Александр Генис: В эфире – первое в этом году театральное обозрение Ирины Симаковской.
Ира, что вы нам принесли из зимнего Нью-Йорка?
Ирина Симаковская: Театральный зимний Нью-Йорк опять оказался Нью-Йорком гастрольным. Все самые интересные спектакли были спектаклями, привезенными из Англии или Южной Африки.
Большую радость доставил спектакль Питера Брука, который назывался "Узник". На встрече со зрителями в нью-йоркском театре Нового зрителя Питер Брук (Peter Brook) рассказал смешную историю про таксиста, который его вез. Узнав, что пункт назначения театр, таксист рассказал, как любит Шекспира, но не в театре, а именно читать, потому что в театре его всегда ужасно ставят. И спросил Брука, любит ли он театр? Бруку пришлось сознаться, что он таки любит театр. Что в очередной раз доказывает его спектакль, привезенный в Нью-Йорк.
Александр Генис: Везет Бруку на таксистов.
Ирина Симаковская: Новый спектакль великого Питера Брука, поставленный впервые в его парижском театре Буфф дю Нор, основан на реальной истории, случившейся 40 лет назад в Афганистане и тогда же услышанной Бруком. Это – история юноши, наказанного за убийство отца не казнью, не тюремным заключением, а наоборот – пребыванием на свободе, в лесу поблизости от тюрьмы, когда тюрьма все время в поле его зрения. Этакое "Преступление и наказание" на восточный лад: ты свободен и можешь убежать, но ты ответственен за преступление, которое совершил, и потому должен отбыть наказание. И тюрьма тебе только напоминает о твоей внутренней потребности искупить вину, очиститься от греха. И ты не можешь убежать.
Александр Генис: Что-то кафкианское в этом есть.
Ирина Симаковская: Еще одна из восточных мудростей, так любимых Бруком.
Александр Генис: Но и кафкианский герой несет в себе приговор.
Ирина Симаковская: Кафкианский? Согласна.
В этом спектакле перед нами опять пустая сцена. И не специально даже пустая, построенная дизайнером-сценографом как пустая, а пустая, какой она была до прихода Брука с актерами. Артисты просто выходят на сцену, просто говорят слова, просто уходят. Но внутренне они, конечно, наполнены до краев смыслом этой конкретной мизансцены. Каждый артист знает очень хорошо, что он делает, выходя на сцену. Но все свои эмоции они крепко держат в себе. Все сдержанно, без лишних интонаций и жестов. Как всегда, Брук, конечно, показал нам высший пилотаж в сцене дружбы героя с крысой, которая закончилась поджариванием крысы на костре и съеданием ее, но и это было тоже чрезвычайно скупо. Скупой театр Питера Брука.
Александр Генис: Рассажу вам, раз уж об этом зашла речь, как я полюбил Питера Брука. Это было очень много лет назад, когда он привез в Нью-Йорк спектакль, где на сцене были три актера и два предмета из театрального реквизита: белый халат и стул. Это был спектакль, поставленный по знаменитой книге психиатра-писателя Оливера Сакса "Человек, который принял жену за шляпу". Актеры в каждом эпизоде менялись халатами. Тот, у кого был белый халат, оказывался врачом, другой – пациентом. Потом наоборот. Был такой карнавал переодеваний, такая карусель личин, что не запомнить это было невозможно. Потому что понятно было, как мало нужно театру, чтобы создать напряжение. И Брук, конечно, великий мастер и такого аскетического театра.
Ирина Симаковская: Ну, в начале-то он ставил спектакли большие, длинные.
Александр Генис: "Махабхарата" у нас в Нью-Йорке шла семь с половиной часов с перерывом на обед.
Ирина Симаковская: Брук в последние годы сознательно отказывается от всех средств театральной выразительности. Как великий Гордон Крэг, он тоже к концу жизни стал минималистом. Брук сам так и говорит: “Я как Гордон Крэг”. Ни одно выразительное средство в театре не может сравниться с человеком. Человек и впрямь интереснее всех театральных прибамбасов. И это то, что Брук предлагает зрителю: вглядеться в человека, которого он выбирает для нас. И это невероятно увлекательно. Недаром Эдинбургский театральный фестиваль 2018 года был посвящен театру Питера Брука – театру Буфф дю Нор.
(Звуковая цитата)
Александр Генис: Что еще интересного было в Нью-Йорке?
Ирина Симаковская: Премьера в нашей знаменитой Парк Авеню Армори, о которой мы в последнее время говорим очень много.
Александр Генис: Потому что это гигантская площадка, которая позволяет делать очень интересные театральные представления.
Ирина Симаковская: Которая не только позволяет делать интересные театральные вещи, но еще их и делает, что очень приятно. Они берут на себя очень большой риск и делают в театральном смысле, может быть, самые интересные действа, которые сейчас происходят в городе Нью-Йорке.
Александр Генис: Можно быть, тут нужно пояснить, что речь идет об арсенале. Это огромное здание, где когда-то, еще в XIX веке, хранили оружие для народного ополчения на случай массовых беспорядков – когда толпа бунтует. Америка как молодая демократия, помнившая уроки французских революций, всегда боялась восстания, мятежа, бунта. Именно поэтому в каждом большом городе Америки есть такие старинные, очень красивые и очень пышные здания в римском стиле. Вот этот арсенал теперь стал театральной площадкой.
Ирина Симаковская: В Манхеттене арсеналов несколько, но только один из них стал театральной площадкой, которая занимается разными видами искусства, инсталляцией, живописью, многими вещами. На этот раз это был спектакль Уильяма Кентриджа, знаменитого южно-африканского художника и режиссера.
Александр Генис: Который привез нам несколько лет назад оперу Шостаковича "Нос". С огромным успехом она шла в "Метрополитен" аж два сезона. Это был невероятный успех, попасть было невозможно. При том что понять эту абсурдную гоголевскую вещь невозможно, но тем не менее, он поставил ее в подходящем дадаистском ключе, и очень успешно.
Ирина Симаковская: Действо Уильяма Кентриджа называется "Голова и ноша". Сперва поставили в Лондоне со всеми южно-африканскими участниками, теперь он привез спектакль в Нью-Йорк. Вообще-то Кентридж считается режиссером оперным, он ни разу не работал в драматическом театре. Но этот спектакль, который мы видели в Армори, не является ни оперой, ни драматическим театром – это синтез многих видов искусств в одном.
Александр Генис: И многих языков. На сцене говорят по-английски, французски, немецки и на нескольких африканских языках. Это – Вавилонская башня театра.
Ирина Симаковская: Да, это правда. Несмотря на то что сам Кентридж является в первую очередь художником, для него собственно художественная идея не является самоцелью, для него важно художественное высказывание на волнующую его тему. Будучи ребенком, выросшим в семье адвокатов, защищавших права африканцев при апартеиде, Кентридж считал важным рассказать об африканцах в Первой мировой войне. Немногие знают, что в Первой мировой войне погибли сотни тысяч африканцев, и многие имена погибших канули в Лету. Подняв тему, Кентридж решает, как он будет про это разговаривать.
Тут наступает момент поговорить про Кентриджа-художника, ибо визуально этот спектакль ошеломляет. Кентридж выбирает стилистику дадаистов, так же, как в опере Шостаковича "Нос". Как дадаизм превращает любое высказывание в нонсенс, так и европейский колониализм не в состоянии понять то, что колонизированная на 90% во времена Первой мировой войны Африка пытается им, колонизаторам, сказать.
И вот на широченной сцене – 100 метров в ширину – разворачивается эта полная страдания и выворачивающая душу наизнанку инсталляция-опера-анимация. Эдакий коллаж вырванных из той эпохи артефактов, эпопея войны в Африке. Либретто – такой же коллаж из разных текстов и авторов того времени, дописанных или переписанных. Тристан Тцара, переведен на языки Исизулу и Сисвати, а Уилфред Оуен – на французский и собачий лай. Тут же – поговорки Африки. В названии, кстати, использована ганская поговорка: "голова и ноша – беда для шеи".
Александр Генис: Это связано с тем, что африканские участники войны в первую очередь были использованы как носильщики, они переносили не только грузы, но даже один корабль целиком перетащили по суше. То есть в первую очередь эти сотни тысяч погибших людей были носильщиками, без которых не могла идти война в Африке, которая бушевала от Марокко до Южной Африки – по всему континенту.
Ирина Симаковская: Да, и отсюда в названии спектакля эта ганская поговорка. Музыка – тоже эклектичная, вполне коллажная – написана Филиппом Миллером (Phillip Miller) и Татукой Сибиси (Thathuka Sibisi), но также используются опусы Арнольда Шонберга, Мориса Равеля и других композиторов того же времени.
Спектакль недолгий, он идет всего полтора часа. Но это полтора часа поэтического полуабсурда-полуреальности. Мы не в состоянии разглядеть все в деталях – так много всего одновременно происходит на длинной сцене. Но это представление оставляет зрителя потрясенным эмоционально и эстетически. И в нынешнем безумном споре о том, могут ли белые говорить со сцены о судьбе черных, – этот спектакль весомый и утвердительный аргумент.
(Звуковая цитата)
Александр Генис: Что еще привезли в наш Нью-Йорк?
Ирина Симаковская: Спектакль Network, сделанный по фильму, который по-русски называется "Телесеть".
Александр Генис: Это знаменитый фильм 1970-х годов, я прекрасно его помню. Потому что там я узнал главное правило телевизионной работы: когда ты оказываешься напротив камеры, нужно сесть на пиджак, чтобы он не топорщился. Фильм был очень популярный, принес исполнителю главной роли "Оскара".
Ирина Симаковская: Фильм был, я бы даже сказала, культовым. Я его посмотрела перед тем, как пойти на спектакль Network на Бродвее.
Спектакль привезен из Лондона, где он был поставлен Иво ван Хове (Ivo van Hove) в Национальном театре. После ошеломительно блестящего успеха спектакля в Лондоне он был привезен на Бродвей. Сейчас очень трудно купить билеты, хотя он идет уже полтора месяца, гастроли продлили до конца апреля. И это совершенно неудивительно.
На мой взгляд, спектакль переплюнул старомодный на сегодняшний день фильм в разы. Ван Хове сделал современный Network про американские фейк- и нефейк-новости, про современное состояние телевизионной индустрии, про вранье ради популярности и рейтингов, про героя – ведущего программы новостей. Его играет Брайн Крэнстон, которому осточертело врать, и он призывает с экрана телевизора зрителей подойти к окну прямо сейчас, во время эфира, и крикнуть вслед за ним: я зол как черт, я не могу больше это терпеть! И зрители кричат в окно, как им все надоело. Потому что им действительно все надоело. И камеры, знаменитые ванховские камеры, работают в привычном для его спектаклей режиме. Они идеально подходят для этого спектакля, действие которого происходит в телестудии. Брайн Кренстон, играющий практически весь спектакль на крупном плане, на большом экране во всю сцену, безупречен актерски, как безупречен и спектакль целиком. Кажется, что в конце все зрители поднимутся, выйдут из зала и пойдут демонстрацией к Белому дому, скандируя "доколе, я не могу больше это терпеть!". Мне кажется, такой силищи спектакль мог бы даже вывести людей на улицы. Нынешний ван Хове – революционер.
Александр Генис: Ира, а вам не кажется, что как генералы, которые всегда ведут предыдущую войну, так и этот спектакль обращается к уже полудохлому противнику? Телевидение в 1970-е годы действительно было самой массовой медиа, которое управляло страной. Но сегодня, когда телевидение раздробилось на сотни каналов и уступает место интернету, у телевизора осталось не так уж много горячих поклонников, если не считать нашего президента Трампа. Многие просто отрезали себя от телевизора и смотрят новости по интернету, по разным социальным сетям. Телевизор уже не является той могучей силой, которой он был тогда, разве что в России, но не в Америке. Вам не кажется так?
Ирина Симаковская: Вы знаете, на этот вопрос в спектакле есть отличный ответ. Главный герой Кренстона говорит: в общей сложности читающих людей из всего населения 3%. То есть 3% людей могут дойти своей головой до каких-то выводов и обобщений. Все остальные верят новостям, какие бы они ни были – из телевизора или из интернета несущиеся. Каждый читает то, что ему ближе, и смотрит то, что ему ближе. Хорошо было бы увеличить количество читающих людей, сделать, чтобы больше, чем 3%, читали.
Александр Генис: Я хочу вас утешить и сказать, что, согласно статистике, в Америке ровно половина страны не читает романов, пьес, рассказов и стихов. Но это значит, что половина читает!
