Сегодня в России, как и во всем мире, все больше говорят о депрессии – иногда как о болезни, иногда просто как о тревожном духовном состоянии, поражающем в человеке волю и способность к действию.

С депрессией знакомятся все более молодые люди, даже подростки. То, что эта тема актуальна, признают не только психотерапевты, но и священники. О том, почему тема уныния, тоски, потери смысла жизни сегодня так популярна, мы говорим с клириками петербургского собора Федоровской иконы Божией Матери – протоиереем Димитрием Сизоненко и протоиереем Владимиром Хулапом.

– Отец Димитрий, не так давно вы прочли публичную лекцию, которая так и называлась – "Тоска, печаль, депрессия: что говорят об этом отцы Церкви и мировая культура". Почему это интересно людям, почему мы сегодня так много об этом говорим?

– По оценкам Всемирной организации здравоохранения, через несколько лет это будет второе по численности заболевание. Во многих странах – буквально эпидемия депрессии, это угроза для современной цивилизации. Но меня интересует духовная сторона этого явления, приходят на ум образы великих святых, начиная с Антония Великого, который сам страдал этим недугом и бежал в пустыню, чтобы исцелиться. Духовная жизнь – это путь исцеления, где это слово приобретает другую перспективу.

– Почему именно сегодня всего этого так много – тех же сайтов, ведущих подростков к самоубийству?

– В пастырской практике я вижу два вызова. С одной стороны, это отсутствие цели и потребительский подход к жизни. Это уже клише, но на самом деле творческие способности человека, способность любить и страдать из-за этого атрофируются, так что пресловутый консьюмеризм не так банален. А другой вызов – это виртуальный мир, где страдания нет, где насилие контролируемо, и по сравнению с этим гармоничным и ярким миром тот мир, который предлагают родители или школа, отвратителен, и человек совершает выбор, находясь совершенно в другой системе координат.

– Отец Владимир, вы согласны, что эти вызовы сегодня – главные?

– Мне кажется, что современное общество все больше давит на человека, в том числе на молодого. В XIX и начале ХХ веках была идея и технического, и нравственного прогресса, который освободит людей. Но сегодня мы видим, что перед человеком все время ставится планка: у ребенка должен быть гаджет последней модели, ребенок может впасть в депрессию, если ему поставят меньше “лайков”, чем его однокласснику. Виртуальная реальность часто побуждает подростка играть несвойственные ему роли, например, 14-летний вынужден вести себя как 20-летний, грани естественного роста стираются, и, не осознавая этого, и дети, и взрослые находятся под постоянным давлением, отсюда и депрессия. Тут главное (это корень) – пресс, давление. Нам кажется, что мы свободны, а на самом деле территория свободы все сужается, и молодого человека нужно учить противостоять этому давлению.

– А как учить?

– Если посмотреть на икону Рождества, то мы увидим на ней людей, которые в нашем обществе давно впали бы в депрессию. Вот ко Христу приходят пастухи, низший рабочий класс – немытые, дурно пахнущие. Главное – это принять человека таким, какой он есть, на какой бы социальной ступеньке он ни находился, и для родителей подростков это особенно важно. Святой Иосиф – тоже трудяга, и он все время молчит, он не лицо, не PR святого семейства, у него нет “лайков” в Инстаграме, он тихо и спокойно делает свое дело. Волхвы, мудрецы – обладатели знания, а раньше знание было синонимом власти и богатства, это сейчас оно девальвировано – скажи “O'кей, google”, и все. Но для них знание – это не возможность стать элитой, а начало пути.

И, наконец, Дева Мария ждет ребенка, не будучи замужем в нашем сегодняшнем понимании, Иосиф – это приемный отец, и место рождения младенца – не платная палата элитной клиники, а антисанитарные ясли. И только от этих персонажей зависит, смотрят ли они вниз, на эти условия, не соответствующие современному образу рекламы и популярных фильмов, или находят силы поднять глаза кверху и увидеть Вифлеемскую звезду. Мне кажется, это главная установка, которой нужно учить и детей, и взрослых: счастье – это не обладание чем-то, а внутреннее состояние, отношение к тому, что мы имеем и чего не имеем.

– Отец Димитрий, человеку свойственно говорить, что до него никто так не страдал, что никому не было так плохо, а вы в своей лекции показываете, что депрессия – явление очень древнее, которое люди знали тысячи лет назад.

– Да, я тоже считаю, что если вы страдаете, то никто не страдал так, как вы: любая боль индивидуальна, никто ее не поймет и не разделит, именно поэтому ее нужно прожить до конца, но если рядом есть кто-то сострадающий, то это огромный резерв исцеления. Мне больше нравится слово не ”депрессия”, а ”меланхолия”: еще греки связывали ее с черной желчью, по их мнению, вызывающей мрачность, хандру, сплин. Греки считали, что меланхолия поражает великих людей. К сожалению, за истекшие века она пережила демократизацию, и ей теперь подвержены все. Но меланхолия – это такой вызов, который стоит преодолеть, она может стать стартовой площадкой для каких-то свершений. Греки понимали, что мировая культура возникает не из депрессии, а из противостояния ей и поиска гармонии, что она может стать отправной точкой для поисков высшей гармонии, нового смысла, продолжения пути вперед, нового измерения.

– А с чем связана мода на отверженного и одинокого героя в черном развевающемся плаще, на скале, возникавшая в разные времена?

– Как ни странно, золотой век депрессии, меланхолии – это эпоха Возрождения: титаны духа абсолютно одиноки. И люди даже высшего сословия, богатые, стремятся к этому – это считается шикарным. Многие люди даже ищут таких состояний – это, условно говоря, гоняет адреналин, дает драйв в жизни, и очень многие любят боль и стремятся к своей печали. Я иногда в шутку говорю таким людям: ну, ведь это же как алкоголь – может, хватит страдать алкоголизмом? И в тот момент, когда ты себе в этом признаешься, может быть, что-то становится проще.

Сейчас источник меланхолии – это потерянность человека в многополярности мира, где нет ориентиров. Отец Владимир точно сказал – мир становится перформативным, не важно обрести себя и расцвести как личность, а важно добиться внешних показателей – и человек оказывается оторван от самого себя. По-моему, это вызов современной культуры – постмодерна или постпостмодерна. Наверное, противостояние этому возможно через восстановление простых человеческих отношений – как Святое Семейство. И кризис семьи очень сильно бьет по психологии.

– Отец Владимир, а церковь думает о молодежи?

– Тема Рождественских чтений будущего года – это “Молодежь. Свобода и ответственность”. В эпоху клипового сознания, коротких роликов, соцсетей у молодежи возникает много вопросов к церкви, а церковь не всегда с ходу готова ответить на вопросы, которые являются принципиально новыми. Раньше передача традиций шла естественным путем: ребенок с детства знал молитвы, участвовал в церковных праздниках, на Великий пост закрывались увеселительные заведения, Пасха была временем веселья и радости для всех. Сейчас культура совершенно иная, поэтому церковь должна думать, как донести до молодых людей не внешние формы евангельской вести, а ее суть.

Свобода и ответственность не появляются сами по себе, их нужно воспитывать. Евангелие – это цель, идеал для каждого человека. Мера ответственности – это мера взрослости. А полная свобода, которую мы наблюдаем в соцсетях, может стать новым рабством, человек может усвоить навязанные ему правила.

В тоталитарных России и Германии ХХ века ставка во многом делалась на молодежь. И те же суицидальные группы ВКонтакте – это тоже инструментализация потенциала, который может развиваться во благо или во зло, человек может достичь больших высот, а может разрушиться. И здесь церковь, я думаю, должна показать красоту христианского человеческого образа.

– Отец Димитрий, мы знаем, что верующей молодежи, подростков очень мало, может, один на класс, а может, и меньше, и они чувствуют себя маргиналами. С другой стороны, многие верующие уже давно заметили, что есть немало людей, которые не верят, но живут как христиане, настолько они теплы, честны, отзывчивы, жертвенны, добры к другим людям. Где человеку искать опоры, если он не воспитан в христианской вере?

– Думаю, даже если человек не воспитан в вере, но в его семье царит любовь и уважение, по жизни он пойдет уже почти как верующий человек, как анонимный христианин.

– Отец Владимир, вы ведь еще и в Духовной академии преподаете. Что за люди ваши студенты, из каких семей они приходят – это в основном дети священников?

– Нет, но их всех объединяет, может быть, еще неосознанное желание служить Богу. А мы стремимся, чтобы эта молодежь не запиралась в гетто, стараемся налаживать межвузовские контакты. В рамках межвузовских мероприятий наши студенты ходят в разные вузы, а студенты оттуда ходят к нам. Например, у нас есть предмет биоэтика, он есть и в медицинских вузах, и вопросы одни и те же: эвтаназия, ЭКО, генная инженерия, как на это смотрят светские врачи, как смотрят христиане. Тут главное – не определить, кто прав, а чтобы люди в диалоге поняли, что к проблемам можно подходить с разных сторон. Есть надежда, что через десять лет они смогут объединить усилия на сознательном этапе своей деятельности.

И тут очень важна личная встреча: светские студенты нередко приходят в Духовную академию как в неведомую страну – всюду люди в черном, все непонятно... А потом за разговором, за чаем они понимают, что это такие же люди, как они. Для многих это открытие, многие потом продолжают личное общение, переписываются. Есть у нас и социальная практика, попытки совместных волонтерских программ, где христиане и нехристиане пытаются вместе помочь человеку или группе людей – инвалидам-колясочникам, например, или глухонемым. Слабослышащая молодежь приходит к нам пару раз в год: наши студенты переводят литургию на язык жестов, и затем все вместе пьют чай. Будущим пастырям тоже важно снять имеющиеся блоки, страхи и выйти за пределы храма – в ближайшую школу, больницу, дом престарелых.

– Отец Димитрий, как вы считаете, является ли диалог средством от меланхолии и уныния?

– Да, думаю, диалог в глубоком смысле обладает этой терапевтической силой. Да и любая здоровая психическая, духовная жизнь – это диалог: со своим внутренним ”я”, голосом совести, а если его нет, то человек превращается в зомби и лишается способности критически мыслить. Молитва – это тоже форма пространственного диалога с Богом, и Бог ищет именно диалога.

– Вы говорите, что меланхолия проявляется и в искусстве – где именно?

– Я уже сказал про эпоху Возрождения. Ну, и XIX век – это век сплина. Меланхолия в живописи – это отдельная тема, иногда она принимает форму отвратительного натурализма – такого, как изображение растерзанного мяса. Все это крик отчаявшейся души, которая ищет выход.

– Отец Владимир, а вы видите вызов или, наоборот, помощь человеческой душе – в современном искусстве либо, может, в обращении к старым мастерам?

– Безусловно, классика, шедевры – это то, что предполагает некую внутреннюю работу, в отличие от “попсы” – ее свойства как раз и приводят к депрессии. Включаем телевизор, интернет – там везде смерти, они вроде бы естественное явление. В традиционном обществе была культура смерти, прощания, а сейчас умирающего стараются убрать с глаз, в больницу. Смерть – это светский обряд, и нет того, что в религиоведении называется обрядом перехода, то есть обрядом, связанным со вступлением в жизнь, заключением брака и завершением жизни: все это раньше было очень важным для общества и для отдельного человека. А сейчас получается, что и смерти, и разрывы человеческих отношений – это картинка, которая меня не касается. А когда это нас коснется, у нас нет никаких ответов.

Шедевры культуры как раз и ставят эти глубинные вопросы – в чем смысл жизни, и если мы не ответим на этот вопрос, жизнь будет прожита зря. А после соприкосновения с шедеврами – книгами, фильмами – у человека начинается то, что греки называли метанойей, покаянием, в буквальном смысле – изменением ума.

Я думаю, одна из причин депрессии в том, что человек берет маленькую часть своей жизни и ставит ее в центр, концентрируется только на проблемах. Положение кажется ему безвыходным, но ведь это всего лишь часть, а выход из такого суженного сознания как раз и предлагают шедевры. Конечно, все это очень больно, проще сидеть и не двигаться. И я согласен с отцом Димитрием: многие просто упиваются депрессией, это приятное состояние – все плохие, а я хороший, меня не оценили, я выше них, поскольку они не способны на такие чувства, и я компенсирую свои недостатки, культивирую свой хрустальный замок. А в это время остальные живут своей жизнью, и такой человек может пропустить самое главное – самого себя.

– Отец Димитрий, вы же тоже в своей лекции говорите о таких шедеврах, правда? О Ларсе фон Триере, например.

– Да, о фильме “Меланхолия”, но я думаю, в этом фильме еще нет выхода, и в последующих фильмах надежды на него еще меньше. Мастер проходит некую свою эволюцию, но я все равно с надеждой смотрю на такие вещи – это как книга Екклесиаста, где вроде говорится, что в жизни нет никакого смысла, все суета сует, а ответ, данный там, как будто притянут за уши – просто бойся Бога. Необходимо найти связь с реальностью, с самим собой, страх, трепет Бога, ощущение его присутствия, предчувствие какого-то смысла, который тебе откроется. Настоящие шедевры должны вести к этому, оставлять в душе предвосхищение бытия.

– Но ведь есть и великие мастера, которые переводят мировые сюжеты в безнадежное русло. Для меня свежий пример таких вещей – фильм Сокурова “Фауст”, где, кажется, дан взгляд на мир через оптику дьявола.

– Какими глазами смотрят на мир меланхолики – это особая тема. Естественно, меланхолик видит его в темных тонах, и все заслонено его эго – тень этого эго уходит далеко вперед, и ничего, кроме нее, не видно. Фауст – тоже великий меланхолик нового времени.

­– А гордыня – вот и отец Владимир об этом говорил – это действительно источник меланхолии?

– Есть такое слово “филаутия” – самовлюбленность, самость, саможаление, когда ты, кроме себя, никого не видишь. Православная аскетика видит в этом корень всех грехов. На самом деле главная беда – когда ты не способен никого любить, кроме себя, отсюда одиночество. Ответ есть, но как он может помочь нашим современникам – это вопрос диалога. Беда церкви в том, что мы часто даем готовые ответы, не расслышав вопрос.

– Сейчас в разных странах, особенно развитых, все чаще появляются молодые люди, которые говорят: а зачем я буду делать карьеру? Может быть, это тоже поиски выхода?

– Вероятно, именно после Второй мировой войны появилось первое протестное движение – старшие восстановили стены, а молодым остается только одно – бить окна. Такие протестные движения действительно есть, и они выражаются по-разному. Есть движение “Вера и свет” – люди удаляются пожить с людьми с синдромом Дауна, чтобы понять, что есть другой мир. Во Франции это делают сливки общества, люди, которые учатся в лучших университетах: им вдруг становится тяжела бессмысленная конкуренция, гонка, и они хотят столкнуться с простой реальностью человеческих отношений.

Каждый из нас приходит в мир с каким-то призванием, Бог зачем-то зовет нас, и если это не соотносится с твоей жизнью, то, понятно, ты оказываешься в пустоте – это дорога в никуда. Можно сделать карьеру и понять, что все это не в коня корм, – и, кстати, никогда не поздно начать сначала: и в 40 лет можно поступить в другой университет и реализовать себя.

– Отец Владимир, вы тоже так считаете?

– Тут речь даже не только о молодежи. Часто, уже закончив обучение, люди понимают, что они не этим хотели бы заниматься всю жизнь. Человек должен понимать: он не запрограммирован на всю жизнь, могут быть разные пробы. Отец Димитрий говорил о французской молодежи, а у немецкой молодежи есть традиция социального года – они прерывают обучение в вузе или после вуза работают в какой-то социальной сфере, чтобы получить другой опыт, а не просто идти по накатанной дороге. Это тоже некая культура самоосознания, пути к самому себе – когда ты соприкасаешься с экзистенциальными ситуациями перехода в небытие – тяжелая болезнь, хоспис, смерть – тут и перед тобой ставятся вопросы: а кто ты? Ты начинаешь ценить то, что у тебя есть: возможность дышать, слышать, ходить, ты можешь задуматься: а каким был бы я в других условиях, в том же инвалидном кресле? Если у нашей молодежи будет развиваться этот опыт инаковости, другой жизни, соприкосновения с тем, что у нас раньше стремились убрать с глаз долой, сделать вид, что у нас нет ни инвалидов, ни других социальных проблем, то, возможно, будет развиваться и ответственность, и поиски пути к самому себе станут более осмысленными.

– А почему христиане часто говорят, что надо радоваться, отец Димитрий?

– Мое глубокое убеждение – что Богу не нужны меланхолики, ему нужны радостные люди. Радость – это не просто эмоциональное состояние, а некая пробужденность духа, это одно из действий Бога в этой жизни. Поэтому дух-утешитель – это дух радости, Евангелие – это благая весть, блаженство, о котором говорит Христос, это радость по ту сторону всего, что может ее отнять, так что это совершенно естественное состояние верующего человека.

– Радость – это делание, а меланхолия – скорее, нет?

– Думаю, да. Радость креативна, она требует усилия, борьбы, а меланхолик – он всегда, как на гравюре Дюрера, – это человек, который смотрит немножко вдаль, в пустоту, подпирая голову в растерянности: дел вокруг полно, но ты в этот момент где-то далеко.