень с тенью своей линейки. Так я открыл важную формулу тригонометрии, а когда осенью пошел в школу и узнал, что эту формулу знали еще до меня, горько плакал.
В 25-м году мы переехали во Флоренцию, где я продолжал ходить в немецкую школу. Моя мать в той же школе преподавала французский и подрабатывала репетициями. Тогда же я познакомился с семьей Мюнхгаузен: моим одноклассником был правнук известного рассказчика, сочинителя невероятных историй барона Карла Фридриха фон Мюнхгаузена. Затем ради продолжения учебы мне пришлось переехать в Милан и снять там комнату, в то время как моя мама продолжала жить во Флоренции. Для заработка я научился делать на продажу деревянные игрушки.
Я закончил учебу в 35-м году и обосновался в Риме, где устроился работать при государственном Институте прикладных расчетов. Директор этого учреждения, вероятно, был тайным антифашистом, так как мы делали совершенно абсурдные расчеты: я, например, рассчитывал траекторию авиабомбы с учетом притяжения Луны, Солнца и Юпитера. Мой статус аполида предотвратил меня от военной службы, и я стал затем работать на филиале Сименса – на всю жизнь. Помню, что мы сделали всё телефонное оборудование для связи Дураццо [совр. Дуррес в Албании – Иван Толстой] с Бриндизи. Эта линия, внедренная в основном лично мною, была разрушена одной английской субмариной.
В 46 г. в Милане я узнал Эрминию Поли, мою будущую жену. Мы встретились на курсах испанского языка, когда я предполагал уехать в Латинскую Америку: ситуация в Европе была весьма шаткой и существовала угроза прихода коммунизма и в Италию. Спустя год нашего знакомства мы обвенчались в русской церкви во Флоренции, настоятелем которой был отец Иоанн, князь Куракин, старый знакомый моей мамы.
В 50-м году родился наш первый ребенок – дочь Марина. Мы переехали в большую квартиру, а я купил свою первую машину, "Фиат-500", прозванный в народе "мышонком".
Дочку Марину спасла теща, резко вытащив ее из воды
Однажды, когда моя жена с маленькой дочкой ехала в машине вместе с моей тещей и с одной родственницей, навстречу выехала другая машина, и чтобы избежать столкновения жена резко свернула. "Мышонок" перевернулся, упал в канал и наполовину затонул: дочку Марину спасла теща, резко вытащив ее из воды. Наша собака, также бывшая в машине, так перепугалась, что убежала, однако спустя несколько дней, пройдя немалый путь по Милану, она вернулась к нам домой. Починив машину, мы ее выкрасили в цвет, который используют миланские такси. Возможно, теперь она стала походить на машины контрабандистов – каждый раз, когда мы выезжали за город, нас останавливали и обыскивали. В итоге нам это надоело и мы ее заменили.
В конце 60-х гг. на Сименсе начались беспорядки, вызванные требованиями рабочих и части служащих. Меня, отказавшегося участвовать в забастовке, возили в моем кресле на колесиках по офису, угрожая выбросить из окна 4-го этажа. Попугав, забастовщики меня отпустили и ушли.
Вспоминая свою жизнь, думаю, что, конечно, она сложилась бы иначе, не будь революции 17-го года. Однако в целом я удовлетворен тем, чего добился. Моя следующая цель – дожить до ста лет".
Михаил Талалай: Вот этой цели Николай Евгеньевич Забелло, увы, достичь не смог, он скончался буквально за несколько месяцев до своего столетия. Лично с ним мне не удалось встретиться, я говорил с ним по телефону. Он уже был плох и его дочь Марина мне правомочно сказала, что лучше не приходить в гости. Но по телефону я с ним общался, переводя его воспоминания, это стало для меня интересным знакомством. Теперь мы поддерживаем отношения с его дочерью Мариной Забелло.
Должен сказать, что на ней современная итальянская линия Забелло пресекается, хотя у нее есть и сын, и внуки. Тем не менее, по итальянским законам синьорина, выходящая замуж, сохраняет свою девичью фамилию, мужнюю фамилию нельзя принимать даже при желании. Такие вот условия итальянской бюрократии, – используя афоризм, чтобы не множить сущности.
Родилась Марина как Забелло, вот так она и должна прожить и, дай бог ей здоровья, уйти в вечность тоже как Забелло, а вот дети ее должны принимать исключительно отцовские фамилии, против чего протестуют итальянские феминистки, но пока они не могут справиться с этим законом, потому что непонятно, в какой момент детям надо предоставлять право выбора материнской или отцовской фамилии. Это мой генеалогический комментарий.
И еще в эту книгу вошли интересные неопубликованные воспоминания, переведенные с английского Юлией Забелло. Она уже самостоятельно познакомилась с потомками Забелло, живущими в Америке, и в первую очередь с Еленой Викторовной Турони. Ее муж – с итальянскими корнями, но он американец, родившийся в Америке. Сама Елена родилась в Белграде, тоже с фамилией не вполне русской – Эккерсдорф. Но ее прадед – это скульптор Пармен Петрович Забелло, ее бабушка – Зоя Забелло, и в своих воспоминаниях она передает много семейных историй. Сама она родилась в Белграде в 1930 году, проживает в Силвер-Спринг, и ее воспоминания составили тоже интересный пласт нашей новой книги.
Иван Толстой: Из воспоминаний правнучки Пармена Петровича Забелло американской гражданки Елены Викторовны Турони (урожденной Эккерсдорф).
"По словам моей бабушки Зои Парменовны, ее дед, отец скульптора Пармена, был возмущен отказом сына стать военным и решением посвятить себя искусству, он изгнал Пармена, лишив его наследства. Однако, после успехов скульптора, отец его простил. Внешность Пармена была интересной. Если сравнить его фотографию с официальным снимком Джузеппе Верди, то сходство поразительно, они могли бы быть близнецами – недаром в Италии Пармена принимали за композитора.
Бабушка Зоя Парменовна рассказывала, как однажды ее отец гостил у Репина в Финляндии. Жена хозяина была убежденной вегетарианкой, подавали гостям какую-то зелень... и те сочинили:
Говорила тебе я,
сена ты не ешь, Илья!
Ты ж, Илья, меня не слушал,
И всё сено кушал, кушал.
Айвазовский стоял с мольбертом спиной к морю
Зоя Парменовна тоже стала заниматься искусством, она любила писать пейзажи на берегу моря, на даче в Крыму. Однажды она увидела, что там же работает их сосед Айвазовский, но стоял он с мольбертом спиной к морю. Зоя восторгалась его мастерством, но всё же спросила, как он может так писать. "Да я так много видел море, что могу и не смотреть на него". И продолжал писать. Вышла дивная картина и Айвазовский сразу же подарил ее Зое. Картина висела в гостиной в Петербурге, и, увы, так и осталась там висеть. Об этом Зоя Парменовна печалилась без конца.
Ее дочь Нина, моя мать, зимой жила с родителями в Петербурге, а летом в Крыму.
Большая дружба у моей мамы сложилась с поэтом-художником Максимилианом Волошиным
Большая дружба у моей мамы сложилась с поэтом-художником Максимилианом Волошиным, который жил тоже поблизости. И вот начинались тяжелые времена. Мои дедушка и бабушка оказались в Крыму, оставив квартиру и всё, что было, в Петербурге. Друзья-соседи тревожились, советовались друг с другом, как быть. А Волошин начал всячески уговаривать оставить юную Нину у себя. "Ей будет интересно с нами, мы будем о ней заботиться, ведь это всё скоро кончится", убеждал Волошин. Какое счастье, что ему не удалось уговорить моих дедушку и бабушку, которые чувствовали, что он не прав.
… Нельзя было медлить. Наскоро были собраны необходимые вещи, серебро дали рабочим зарыть где-то в землю. На телеге, с чемоданами, двинулись на запад. Где-то их остановили военные, пьяный солдат нацелил было пистолет на мою маму. "Расстрелять или не расстрелять..." – решал он и, слава Богу, пощадил.
Так и двинулись дальше. По дороге, через деревни, ради куска хлеба, пришлось платить ценностями, которые почти иссякли к прибытию в Белград. Началась новая эмигрантская жизнь Зои Парменовны и ее семьи".
Михаил Талалай: И вот из родословной росписи из 12 колен Забелло, из краткого пересказа о наиболее ярких личностях из этого рода, из мемуаров и получилась наша сборная, пожалуй, эклектичная, как и полагается в генеалогии, но все-таки, на мой взгляд, красивая книга. А если сказать это по-итальянски, то это будет звучать так: Un libro bello sugli Zabello.
