Несмотря на обилие исторических книг, выпускаемых в России, большинство серьезных специалистов согласны в том, что история Великой Отечественной войны еще не написана.

Так же думает и историк, автор нескольких книг о битве за Ленинград Вячеслав Мосунов. Последняя из написанных им книг называется “Прорыв блокады Ленинграда. Операция “Искра”. О том, что мы знаем и чего не знаем о блокаде Ленинграда и об освобождении города, мы говорим с Вячеславом Мосуновым, историком и музейным специалистом, заместителем директора Центра выставочных и музейных проектов Миленой Третьяковой и историком, инженером, сотрудником Европейского университета в Петербурге Андреем Рябковым.

– Вячеслав, первый вопрос к вам: почему вы стали изучать прорыв блокады Ленинграда, ведь об этом уже много писали?

– Фундаментальных трудов на эту тему было всего два. Прорыв блокады Ленинграда и последовавшие за ним события не только в комплексе никто не изучал, но даже последовательность событий как-то осталась за кадром. И никто серьезно не анализировал свидетельства, оставшиеся от противника: до 90-х годов немецких документов никто серьезно не изучал.

Мне удалось поработать в Центральном архиве Министерства обороны и вытащить значительный объем немецких документов, хранящихся в американских архивах, это дало возможность посмотреть на развитие ситуации с двух сторон. Я хотел понять, почему блокаду удалось прорвать именно в январе 1943 года и почему основная цель операции “Искра“ – освобождение станции Мга – так и не была достигнута. А пока не было железнодорожного сообщения Ленинграда с большой землей, ни о каком прочном положении города речи идти не могло.

– И вы ответили на этот вопрос?

– Да, тут сработал целый комплекс причин: и недостаток боеприпасов на определенном этапе наступления, и гораздо лучшая немецкая военная подготовка, благодаря которой даже в более сложных условиях немцы действовали эффективнее. Я увидел, что с определенного времени немцы просто навязали свою волю советскому командованию, заставляя его отступать не там, где оно хотело, а там, где наши войска попадали в огневые мешки. Ну, и нельзя забывать о чудовищном количестве ошибок советского командования.

– Милена, то, о чем говорит Вячеслав, важно? Ведь вы разрабатывали экспозицию нового музея блокады, и хоть проект заморожен, все равно понятно, что проблему музея еще придется решать.

– Мы можем очень пафосно размышлять – это должен быть музей трагедии или музей подвига, но ответ на этот вопрос не имеет смысла: мы должны рассказать историю событий. Очевидно, что мы выстояли, победили – и надо рассказать, как это произошло. Сейчас у широкой публики нет понимания, что такое блокада и оборона Ленинграда: где-то есть фронт, а где-то – страдающие горожане, бредущие по холодным улицам. А что такое город-фронт – это город, где работали заводы? А на самом деле это просто тыловая часть Ленинградского фронта. На одной лестничной площадке живет человек, работающий на заводе, и, например, моряки Краснознаменного Балтийского флота.

Историю войны мы вообще не знаем – и даже не потому, что там что-то скрывалось. Вот у нас в городе есть два прекрасных военных музея – Военно-морской и Артиллерийский, но они прежде всего рассказывают историю русского оружия, а не историю военных действий. В лучшем случае там будет карта-схема боя с красными и синими стрелочками, но, чтобы их понять, нужно закончить военную академию. Нашему пониманию доступны дневники, где люди пишут, что не понимают, зачем их буквально сгоняют руками строить Лужский рубеж. Но из дневника немецкого офицера мы узнаем, что вообще-то он был нужен, поскольку они шли-шли – и уткнулись. Но нужен рассказ, который объединяет все эти смыслы, включая и то, что такое война с точки зрения военной науки. Усилия Вячеслава Мосунова и его коллег беспрецедентны: никогда не было собрано вместе такого большого массива документов. Сейчас он осмысляется, а Вячеслав переводит язык военной науки на общедоступный язык. Это нужно, чтобы мы поняли: как именно мы победили, какие усилия для этого приложили, чему противостояли, – это более серьезное осознание истории.

– Андрей, с вашей точки зрения, история тоже не написана?

– Да, когда были живы участники событий, архивы были засекречены. Когда архивы открылись, кто-то, еще энергичный, несмотря на преклонный возраст, успел туда пойти и выпустить какие-то крупицы, тоненькие, но бесценные книжки. А новое поколение уже воспитано на гладком нарративе, начавшемся с 50-х годов, о том, что все было замечательно, кроме отдельных недостатков, они просто не видели проблемы, думали: партия врать не будет. А оказалось – будет, да так, что волосы дыбом встают.

И кто-то, как мы с Вячеславом, начинает задавать вопросы. Я вот решил выяснить, сколько же снарядов упало на город, – и оказалось, что в два раза меньше той официальной цифры, которая у нас выбита на Аничковом мосту. И так всюду – какой вопрос ни ковырни. Я занимался историей Невельской битвы – тоже оказалось все не так, как было писано в советский период. И в Сталинградской битве та же картина.

Я занимаюсь промышленностью – так там все рассекречивалось чуть ли не в 2010-х годах, а кое-что не будет рассекречено никогда – например, схема баррикад на улицах Ленинграда или начертание оборонительного рубежа на юге: вдруг опять враги придут...

– Милена, вы согласны, что все оказывается не так?

– Мы знаем основные цифры, названные на Нюрнбергском процессе: это высшее государственное слово. Во время войны, даже если отвлечься от того, скрывали что-то или не скрывали, со статистикой было нехорошо. Мы же понимаем, что в одном доме домовая книга сохранилась, а в другом нет – вот и сведения разные, и количество жертв поди установи. Андрей прошел по всем сводкам МПВО день за днем и получил точную цифру зарегистрированных бомбардировок и артобстрелов города, время, место, последствия, и эта цифра сильно отличается от официальной.

– Вячеслав, вы говорите о множестве ошибок советского командования – а как вы их обнаружили, не будучи военным?

– Они видны из документов. Вот, например, дивизия должна развернуться – сделать это можно только ночью. Маскировка соблюдается не полностью, а потом командиров выдергивают на совещание – до утра, так что немцы обнаруживают дивизию и накрывают ее огнем, потери гигантские, на совещании ни один вопрос не решен, дивизия идет в бой, и остатки почти все погибают, после чего ее уводят на переформирование. И так – три раза. Виноват один человек – генерал-майор Любовцев. В феврале 1943 года он же похоронит весь успех Красноборской операции. Его сняли, это последний советский генерал, попавший в плен в 1944 году.

И таких примеров на всем фронте масса. А для Ленинградского фронта характерна была еще очень низкая подготовка командного состава – от батальона до дивизии. Иные командиры полков не умели читать карты.

– Может, это предвоенные репрессии виноваты?

– Нет, это локальные условия фронта – командный и политический состав дивизии полностью выбивался по пять-шесть раз подряд: боевое управление было на очень низком уровне, нормальная связь практически отсутствовала, и командиру оставалось только самому вести людей в атаку.

– А немцы не водили своих?

– Водили, и у них были очень большие потери среди батальонных командиров. Но у них была связь, и они умели пользоваться своим оружием, а советская сторона уступала по всему арсеналу, и немецкая оборона была очень трудно преодолимой. И то, что в первую неделю “Искры“ оборону удалось прорвать, это такое маленькое чудо, но дальше уже немецкое техническое превосходство было решительным. Вообще, группа армий “Север” отличалась от группы армий “Центр” и “Юг”: там большую роль играли танки, а здесь – сочетание огня пехоты и артиллерии. Вдобавок именно группа армий “Север” единственная несла потерь меньше, чем получала пополнений.

– Милена, это переворачивает наше представление о битве за Ленинград?

– Нет. Мы всегда говорим, что это самая кровопролитная и продолжительная битва, в тяжелейших условиях. А что это значит – сколько человек участвовали, каким образом? То, что говорит Вячеслав о неравенстве сил, – это страшно. Ленинград вообще должен был быть тыловым городом, а оказался прифронтовым. И все равно город держится – да, благодаря человеческим смертям, а не благодаря технике, которой так мало. Этот искренний рассказ помогает нам понять, какой ценой был защищен город. Военная история позволяет понять значимость этой правды: человеку действительно нужно не только попить-поесть, для него важны духовные ценности.

– Андрей, вы согласны с тем, что говорит Вячеслав насчет руководства, в промышленности было так же или нет?

– В промышленности своя специфика работы, а поскольку руководящий состав и там, и в армии примерно одинаковый, то ситуация была такая: кому с директором завода повезло, а кому-то не повезло, и кто-то и продукцию выпускает, и сыт бывает, а кто-то и производство наладить не может, и с голоду ноги протягивает. Все зависит от человека, и незаменимые – есть.

– А вы можете объяснить то техническое отставание Красной армии, о котором говорит Вячеслав?

– Ресурсная база у СССР была значительно меньше, чем у Германии, где было гораздо проще делать качественную броню, а на территории СССР, как ни странно, не было некоторых легирующих элементов. Ну, и качество немецкого вооружения было обусловлено качеством металлургии, а качество металлургии – общей культурой производства. А дальше – по схеме: кто лучше учился в школе, тот лучше и воюет.

Но у нас люди стремились к образованию, и один ленинградский сталевар сделал реальным практически целый сектор промышленности: он научился плавить чугун так, что из него получались хоть какие-то боеприпасы. Этот опыт он провел в конце 30-х годов, получил за это орден Ленина, и его способ потом был внедрен в ленинградской промышленности. Собственно, таких людей, директоров заводов, было два, оба по фамилии Киселев. Подвиг тружеников Ижорского завода – они подобрали режимы, при которых из некачественных материалов получалась качественная броня. Но в Ленинграде и это было невозможно – нельзя было достигнуть нужной температуры для термообработки, не было подсолнечного масла для закалки брони. Так что качество вооружения не могло соперничать с немецким.

– Вячеслав, у нас, дилетантов, часто создается ощущение, что тогда на фронте творилась чудовищная неразбериха, что было очень много напрасных жертв: об этом пишут многие…

– В тех условиях просто ставилась задача, а как ее выполнить… Найти альтернативный способ можно было только при совершенно другой ситуации, и не только под Ленинградом, но и на всем фронте. И он был найден – в 1944 году, когда нанесли три удара, один из них – под Новгородом, во многом решающий для здешней ситуации. Очень тяжело воевать с противником, превосходящим тебя по всему – вооружению, обеспечению, подготовке кадров – не на голову, а на порядки. Наносить ему существенный урон просто невозможно. Немцы тоже совершали тяжелые ошибки – вот тогда им с советской стороны могло прилететь.

Очень характерны первые семь дней операции “Искра“: 12 января немцы неверно оценили положение, потом у них не было резервов: все, что можно, было снято, чтобы спасать положение под Сталинградом, Великими Луками, на Ржевском направлении.

Да, 1941–42 годы – это для нас было страшно. Зимой 1942 года – чудовищные цифры по обеспеченности боеприпасами – три-четыре выстрела в сутки на одно орудие дивизионной артиллерии. Зато я понял роль командующего фронтом Говорова как организатора – он сделал из небоеспособного в условиях осады и блокады фронта – фронт, способный выделить силы для наступления и нанести мощный деблокирующий удар.

А если смотреть уровень командиров дивизий и полков, то на Ленинградском фронте была одна звезда – Николай Симоняк (и те, кто с ним служили). Если сравнить документы его 136-й дивизии с другими, то это небо и земля по качеству подготовки, по всему. Это была единственная дивизия, которая выполняла поставленные перед ней задачи. Поставили задачу форсировать Неву 12 января – и она это сделала, поставили задачу наступать на 5-й рабочий поселок – и она наступала, с огромными потерями, как все дивизии, участвовавшие в “Искре”, поставили задачу наступать на Красный Бор – и она единственная выполнила эту задачу. Именно из этой дивизии выросли люди, которые были на что-то способны, в остальном уровень командного состава вызывает много вопросов. На других фронтах есть набор командиров дивизий, которые за три-четыре года ни одной задачи не выполнили.

Немецкое командование старалось быть как можно ближе к центру событий, у них были постоянные инспекторские поездки по штабам и армейским корпусам, командующий 18-й армией лично опрашивал командиров – иногда до уровня батальона. С советской стороны я такого, к сожалению, пока не обнаружил.

– Андрей, за всеми боями стоит работа промышленности – как она все-таки была организована в блокадном городе? Это чудо? И если да, то что за ним кроется?

– Всякое чудо требует хорошей подготовки: все-таки Ленинград был крупнейшим промышленным регионом, тут были огромные запасы хлопка, цветных металлов. Проблема заключалась в топливе и в электричестве. Как только в ноябре-декабре закончилось электричество, все встало, как только оно появилось, заработало снова. Почему закончилось – это требует отдельного глубокого изучения. Благодаря запасам металла тут делали чудесные корабли – против всех законов судостроения, сваривали их у Ладожского озера из прямых листов металла на досках, уложенных на камни. Это были огромные 500-тонные баржи, на которых можно было перевезти паровоз. В боеприпасах была суррогатная взрывчатка из селитры, производимой на Невском химическом комбинате, и опилок. Я один такой снаряд нашел в лесу в походе и расковырял. Сейчас я бы так не поступил… В 1943–44 годах воскресло электричество, а с ним – и приборостроение: сделай сам из того, что есть, придумай что-то полезное.

– Вячеслав, какой вывод из всех ваших изысканий для вас главный?

– Я понял, что шанс на прорыв блокады появлялся только тогда, когда инициатива на всем фронте переходила к советскому командованию. По всем правилам форсирование Невы – 500–600 метров на открытом пространстве – не должно было случиться, но это то самое чудо, которое было хорошо подготовлено. Есть такая легенда, что оно случилось, потому что в дивизии Симоняка стали играть “Интернационал“, но это не так: бойцы пошли на лед по плану, чуть раньше конца артподготовки, их поддерживали все огневые средства дивизии, но даже это тщательно подготовленное чудо стоило очень большой крови. И сам прорыв блокады 18 января очень важен: это первая настоящая победа в Великой Отечественной войне для всего Северо-Западного направления.