Зимой в России прошли массовые митинги в защиту Алексея Навального. На улицы вышли сотни тысяч человек, тысячи были арестованы. Точное число задержанных до сих пор неизвестно. В Кирове были арестованы трое активистов – Вадим Ананьев, Светлана Марьина и Михаил Семенов.
Екатерина Лушникова встретилась с заключёнными кировской тюрьмы.
Вадим Ананьев: Я не ожидал этого ареста, но готовился. Меня два раза возили на суд, потому что суд возвращал эти документы в полицию. Я каждый раз просил сына, чтобы он принес на суд сумку уже готовую, теплые вещи, что-нибудь поесть, попить.
Михаил Семенов: Корочками махнул: пройдемте в отделение. Протокольчики, 51 статья, материалы дела, то да сё. Звонит в суд, я так понимаю, судья, общение простое: тут товарища надо посадить.
Светлана Марьина: Да, все приходится снимать с себя, в трусики заглядывают. Лифчик приходится снимать, если там есть косточки, его забирают. Сначала сверху раздеться надо, потом снизу, трусы не надо снимать, там женщина просто заглядывает в них и все. Зато обувь можно не снимать, в носках остаться.
Екатерина Лушникова: О своем тюремном опыте рассказывает Светлана Марьина. Светлана по профессии программист. Она участвовала в митинге в защиту Навального, была задержана полицией и осуждена на 5 суток административного ареста. Наказание отбывала в кировском изоляторе временного содержания. Это был ее первый тюремный опыт.
Светлана Марьина: В ИВС охрана очень переживала, что придет проверка и у кого-то лифчики с косточками обнаружат, причем косточки любые, неважно, пластиковые или металлические. Когда я поступала, меня спросили: на один-два дня я или больше? Когда узнали, что на 5, сказали, что точно нельзя лифчик, нас накажут потом из-за этих косточек.
— Что ты можешь сделать косточками от лифчика?
— Не знаю. Глаз выколоть, в нос вставить. Это просто ерунда, но такое правило, что с этим сделаешь. Так ко всему уже привыкли у нас в России, все можно вытерпеть.
Екатерина Лушникова: Михаил Семенов, по профессии радиомеханик. В Кирове он стал организатором митинга в защиту Навального. Был осужден на 5 суток административного ареста. В изоляторе временного содержания находился впервые.
Михаил Семенов: Открывают камеру, номер 15, огляделся: стены армейского зеленого цвета, покрашенные масляной краской, потолок беленький, ярко оранжевого цвета пол. Санузел огороженный советского типа. Ничему я не удивлялся. Бог мой, это все обычное, типовое, которое у нас в России не менялось с советских времен. Такие же двери, такая же краска, такой же пол, такие же стены. Единственное, что кругом — видеонаблюдение, которое должно быть в любом заведении, даже такого плана.
Светлана Марьина: Будят нежно очень: сначала включают радио, которое бормочет, после того как радио минут пять поговорит, уже свет начинают включать. Если народ не поднимается к завтраку, тогда уже начинают ходить, будить.
Екатерина Лушникова: Вадим Ананьин по профессии журналист. За участие в митингах в защиту Навального был осужден на четверо суток. Поводом к аресту стал пост в социальных сетях. В тюрьме Вадим тоже оказался впервые и удивился, что заключенных неплохо кормят.
Вадим Ананьин: Завтрак — каша, четыре ломтя хлеба белого и чай. Кормят нормально, так, чтобы не разжиреть. Обед в камеры приносили с 13 часов – это был суп, котлета или мясо, рис и компот сладкий и четыре ломтя больших хлеба. Хлеб у нас оставался, хлеб мы не доедали, он в пакетах лежал, мы даже потом обратно отдавали. Ужин в 17 часов. Когда меня в 19 часов привели, там лежал хлеб, мужик говорит: вот, можешь хлеба поесть. Я обратил внимание, что суп даже без мяса, вкусный, то есть там, видимо, есть какая-то приправа, повар там, конечно, профессиональный. Даже чай, который можно было как попало сделать, он был такой ароматный.
Светлана Марьина: Съедаешь все, что положено. На обед дают мяса немножко, курочка была, рыбка была. Вкусненько было.
Михаил Семенов: В меня уходило все, а из меня не выходило ничего. Переваривание пищи было стопроцентное. Вот так все пять суток. Я может быть запрограммировал свой организм, я заметил, когда в поездах ездил на дальние дистанции, как-то меня тоже не манило никуда.
Светлана Марьина: Вот мне что еще запомнилось: я так и не разобралась, почему они в камере заставляют мыть посуду, они не берут обратно грязную посуду, и от этого раковина у меня в комнате была очень жирная. Потом моющее средство появилось, я ее отмыла, она беленькая стала. Вообще мне показалось, что она новая, но поставили ее как-то не по-человечески. Когда открываешь кран, там такой есть столик при раковине, почему-то прямо на этот столик лилась вода. Человек, который лежал на кровати, ему прямо на лицо брызги летели. Невозможно было кран настроить, чтобы брызги не попадали. Я по этому поводу несколько раз скандалила. Один из них сказал: "Что мы вам здесь евроремонт будем делать что ли?".
Светлана Марьина: Первая женщина Лариса, которая была здесь, мы с ней мало разговаривали, она ничего о себе не захотела рассказывать, просто читала книжку и все. После Ларисы ко мне подселили девчонку Кристину, она наркоманка, вовремя не явилась на медосвидетельствование. Видно, у нее на ручках следы уколов так и остались, несмотря на то, что у нее дело было в сентябре. Она покалывается, и это заметно. Последняя была Лена Перевозчикова, ей 47 лет, выглядит она старше своих лет, чувствуется, что она тоже попивает. Лену Перевозчикову в прошлом году на 8 марта избила полиция, он подала на них в суд, к сентябрю месяцу выяснилось, что теперь Лена Перевозчикова виновата в том, что она их оклеветала, теперь дело уже идет против нее. Ни на какие мировые соглашения Лена не пошла, она все-таки хочет их наказать. Она тоже любит правду, но, тем не менее, я так думаю, что она ничего не добьется, никакой правды, потому что пьет.
Михаил Семенов: Первый мужик, с которым сидели сутки, вполне нормальный. То есть они понимают прекрасно, что за все у нас могут посадить, не только за пьянку, за драку, а даже за такое – за организацию митинга, которая выразилась в репосте, например. Мужик постарше меня предложил мне шахматы, постучал в окно и попросил шахматы.
— Кто выиграл?
Вадим Ананьев: Он. Он хорошо, кстати, играет. Камера, мне кажется, немножко сближает, потому что ты сидишь с человеком, тебе сидеть несколько суток.
Михаил Семенов: Человек сидел угрюмый немножко, вижу, что он недовольный, все равно тихонечко, тихонечко, тихонечко в беседе парень рассказал свою историю. Опорный пункт полиции находится в его же здании, соседняя дверь от его подъезда. Он, грубо говоря, едва ли не босиком решил сбегать через дорогу, купить баночку пивка, полирнуть или голову полечить. Выходит из подъезда, стоят два полицейских, курят. Он мимо них. Они говорят: "Ты куда?". Он говорит: "Вон через дорогу, пивка возьму и обратно". "А пойдем с нами". И дали ему 6 суток. Появление в общественном месте в нетрезвом виде. Вот такая история с его слов. Пожали друг другу руки, того с вещами на выход. Заводят следующего, постарше, моих лет, мы с ним сразу сошлись. Базар, вокзал, все обычно. Да, Сергей тоже историю рассказал. Тоже пьяненький точно так же поехал на автобусе, прикорнул, вышел на какой-то остановке, не его остановочка. Тут же нарисовались два полицейских, у которых он решил спросить, как ему доехать дальше. Но они его проводили в отдел. Добрые души, дали четверо суток.
Светлана Марьина: Я не сказала сразу, что не курю, поэтому первая дама, которая со мной сидела, она покуривала, но редко, а вот Лена, которая Перевозчикова, она смолила по-страшному. Когда Лена покурила хорошенько, у меня конкретно крышу начало выносить, голова заболела. Под утро в обезьяннике девчонки, им же там вообще курить нельзя, вот они, бедные, вставали на колени, прижимались к дверям, просили: "Просунь нам сигаретку".
Михаил Семенов: Я не переношу запах табака, не переношу табачный дым, я очень не люблю, когда курят на свободе, но почему-то я изменился в камере. Сергей меня спрашивает: "Ты куришь?". Я говорю: "Нет". Он: "Вот я курю". И что самое интересное, он, как и Виталий, сидят на крае кровати поближе к вентиляционной решетке, даже руку тянул к ней, покурит и руку тянет к решетке, чтобы дым уходил туда. То есть они старались не задымлять камеру. Учтивость, сопереживание, забота о сокамернике. Он курильщик заядлый, с раннего детства он курит и не может без сигарет. Видно по нему, что он нервничать начинает, он не находит места. Давай тарабанить в дверь, открывают кормушку, он попросил: "Принесите мне парочку сигарет". В ответ отборный мат и послали далеко. Закрыли. Виталий начал долбить в дверь, там открывают: "Какого?". Он в ответ: "Зови старшего". Там куда-то метнулись, пришел инспектор, он попросил: "Ребята, мне найдите, пожалуйста, две сигареты. У кого-то где-то как-то спросите, должно быть две сигаретки где-то мне. Я на общак кидал блок, почему мне две не могут с общака скинуть?". Закрылось, ушли. Пять минут, приходят, приносят две сигаретки и говорят: "У нас тут не зона, общака нет". Но принесли две сигаретки человеку.
Светлана Марьина: Вообще самая страшная беда – это запах. Туалет, считается, что должны прибирать сами, средств никаких для уборки в камере нет абсолютно, есть только одна тряпочка. Пыль можно вытереть, стол можно вытереть и все. Потом, когда я все выбила у охраны, ведро, совок, веник появился, ершик, дали потом моющее средство, я все отмыла.
— Туалет в виде унитаза?
Светлана Марьина: Туалет в виде чаши эмалированной. Бетонная такая подставка на такой высоте и в нее чаша вмурована эмалированная металлическая. Вода стоит и запах не выходит. Там, по-моему, сразу прямой выход в канализационную трубу, еще из-за трубы попахивает. Эта решается проблема просто: берется полторашка, слегка наполненная водой, после использования унитаза дырка затыкается. Высокие технологии. Спуска как такового тоже нет, надо открыть кранчик с водой, потом можно пользоваться, после использования надо закрыть дырку полторашкой.
Вадим Ананьев: И, конечно, я не знал, что можно было дыру в унитазе затыкать пластмассовой бутылкой. Если бы я знал, мы, конечно, промывали, смывали, вода бежит, все нормально, но все равно запах есть. Больше меня, конечно, запах не туалета смутил. Когда я сидел в Ленинском суде, меня удивило – туалеты там еще с советских времен. То есть там вместо бумаги какие-то листы рваные формата А4 исписанные, унитазы тоже грязные. Я туда зашел, я, конечно, выскочил оттуда. Там тошнотворный такой запах стоял. Я думаю, федеральные судьи ходят возле таких туалетов, ходят в такие туалеты и судят именем государства. Зарплата сто тысяч, купить хлорки, бутылка стоит 20 рублей, залей в унитаз хлорку и запаха уже такого не будет. Они принюхались, притерлись, ходят такие смелые, именем государства решают, кого посадить, кому дать штраф.
Светлана Марьина: Я, по-моему, там на уши всех поставила своими капризами. То откройте окно, то закройте, то дайте мне швабру. А ершик сколько раз я требовала. 12 часов подряд я их вызывала, просила дать тряпку для пола, после этого уже жалобу накатала, тряпку мне выдали. Я пришла с прогулки, вытерла пыль. На прогулке спросила, можно ли тряпку взять, мне сказали: "Принесут". Я начала ее ждать. Потом пыль уже закончилась, я тогда начала звонить и спрашивать, когда тряпку принесут. А еще я там бегала во дворе, в этих маленьких двориках все курили, а я бегала. Я одна находилась, но за стенкой мужики слышали, как бегаю. Они спрашивали: "А кто это там бегает?". Очень маленькие дворики. Половина дворика закрыта крышей, видимо, от дождя, половина дворика небо в клеточку. Собака была. Попросила собачку погладить, не дали. Как зовут, не сказали.
Михаил Семенов: Сколько я автографов там оставил, сколько за всю жизнь не ставил никогда: за это распишитесь, за это распишитесь, за это распишитесь. "Гулять пойдете?". "Пойду". "Распишитесь, что гуляли". "Гулять пойдете?". "Нет. "Распишитесь, что нет". Все четко. Я, кстати, сходил один раз, погулял. Такой легонький морозец, минус 7. Меня проводили: закуток, лавочка, снежок. Я сделал зарядку. Люди, которые бывалые, они по камере гуляют, из угла в угол они наматывают несколько, наверное, сот метров.
Вадим Ананьин: Когда заходишь в камеру, там такой спертый воздух чувствуется. На второй день я открыл форточку, видимо, меня там продуло. Где-то я подхватил заразу, то есть у меня насморк, кашель появился. Ночью я почувствовал, что у меня поднимается температура, я почувствовал, что мне становится плохо. Я как раз всю ночь не спал, сидел, просто читал, лежал. А на утро на проверке, когда пришли с 7 до 8, я сказал, что мне плохо, что у меня температура, я чувствую, что у меня повышенное давление. То есть я думал, если человек болеет, то они должны его отвезти в больницу на "скорой", под охраной, наверное, там держать, пока не выздоровеет. Они сказали: "Хорошо, мы вызываем "скорую". Примерно минут через 40 приехала "скорая", меня вызвали к себе, где они сидят в комнате, проверили. Температура была 37,7, давление было под 181 где-то. То есть они сразу же дали мне таблетку, сделали укол от давления.
В 6 часов включаются большие лампы, которые висят над столом. Возле туалета и где есть видеокамера, там есть ночной свет, но при нем тоже можно было читать. Я когда заболел, я ночь не спал, я всю ночь читал. У меня была книга своя, я ее раза три-четыре, наверное, за 10 лет прочитал, но до сих пор я ее беру всегда, она мне очень нравится – это Виктор Астафьев "Прокляты и убиты".
Светлана Марьина: Книги там есть, там целая стопка, целый стол с книгами, но книги все рваные уже, то есть без начала, без конца, без серединки, невозможно их почитать по-человечески. Поэтому все со своими книгами там. Чингиза Айтматова читала. Первая была про мальчика, который хотел превратиться в рыбу, "Белый пароход". Вторая была вещь, когда покойника хоронили. Его привезли на кладбище, а там военный полигон, земля вокруг, все вокруг превращается в ад.
Михаил Семенов: Книжку Ремарка. Читать молодого Ремарка – это невозможно. Это не книжка – это разлом головы, головного мозга. Я пролистнул пару страниц, положил ее, и она до сих пор у меня лежит. Мы спали, спали, спали, потому что я отсыпался за, можно сказать в прямом смысле слова, года.
Светлана Марьина: Там интересно очень, когда у людей заканчивается срок содержания, их могут даже среди ночи отпустить. При этом гремят замки, цепи звенят, люди шаркают по бетонному полу, дальше охрана покрикивает, что камеру надо убрать, команды отдает. Ночью коридор наполняется шумом. Девочку, которая со мной сидела, ее ровно в полночь отпустили. Она уже спать легла, ее разбудили, растолкали и вытолкали. Она среди ночи в Химическом переулке, когда никакой транспорт не ходит, что она делает, подумать страшно. Они из Твери, у нее ни родственников, никого здесь нет. Хотя она рассказывала, что она в гости к родственникам едет. Пешком, наверное, пошла на вокзал ночью.
Михаил Семенов: Вот он близится час свободы. Мы с Серегой шутим, я говорю: "Как тут хорошо. Кормят, поют, спать укладывают, будят, предлагают прогуляться". Мы даже некоторыми услугами этого заведения не пользуемся. Я говорю: "Я не хочу выходить". Дверной проход узкий, я руками, ногами упрусь, пусть они делают, что хотят. Шутка, конечно.
Вадим Ананьев: Вернуться в тюрьму могут пожелать, наверное, только бомжи, которым делать нечего, им без разницы, где убить время, или лежа на кровати, или лежа у трубы горячей.
Светлана Марьина: Когда приезжаешь на курорт, в Турцию, допустим, все окрестности обходишь, все домики осматриваешь, разглядываешь, узнаешь что-то, более-менее, когда ознакомишься с обстановкой, с местностью, с людьми, уже становится скучно и можно ехать дальше, уже неинтересно становится. А тут просто мало где чего посмотрел, хочется дальше. Там осталась какая-то тайна. Тянет меня туда обратно, я что-то должна еще сделать там.
Далее в программе:
Коронавирус в Риме.
Разговор с писательницей Александрой Петровой.
Отрывок из эссе
Если отсюда нельзя выходить, то это — либо тайник, либо склеп, если же можно выбираться лишь иногда — это нора, грот для укрытия, а не некое просто «отапливаемое помещение», куда мы переодически помещаем свои тела. И выползать нам — лишь по разрешению свыше, dpcm — следите за своими экранами, там непременно появятся указания. Итак, несколько стен, две комнаты, мини-кухня, передняя, туалет вместе с душем и биде, кладовка — вот пространство для натюрморта, который мне дано исследовать и живописать несколько дней или месяцев. Или, быть может, лет? Но так ли мертва эта природа? Моя кубикула, мой таблиний, ортус, мой очаг, апартаменты, чтоб быть a parte — отдельно от других, чутко блюдя границы между «я» и «они», обособленно, а по сути вдруг выходило — в одиночку. В одиночке есть два вертикальных выхода, один — на лестницу, с которой раздаются звуки крошечного запыхавшегося лифта, обитого деревом, спускающегося теперь без людей, поднимающегося с посылками, доставленными курьерами. Второй выход из — прозрачный, и за ним, у своих таких же прозрачных или распахнутых отверстий, высунув маски с птичьими клювами, стоят мои собратья по несчастью. Фью-фью, скоро весна, уж март, фью-фью, чума, чур, не меня!
«Мои любимые пластинки» с актёром Павлом Любимцевым (Москва).
