Тележурналист Бэлла Куркова представила в Музее Ахматовой телевизионный фильм "Жизнь слишком коротка, чтобы быть несчастным…", посвященный Даниилу Гранину, – к столетию писателя. Это не столько воспоминания, сколько диалог Гранина с самим собой – поверх времени.
Образ человека, прошедшего через все трагедии ХХ века, много раз побывавшего на краю гибели, человека, вместо оправданий за совершенные ошибки честно говорящего: "Грешен я…" О Данииле Гранине, прошедшем войну, блокаду, страшное время репрессий и не отрекшегося от своей жизни и от своего времени, мы говорим с заместителем главного редактора телеканала "Культура" Бэллой Курковой, военным переводчиком, историком Юрием Лебедевым и писательницей Еленой Чижовой.
– Бэлла Алексеевна, как пришла идея создать такой фильм о Данииле Гранине?
– Незадолго до ухода Даниил Александрович меня попросил: "Ты сделаешь, когда…" – и помотал головой. Я сказала: "Я все сделаю". Я поняла с полуслова, о чем он говорит, и он тоже понял, что я поняла. Наши отношения строились на огромном доверии.
– Наверное, трудно было отбирать материал? Много осталось?
– Две трети – мы же сотрудничали лет 30. Сначала была серия "Грань веков", интервью с Лихачевым, который боролся с перестройкой Невского проспекта – и победил, против вырубки деревьев в парках Царского Села, а Даниил Александрович его всячески поддерживал. А потом я прочитала книгу Гранина "Вечера с Петром Великим" и предложила ему сделать серию новелл по этой книге. Поставила довольно жесткие условия: я сама отбираю сюжеты, и ему придется выполнять мои просьбы.
Начали мы снимать с Монплезира, снимали в Меньшиковском дворце, в Летнем саду. Это была его первая настоящая телевизионная работа, и он с ней блестяще справился. И я поняла, что в нем кроется актер, писатель, историк – у него была большая библиотека по Петру, и в этих книгах – масса пометок. Потом, видимо, пришла худая пора и библиотеку продали – семья и сейчас скорбит об этом. Он любил Петровскую эпоху, обожал Петра и Меньшикова, понимая все их недостатки.
Во время нашей работы он сначала любое замечание принимал в штыки: вот здесь надо переговорить – не буду! Потом мне надоело его уговаривать – не хотите, не надо, я же предупреждала, что работа будет трудная. Ну, он что-то пробурчал себе под нос, сказал – хорошо, и с тех пор между Граниным и съемочной бригадой переводчик не требовался, мы жили в мире и дружбе. Все, что было снято за 30 лет, снято одним оператором Игорем Поповым. Где мы только не бывали!
Образ человека, прошедшего через все трагедии ХХ века, много раз побывавшего на краю гибели, честно говорящего: "Грешен я..."
– Юрий Михайлович, а как вы познакомились с Граниным?
– Я был одним из почитателей "Блокадной книги", пришел ее подписывать, по пути что-то сказал, его заинтересовало, что я занимаюсь немецкими архивами, он предложил встретиться. И постепенно наше общение переросло в сотрудничество, я почувствовал, что я ему нужен, с моей помощью он мог выяснить что-то непонятное. Его очень интересовало, почему немцы не вошли в Ленинград, меня это тоже стало интересовать, когда я познакомился с немецкими источниками. И я увидел, что чем больше я ему рассказываю, тем больше у него возникает вопросов.
В 2007 году была международная конференция по блокаде, и Гранин всех ошарашил, сказав, что не понимает, почему немцы не вошли в город. Он сослался на случай 17 сентября, о котором сегодня многие знают из его книг: он описал, как его отпустили с фронта на день домой и как он пришел в город пешком – и увидел, что никакие КПП никто не охраняет, так что, по его мнению, город был открыт и немцы могли беспрепятственно туда войти. А в тех материалах, которые я ему давал, он увидел, что в немецких штабах была неразбериха – они не понимали, что делать с Ленинградом, и благодаря этому разброду не смогли провести здесь полноценную блокаду.
– В фильме вы говорите о том, что амбиции командующего армией "Север" генерала фон Лееба на две недели задержали немецкие войска под Ленинградом – и это помешало немецкому наступлению под Москвой…
– Да, это парадоксальная ситуация: Москва спасла Ленинград, потому что немцам пришлось отвести отсюда войска под Москву, а Ленинград спас Москву, потому что все-таки эти войска отвели на две недели позже, чем надо было. Этих двух недель Гитлеру не хватило для начала наступления, а дальше начались морозы. Немцы опоздали, и Гранин это очень здорово увидел.
За полтора месяца до его ухода мы с ним поехали в Пушкин – положить цветы к памятнику его однополчанам: у него даже не было сил подняться на поребрик, и он попросил меня это сделать. И я его спросил: "Даниил Александрович, ну теперь-то вам понятно, почему немцы не вошли в Ленинград?" А он говорит: "Все равно непонятно". И я понял, что в этом месте у него раздрай между головой и сердцем: он видел, что по всем законам Ленинград должны были взять, но сердце с этим не соглашалось – он видел и то, с какой яростью люди обороняли город.
– Бэлла Алексеевна, у вас ведь с Граниным были не только рабочие отношения?
– Вот он звонит мне на работу: "Бэллочка, поедем на рынок, мне яблоки антоновские нужны". Какие яблоки, я на работе… Но мы едем – это была одна из постоянных прогулок: он любил запеченную антоновку. Приезжаем на Сытный рынок, и он начинает бешено торговаться – все узнают и его, и меня. Я сразу скрывалась за какой-нибудь угол, он начинал меня искать, находил: "А чего вы сбежали?" Я говорю: "Даниил Александрович, ну чего вы торгуетесь-то?" А он говорит: "А для чего я на рынок пришел – для общения, вот я и торгуюсь".
А совсем недавно я захожу на этот рынок, подхожу к молочнице, у которой ряженку покупала, она говорит: "Как плохо, что Даниил Александрович не приходит". Тут сбежалась куча продавцов – оказывается, все его помнят, со всеми он разговаривал, рассказывал им что-то, знал, чем они живут, какие у кого родственники, какие неприятности.
А однажды мы поехали на барахолку. И он говорит: "Я вас привел сюда рассказать, как я штаны себе покупал сразу после войны – я ведь танкист, приехал весь в коже, никакой гражданской одежды не было, вот я сюда и пришел пиджак и брюки покупать, на барахолку на Удельной, и мне любопытно, что же тут сейчас происходит". И это стало основой передачи "Барахолка", где он рассказывает о своем послевоенном возвращении в Ленинград.
– Вопрос к Елене Чижовой – а как складывались ваши отношения с Граниным? Вы тоже гуляли?
Он прошел сначала советский путь, а потом преодоление этого пути
– Мы же соседи по дому. Он со многими гулял, это у него вошло в привычку – гулять с приятными людьми, совмещая приятное с полезным: Петроградская сторона, красивые места. Да, мы гуляли и много чего обсуждали – книги, общественные процессы, на которые не всегда смотрели одинаково. Он сам мне позвонил, прочитав мой роман "Крошки Цахес", – так мы и познакомились, и я никогда не чувствовала необходимости изображать перед ним почтительного младшего современника (хотя я, конечно, им была, но больше внутри, чем в диалоге).
– Гранин ведь был не только писателем, но и советским чиновником – как вы думаете, легко ли было ему это совмещать?
– Мы дружили лет 20. Я думаю, он прошел сначала советский путь, а потом преодоление этого пути. Меня всегда привлекала его способность анализировать то, что происходило, не держаться мертвой хваткой за свои представления 20-, 30-, 40-летней давности. Мне-то легко было в 15 лет быть антисоветской девочкой – вокруг меня были люди старше меня, разочарованные в хрущевской оттепели, в 70-е годы сформулировавшие для себя сущность советской системы, так что я все это получила из их рук. Даниил Александрович начал этот путь самостоятельно. Может, в его время и были люди, понимающие, что такое советская власть, что такое Сталин – и что такое Бродский. Но мне кажется, в кругу Даниила Александровича таких людей просто не было.
– Вы этим объясняете случай с Бродским – есть такая версия, что Гранин отказался устроить над ним товарищеский суд, который якобы мог избавить его от суда настоящего.
– Однажды Даниил Александрович меня спросил: "А у тебя есть что-то в общественном отношении, чего ты стыдишься?" Я ответила, что в общественном – нет, и тогда он так горько сказал: "А у меня есть, и ты не представляешь, как это тяжело". Вокруг нас ходят 30–40-летние циники, которые все прекрасно понимают, но выбирают то, что выбирают, а ему же было под сто лет! Возможно, в свое время он чего-то не понимал, но он не был циничным, прожженным человеком, он, как говорится, не был первым учеником этой системы. И это вызывало мое огромное уважение. Я уверена, что мы сейчас допускаем много ошибок, но не уверена, что когда нам будет столько же, мы сможем вот так же анализировать – где мы ошиблись, где могли сделать лучше и что делать в связи с этим со своей душой. Так что Гранин действительно менялся вместе со страной, и его последние книги нравятся мне безо всяких скидок.
Когда сейчас из Гранина пытаются сделать советского писателя, я думаю, что сначала он, наверное, им и был, но в 90-е годы с ним произошло нечто важное, и к 2000-м он советским писателем уже не был. Он был просто русским писателем, который переосмысливает путь, пройденный страной и им самим вместе с нею. Да, он шел нога в ногу, но заметьте, страна с тоской смотрит назад, а он ни разу назад с тоской не посмотрел.
– Бэлла Алексеевна, давайте вернемся к фильму: там ведь не случайно так много говорится о войне, блокаде.
– Я до этого сделала сериал "Дворцы взорвать и уходить" – страшный, о коррупции, измене родине, о том, как директор Екатерининского дворца перешел на сторону немцев. Даниил Александрович там пять дней командовал полком: убило всех. Он позвонил в штаб народного ополчения: "Пришлите кого-нибудь". Ему говорят: "Сколько тебе – 20? Гайдар командовал полком в 18, вот и ты давай командуй". Он очень колоритно об этом рассказывал. И об Ольге Берггольц рассказывал – как ходил к ней в дом "Слеза социализма на Рубинштейна" и она пекла ему пирожки с укропом. Как она вела себя в блокаду, как разговаривала с руководителями города, как отказывалась ехать на материк – соглашалась только на неделю. Когда она совсем уже погибала, удалось ее вывезти на материк, но она оттуда сразу же сбежала. Он любил ее. Один его рассказ был о том, как на исполнении 13-й симфонии Шостаковича вошел Толстиков, и она на весь зал закричала: "Смотрите – они его гнобили, а сейчас слушать пришли!" Наш материал собирался из таких вот дружеских бесед.
– Юрий Михайлович, этот фильм – о Гранине, о городе и о войне. Но ведь есть же тут и некоторый элемент мистификации – есть версия, что Гранин, представлявший себя рядовым, на самом деле был политруком. Как вы считаете, зачем он изменил свою роль – если изменил, конечно?
– Наверное, каждому из нас свойственно представлять себя в каком-то амплуа, что-то добавлять к своему образу, а тем более это свойственно писателю. Думаю, что-то подобное было и здесь.
– А его книга о блокаде, написанная вместе с Олесем Адамовичем, много для вас значит? Или в ней слишком много недоговорено?
У Гранина есть фраза: "Надо судить о человеке по законам его времени". Время было такое
– У Гранина есть фраза: "Надо судить о человеке по законам его времени". Время было такое. Книга написана в 1975-м, она очень советская, и главная ее мысль – что советский человек не расчеловечивается. У Лихачева, совсем несоветского человека, – другая блокада. Я однажды, видимо, обидел, задел Даниила Александровича, когда стал ему говорить дифирамбами о книге Лихачева. У Гранина это был гимн советскому человеку, ленинградцу, который выжил несмотря ни на что. И чем больше документов я вижу, тем больше удивляюсь этому – по всем законам город не должен быть выжить, но чудо случилось – преодолели блокаду.
– Вы не согласны, Бэлла Алексеевна?
– Не согласна. Я думаю, что если бы Даниил Александрович больше ничего не написал, только книгу о блокаде вместе с Адамовичем, – он бы уже вошел в историю. Они обошли 200 блокадников и записали их по свежим следам (было больше, но эти рассказы – заверены нотариусом, и они очень разные). Около 40% цензура не пропустила, они лежат в архивах. Почти все, что касается людоедства, взаимоотношений с властями, – выброшено. Известно, что Жданов всю блокаду прожил в подвале под Смольным, только награждать поднимался, на фронте его никто не видел. Это не документально, но это у всех написано.
Они молодцы: и Гранин, и Олесь, который подбил его на эту книгу, понимая, что Гранин популярен, что с ним ему будет легче работать. Может, это и советская книга, как и другие книги Гранина, да и все мы (и я тоже) – советские люди, все мы из ХХ века, и все мы научились говорить эзоповым языком: там столько читается между строк, что вся правда выходит наружу!
– У вас в фильме Гранин с болью говорит о том, что Ольга Берггольц хотела, чтобы ее похоронили на Пискаревке, но этого не разрешили, и он не сделал всего, что мог, чтобы выполнить ее последнюю волю. И он вздыхает: "Грешен я". Но ведь были в его жизни и другие тяжелые моменты – с Симоновым, с Бродским: вы их сознательно не отразили?
– Конечно. Я выбрала тему "В окрестностях любви". Человеку исполняется сто лет, и жизнь его делится на периоды, как у любого из нас. Все мы делаем и ошибки, просчеты, и что-то хорошее. Как говорится, кто не согрешит, тот не покается. Для меня Гранин к его 100-летию – такой, каким я его показала, – "в окрестностях любви".
– Лена, было ли у вас ощущение, что он преодолевал себя, когда возвышал голос в защиту парков, домов, разрушения города?
– Нет. Но, по правде говоря, у меня бывало горькое ощущение – ведь Даниил Александрович имел возможность говорить с первыми лицами, и мне хотелось, чтобы он иногда говорил что-то более определенное и более резкое. Но это уже взгляд моего поколения. Я ему никогда об этом не говорила, но мне казалось – как же, если к вам приезжает Медведев или Путин, можно же сказать и то, и это…
– Милость к падшим призвать…
– Да. Но Гранин не был Алексеевой. Это другая жизнь. Мы должны понимать: когда в России живешь долго, проживаешь несколько разных жизней. Мне кажется, самое страшное – это прожить в России одну, одинаковую, монолитную жизнь, ни в чем не меняясь. С Граниным этого не случилось.
