Александр Генис: Мы все любим детективы, и понятно почему. В детективе можно отсидеться от повседневной реальности, где преступление часто лишено смысла, где часто правит хаос. Зато детектив нам умеет рассказывать другую историю: о том, как, разоблачив преступление, сыщик возвращает в мир норму, без которой жить трудно, больно, но приходится.

При этом непременное условие существования детектива – повышенное внимание к окружающему. Ведь тут скрываются улики, обладающие особым значением для свидетелей преступления – для нас.

В самом деле, любовный роман живет в мире чувств, драма идей пребывает в сфере абстракций, абсурд не требует подробностей, фантастика существует по ту сторону возможного. Но детективу нужно сугубо конкретное, предельно материальное, бесспорно опознаваемое место действия. Поэтому этот жанр верно служит лучшим орудием познания: он демонстрирует особенности национального характера.

Скажем, классическое английское убийство отличает контраст между идиллическим местом действия и камерным кошмаром, который в нем происходит. В Америке над этим смеялись.

– В Англии, – писал американский классик жанра Рэймонд Чандлер, – детективы пишут пожилые дамы обоего пола.

На этом фоне и заиграл мышцами “крутой” американский детектив. О его приключениях дома и в России пойдет речь в сегодняшнем выпуске цикла Владимира Абаринова “Муза на импорт”.

Владимир Абаринов: Если понимать детективный жанр расширительно, как криминальное чтиво, то начинать можно с античности, да и "Гамлет" чем не детектив. Тем не менее считается, что детектив придумал Эдгар Аллан По. Он очень любил логические загадки, занимался литературной поденщиной, к тому же как раз в это время, в 40-е годы XIX века, в моду стала входить газетная уголовная хроника. Эдгар По объединил все это вместе. Ну и именно он придумал дуэт главных действующих лиц – проницательного частного сыщика и его незадачливого друга, которому сыщик объясняет ход своих рассуждений.

Придумал детектив американец, но дома последователей у него не нашлось. Инициативу перехватили европейцы с их богатой традицией плутовского, авантюрного романа. Законченность формы, законы жанра детектив обрел по другую сторону океана – в Англии. Возможно, это связано с особенностями национального характера и психологией островитян, но я думаю, еще и с тем, что в конце XIX века появилась массовая культура, массовая печатная продукция, а ведь детектив – это жанр массовой культуры, ее порождение. Вот интересная тема, мелькающая на специализированных сайтах: почему Шерлок Холмс не занялся поимкой Джека Потрошителя, который бесчинствовал в Лондоне как раз тогда, когда там действовал и великий сыщик? Ведь какой, казалось бы, соблазнительный ход!

Но в том-то и дело, что Холмс действует не в реальном, а в литературном Лондоне. Классический британский детектив – дистиллированный жанр, допускающий на свои страницы реальную жизнь лишь в той мере, в какой она создает антураж преступления.

Америка вернула себе инициативу в начале 20 века, когда викторианская Англия исчезла, и ей на смену пришли "ревущие 20-е", она же "эра джаза". Именно в эти годы в Америке родился жанр "крутого детектива".

Что же такое крутой детектив? 20-е годы в Америке – это годы сухого закона. На контрабанде алкоголя пышным цветом расцвела организованная преступность. Сыщик из крутого детектива противостоит мафии и сросшимся с ней коррумпированным полицейским и политикам. Он совсем не интеллектуал, он брутальный борец с системным злом, но при этом и сам не стесняется в средствах.

Родоначальником жанра стал Кэрролл Джон Дейли, в то время исключительно кассовый, но теперь совершенно забытый автор. Он был человеком не то чтобы совсем робкого десятка, но со множеством причуд и фобий. Придуманный им частный сыщик был как бы его воображаемым "я". Дэшил Хэммет был поклонником, последователем и подражателем Дейли.

Вот характерная цитата из самого знаменитого романа Хэммета, "Мальтийский сокол", в переводе Юрия Здоровова:

Спейд обнял ее так, что вздулись мышцы под синими рукавами его пиджака, одну руку он запустил в ее рыжие волосы, другой ласкал хрупкую спину. Глаза его горели желтым огнем.

Для крутого детектива это еще образец хорошего слога. Стиль Дейли совсем топорный. Понятно, почему детектив относился к жанру pulp fiction, поэтому и название черной комедии Тарантино перевели как "криминальное чтиво". Pulp – это мякина, применительно к беллетристике – макулатура. Другое название литературы такого сорта – dime novel. Dime – это гривенник. Именно столько стоили журнальчики, в которых публиковались крутые детективы.

Чем же подкупил Хэммет публику? Этим вопросом я начинаю беседу с историком и философом Любовью Куртыновой, любителем и знатоком жанра.

Любовь Куртынова: Крутой детектив – это, конечно, ширпотреб. Надо сказать, что Дэшил Хэммет на фоне своих собратьев – авторов крутого детектива – не поддался соблазну писать по схеме. У него всегда оригинальный сюжет, оригинальная раскрутка этого сюжета. Единственное, что его объединяет с другими писателями крутого детектива, – это то, что тайна расследуется, убийца найден, становится понятна подоплека того, что произошло, но радости это не приносит никому. Никому от этого не становится лучше, нет ощущения, что справедливость восторжествовала. Еще одна такая, пожалуй, смешная общая черта для всех этих авторов (другим известным автором крутого детектива был Рэймонд Чандлер) – это то, что все герои этих романов не просыхают с первой до последней страницы. Особенно Филипп Марлоу, герой Чандлера: у него количество выпитого – кто-то даже подсчитывал – в течение одних суток превышает человеческие возможности, во всяком случае возможности человека выпить и продолжать как-то функционировать.

Владимир Абаринов: Вот интересную цитату я нашел у Чандлера:

Я откупорил и понюхал бутылку. Содрогнулся. Этим все было решено. Когда я не могу нюхать виски без содрогания, я не пью.

Вообще эти герои мало похожи на изысканно вежливых, воспитанных, светских сыщиков Эдгара По, Конан Дойла и Агаты Кристи.

​Любовь Куртынова: Они не идеальные герои, они идут на подлоги, на шантаж, на применение силы или угрозы силы, все они терпеть не могут американский истеблишмент, считают, что мир вокруг них, ну, в общем, отвратителен, куда ни кинь. И даже самые привлекательные женщины, которые появляются в этих романах, они такие... змееподобные. Герой пригревает на груди змею и потом горько раскаивается в том, что поверил женщине. Женщина в круто сваренном детективе – это всегда потенциальная бомба, которая разорвется и разнесет с собой и героя, и все вокруг. Ну, самый оптимистичный вариант окончания крутого детектива – это если никому не становится хуже. "Мальтийский сокол" – прекрасное тому подтверждение. Герой оказывается ни с чем, и это для него, пожалуй, самый лучший исход, потому что могло бы быть значительно хуже.

Экранизация "Мальтийского сокола" 1931 года. Режиссер – Рой Дель Рут. Начало фильма. Сэм Спейд – Рикардо Кортес, Эффи – Уна Меркель, Рут Вандерли – Биби Дэниелс.

– Пока, моя прелесть! Увидимся позже... Эффи!

– Да, Сэм?

– Есть у меня сегодня вечером важные дела?

– По моим сведениям – никаких. Тут к тебе барышня. Ее зовут Вандерли.

– Клиентка?

– Похоже. Даже если нет, посмотреть есть на что: она сногсшибательна.

– Ладно, крошка, давай ее сюда!

Владимир Абаринов: Ну и действуют эти герои все-таки в гораздо более реальном, а не выдуманном мире. Книги Хэммета совсем не дистиллированные.

Любовь Куртынова: Книги у него, конечно, абсолютно не дистиллированные. То же самое можно было бы сказать и о Раймонде Чандлере, там тоже полно всякой грязи, так сказать, правды жизни, но Хэммет, как я уже сказала, писал не по стандарту. У него не было шаблона. Очень многие американские детективщики, поняв, что жанр раскупается, что он расходится миллионными тиражами и что на этом можно легко заработать деньги и даже стяжать некоторую литературную славу, очень быстро перешли на то, чтобы писать по шаблону. Ну, вот у того же Чандлера, если прочесть два-три его романа, в четвертом романе уже почти сразу становится понятно, как дальше пойдет дело, как будет развиваться интрига, что скажет и сделает герой, кого он встретит на своем пути, и чем все кончится. Даже такой замечательный американский писатель детективов, как Рекс Стаут, не избежал той же ловушки. Он создал два прекрасных образа, которые очень любимы были в Советском Союзе: Ниро Вульф и Арчи Гудвин. Но и тут та же проблема: поскольку образы созданы, они не развиваются, они остаются такими, какими их полюбила публика, рано или поздно все скатывается в более-менее стандартную схему.

А это уже само по себе условность, это отрыв от реальности. Разумеется, любой уважающий себя автор, скажем, Рекс Стаут, писал так, писал так, чтобы жители Нью-Йорка могли узнать свой родной город. Там есть конкретный дом на конкретной улице, и Арчи Гудвин бегает по каким-то конкретным адресам, упоминая совершенно реальные, существующие детали окружающего его пейзажа. Но, в конце концов, и у Шерлока Холмса есть вполне реальные детали пейзажа.
А в остальном, разумеется, это схема. Это схематичная действительность вокруг Вульфа и Гудвина. Точно так же у Чандлера его обаятельный Филип Марлоу действует в узнаваемой среде, но, кроме описания пейзажей, каких-то улиц и кабаков, там ничего особенно узнаваемого нет. Это тоже схема.

Владимир Абаринов: Но если сыщики крутого детектива питают отвращение к окружающей их действительности и не верят в торжество справедливости, если все это бесполезно, тогда почему они этим занимаются? У них есть мораль? Какая у них мотивация?

Любовь Куртынова: Они этим занимаются по разным мотивам. В основном, конечно, из-за денег. У Дэшила Хэммета первый его серийный герой – абсолютно безымянный, что интересно, это по-моему, уникальный случай – безымянный герой, сыщик агентства "Континентал", который работает за деньги и неоднократно жалуется, что платят ему мало. Сэм Спейд, его следующий герой, герой романа "Мальтийский сокол" и ряда рассказов, несомненно, работает за деньги. Сама история "Мальтийского сокола" связана с тем, что ему нужны деньги, он хочет заполучить этого набитого золотом сокола. Даже сам Ниро Вульф, человек богатый, эксцентричный, гурмэ, обладатель коллекции орхидей и хозяин особняка, то есть человек, который может позволить себе практически все, что душа его пожелает, даже он работает за деньги.

Владимир Абаринов: То есть борьба за справедливость, защита слабых – ничего этого нет в крутом детективе?

Любовь Куртынова: Борьба за справедливость и защита слабых у героев американского детектива включается импульсивно или даже инстинктивно. Тот же самый Филип Марлоу может двинуть в челюсть какому-нибудь подонку, который у него на глазах творит безобразия, Арчи Гудвин неоднократно дает по морде каким-то мерзавцам, у Дэшила Хэммета это тоже есть.

"Мальтийский сокол" 1941 года. Режиссер Джон Хьюстон. Сцена, в которой Сэм Спейд пускает в ход кулаки. Сэм Спейд – Хэмфри Богарт, Джоэл Кэйро – Петер Лорре.

– Это уже второй раз, когда вы поднимаете на меня руку!

– Сейчас получишь еще, и тебе понравится!

Владимир Абаринов: То есть моральные принципы все-таки подразумеваются?

Любовь Куртынова: Какие-то моральные принципы, да, подразумеваются. Но они спонтанны, они не являются главным движущим фактором, они второстепенны. Расследование каких-либо дел – это прежде всего работа, за которую платят. В Америке работать за деньги считается нормальным. Это абсолютно естественная ситуация для человека: использовать свои способности, которые ему даны Богом, для того, чтобы зарабатывать деньги.

Финал экранизации 1931 года.

– Знаешь, как только я увидела тебя, я поняла, что однажды вернусь к тебе.

– Ты ангел! Если повезет, выйдешь на свободу через 20 лет и вернешься ко мне. Надеюсь, тебя не повесят, крошка. Будет жалко изуродовать такую миленькую шейку...

Продолжение той же сцены в фильме 1941 года. Бригид О'Шоннесси – Мэри Астор.

– Если все, что я сказал, ничего не значит для тебя, забудь мои слова и сделаем так: я не стану... потому что все во мне хочет сделать это, невзирая на последствия, и потому что ты рассчитываешь на это, как рассчитывала в отношениях с другими...

– Сделал бы ты это, если бы сокол оказался настоящим, и ты получил бы свои деньги?

– Не будь так уверена, что я настолько продажен, насколько кажусь. Репутация такого сорта, может быть, и хороший бизнес, она повышает твою ставку и облегчает сделки с врагом. Но куча денег – всего лишь еще одна гиря на твоей чаше весов.

Владимир Абаринов: В дореволюционной России детективная литература пользовалась бешеным спросом. Были авторы, бойко сочинявшие новые истории про Шерлока Холмса: "Приключения Шерлока Холмса в Сибири", "Шерлок Холмс против Ната Пинкертона в России", "Воскресший Каин. Похождения Шерлока Холмса против Соньки Золотой Ручки". Этот последний опус был запрещен цензурой и, кажется, утрачен. Но другие переизданы. Вот, например, отличный перл: Холмс нанимает извозчика в Петербурге.

– К Летнему саду! Валяй что есть духу! Рубль лишний! – крикнул Холмс.

При советской власти детектив еще некоторое время издавался – например, в Ленинграде было переведено и издано несколько книг Честертона. Но затем эта литература была признана идеологически вредной. Окончательно закрыл тему Максим Горький. В своем докладе на Первом съезде советских писателей в августе 1934 года он сказал следующее:

Мы насчитываем тысячи книг, героями которых являются плуты, воры, убийцы и агенты уголовной полиции. Это и есть настоящая буржуазная литература, особенно ярко отражающая подлинные вкусы, интересы и практическую "мораль" её потребителей... Ловкостью воров, хитростью убийц буржуазия любовалась с таким же наслаждением, как и проницательностью сыщиков. Детективный роман до сего дня служит любимейшей духовной пищей сытых людей Европы, а проникая в среду полуголодного рабочего, этот роман служил и служит одною из причин медленности роста классового сознания, возбуждая симпатию к ловким ворам, волю к воровству – партизанской войне единиц против буржуазной собственности – и, утверждая ничтожную оценку буржуазией жизни рабочего класса, способствует росту убийств и других преступлений против личности.

Детектив с его частной инициативой и частной собственностью не соответствовал тоталитарному режиму. В СССР не было ни крупных состояний, которые можно было бы похитить, ни наследств, из-за которых стоило бы убивать родственников. Но главное – в СССР не было и не могло быть яркой фигуры сыщика с душой артиста, потому что такой образ предполагает внутреннюю свободу. До войны в советской литературе появилось лишь два автора, которых с большой натяжкой можно назвать детективщиками. Это Лев Овалов, создатель майора Пронина, и Лев Шейнин – следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР. Но майор Пронин ловит или белогвардейцев, или шпионов. А книга Шейнина "Записки следователя" претендует на документальность, там нет напряженной интриги. Но и она пользовалась огромной популярностью.

Детектив вернулся в Советский Союз только в годы оттепели. В 1958 году вышел сборник рассказов Честертона, в 1960-м – Сименон. Но Хэммету пришлось дожидаться перестройки. Правда, в 1971 году напечатали крошечный рассказик "Человек, который мешал" (что характерно, в сборнике под названием "Их образ жизни"), а в 1978-м в украинском журнале "Радуга" – рассказ "Человек, которого зовут Спейд". Так советский читатель узнал о существовании такого сыщика. Но основной корпус произведений Хэммета вышел уже в конце 80-х – например, "Мальтийский сокол" – в 1987–1988 в журнале "Литературный Киргизстан".

Между тем у советской литературы появились свои отечественные авторы криминальных историй. Но мне трудно назвать их детективами. Это скорее полицейские романы или даже романы нравов на уголовном материале. Во-первых, трудно всерьез следить за раскрытием хищения продуктов из кондитерского цеха. Во-вторых, советские сыщики исключительно правильные, у них китель застегнут на все пуговицы, они побриты и причесаны безукоризненно (видно, что консультанты из МВД зорко за этим следили). Разве что инспектор Томин в сериале "Следствие ведут знатоки" отдаленно напоминает сыщиков крутого детектива, но и он с дамами знакомится исключительно в оперативных целях и чисто платонически и даже пьет только по необходимости, при этом жалуется коллегам, что наносит ущерб своему здоровью. А в какой-то момент знатоки по требованию консультанта в погонах вдруг резко бросили курить.

Любовь Куртынова: Советский детектив описывал тоже правду жизни, да? Правда жизни состояла в том, что советская милиция (тут прежде всего нужно понять, конечно, что главными героями там были милиционеры, а никаких частных сыщиков быть не могло) расследовала в основном хищения социалистической собственности. И это тоже условность, потому что вот недавно мы обсуждали детектив, в котором расследовались хищения чеснока и перца – копеечных товаров, которые нужно было красть сотнями тысяч тонн, наверное, чтобы хоть как-то разбогатеть. Ожидалось, что советский человек, читая такой детектив, будет проникаться ненавистью к расхитителям, сочувствием к милиционерам. Разумеется, это чисто условная вещь. Это писалось для того, чтобы удовлетворить социальный заказ.

Владимир Абаринов: В-третьих и, может быть, в самых главных, советский детектив оптимистичен, а западный – депрессивен, потому что зло непобедимо. Это различие очень хорошо видно при сравнении советского Мегрэ с французским. У нас в исполнении Бориса Тенина это добрый дедушка, который воздает по заслугам злодеям и утешает обиженных, а у них Мегрэ играет Бруно Кремер (не будем сейчас про Габена) – жесткий парень, у которого нет ни времени, ни желания разводить сантименты. И наконец, советскому читателю нужно было объяснить, откуда берутся преступники при таком прекрасном, справедливом социалистическом строе. Еще в 60-е годы можно было назначать на роли уголовников каких-то недобитков царского режима и бывших фашистских прихвостней, а позже это стало затруднительно, и приходилось изобретать объяснения вроде недостатков в воспитании.

Люба, почему все-таки очередь Хэммета настала так поздно – я имею в виду русские издания?

Любовь Куртынова: Это загадка. Это огромная загадка, по крайней мере в отношении Дэшила Хэммета. И вообще вопрос о том, кто именно издавался и какие именно произведения детективного жанра издавались с Советском Союзе, для меня пока не имеет решения. Скажем, в 60-е годы, во время оттепели, начали издаваться произведения Честертона. Был полностью переведен весь цикл о патере Брауне, блистательно переведен и издан, Наталья Трауберг переводила его. Было переведено очень много Сименона, естественно. Но это понятно: Сименон был сочувствующим, левым, сочувствовал социалистам и так далее. Было переведено довольно много Агаты Кристи. С выбором, не все, но очень много. Из Дэшила Хэммета не было переведено ничего до 1989 года, когда был переведен и опубликован роман "Стеклянный ключ". Вот он действительно обличает, без всяких натяжек. Он обличает буржуазную среду, буржуазную политику. Казалось бы, идеальный роман для советской цензуры, для советской пропаганды, для того, чтобы подтвердить, что вот, в Америке тоже ненавидят своих политиканов и буржуазию. Почему коммунист, пострадавший от маккартизма, сидевший в годы маккартизма, рвавшийся воевать в Испанию, подписавший документ о поддержке чисток 1937-то года... Почему этот человек не публиковался в Советском Союзе, я понять не могу. Для меня это огромная загадка.

Владимир Абаринов: Свой последний роман Дэшил Хэммет опубликовал в 1934 году, за 26 лет до смерти. Он действительно был левым. Его членство в компартии не доказано, но он был близок к ней, действительно подписал петицию в оправдание московских процессов. Был против вступления Америки во Вторую мировую войну, но после Перл-Харбора записался добровольцем в армию. Ему было уже 48 лет, и в боевую часть его не направили – он редактировал армейскую газету на Алеутских островах. В 1951 году он провел несколько месяцев за решеткой за отказ ответить на вопрос, где скрываются четыре человека, обвиняемые в заговоре с целью свержения правительства США. Как участник войны он похоронен на Арлингтонском кладбище.

Сегодня в российских сериалах сколько угодно полицейских оперов, которые и водку глушат, как в крутом детективе, и кулаками размахивают, и применяют недозволенные методы следствия, но почему-то симпатии они не вызывают. Видимо, потому, что полицейский беспредел хуже уголовного, а частный сыщик в российском детективе занимается разве что слежкой за неверными супругами.

С нами сегодня была философ и историк Любовь Куртынова. Мы слушали отрывки из оригинального саундтрека фильма "Мальтийский сокол". композитор Адольф Дойч, оркестр кинокомпании Warner Brothers, дирижер Лео Форбстайн, и запись 2005 года в исполнении Московского симфонического оркестра, дирижер Уильям Стромберг.