​Александр Генис: Сегодня наша традиционная рубрика “Картинки с выставки” расскажет об одной из самых острых выставок уходящего года в Нью-Йорке, которую показывали в филиале Метрополитен. Это экспозиция с провокационным названием “Одержимость: нагота у Климта, Шиле и Пикассо”.

(Музыка)

​Александр Генис: Надо отдать должное кураторам нью-йоркского музея Метрополитен, которые в неблагоприятной для таких акций нынешней атмосфере устроили выставку, посвященную исключительно эротике. Сегодня, когда общество стало особенно нетерпимо к сомнительным с позиции экстремального феминизма сексуальным нравам, экспозиция в музее “Мет-Бройер” могла бы вызвать скандал. Но этого не произошло, ибо успех выставки обеспечил ее высочайший художественный уровень: 50 работ Климта, Пикассо и Шиле.

Все это богатство пришло из коллекции американского денди Скофилда Тайера (1889–1982). Богатый наследник и эстет, в начале 1920-х он редактировал изысканный журнал “Дайл”, представивший американцам творчество континентальных авангардистов: Т. С. Элиота, Эзры Паунда, Томаса Манна, Пруста. Живя в Европе в эпоху, которую можно назвать “акме модернизма”, Тайер за несколько лет собрал потрясающую коллекцию из 600 работ современных мастеров. Особое место в ней занимали рисунки и картины Климта и Шиле, которые он купил в Вене, где проходил курс лечения у Фрейда.

В 1925 году часть этого собрания с большим успехом была показана в Нью-Йорке и с большим скандалом – в родном городе коллекционера Уорчестере (штат Массачусетс). Разочаровавшись во вкусе земляков, Тайер завещал всю коллекцию Метрополитену и прожил остальную жизнь затворником. И вот теперь отборные, почти никем не виданные экспонаты этого волшебного собрания стали достоянием публики. Ценность этой редкой выставки еще и в том, что она позволяет сравнить разработку эротической темы тремя художниками.

Прежде всего нам надо вооружиться мнением классика – английского искусствоведа Кеннета Кларка, автора фундаментальной работы “Нагота в искусстве”: “Рассматривать обнаженную девушку так, как если бы она была буханкой хлеба или грубым кувшином – значит исключить одну из человеческих эмоций, из которых составлено произведение искусства”. Запасшись этим тезисом, мы без страха вступаем в музейные залы, где решается вопрос о самой природе эротического искусства.

Экспозицию открывает серия рисунков Густава Климта. Для этого художника сам мир был женщиной, поэтому все его картины, включая безлюдные пейзажи, полны любовной истомой. Но представленные на выставке рисунки, часть тех четырех тысяч, которые художник посвятил своему любимому мотиву, изображают женщин без алиби аллегорий.

На этих тонких, боящихся яркого света карандашных этюдах соблазнительные девы, казалось бы, ткутся из воздуха: нетвердые очертания, зыбкие границы между телом и атмосферной средой, мягко укутывающей модель. Обнаженные или чуть прикрытые пеньюаром, они схвачены в самые интимные минуты. Их нагота не предназначена для посторонних. И от этого художник, как и перенимающий его точку зрения зритель, оказываются в позиции вуайера. Эротический заряд этих работ выходит за пределы рисунка и кроется в отношениях между моделью и соглядатаем.

Другое дело – Пикассо. Его работы 1920-х (часть их коллекционер купил у художника) напрямую восходят к античной традиции. Как писал тот же Кеннет Кларк, “в этих рисунках натурщица бесстрастна и идеальна, в борьбе искусства и природы она демонстрирует победу искусства”. Пикассо этого периода развивал греческую трактовку обнаженного тела. Героическая нагота у мужчин, включая диких галлов, которые даже сражались полностью раздетыми. Женская нагота идеальна, а значит, божественна. Она не может быть чувственна, потому что за это боги карают, как Артемида, превратившая в оленя подсматривающего за ее купанием Актеона. Все это приходит на ум, когда разглядываешь большой рисунок 1920 года “Две купальщицы”. Эротику здесь скрывают античные аллюзии. Поэтому, чтобы найти развитие этой темы у Пикассо, надо перебраться к его женским портретам 1930-х, когда страсть истекает с модели на интерьер, втягивая в любовную игру даже мебель.

(Музыка)

Александр Генис: Как бы хороши ни были экспонаты двух художников, они кажутся рамой для Эгона Шиле. В последние годы Нью-Йорк избалован его выставками, но их всегда мало, и мы никак не можем насмотреться на это болезненное искусство, безжалостное и по отношению к самому автору. Шиле выполнил 170 автопортретов, и на каждом он кажется страдающим анорексией персонажем Кафки – голодарь.

Эротика была главной (но не единственной!) темой его творчества: 3000 рисунков, включая те, что сожгли по приговору суда. Все женщины на его рисунках показаны в неудобных, иногда мучительных позах в сопровождении арсенала фетишизма: черные чулки, кожаные ботинки, кружевные подвязки. Написанные твердой рукой (Шиле рисовал от плеча), его модели смотрят на нас сосредоточено, без всякого выражения – роботы похоти, в которой автор без устали искал метафизическую составляющую. Черно-белые рисунки еле тронуты цветом. И эти пятна – губы, руки, груди, гениталии – кажутся трупными, только – наоборот. Они столь же неоспоримые следы безличной, всепобеждающей жизненной силы, эмфаза чувственности.

Одна из самых драматических работ с анатомической откровенностью глядит на нас с портрета, если тут подходит это слово, спящей женщины 1911 года. Этот опус напоминает картину Курбе с патетическим названием “Происхождение мира”, которую в Метрополитен показывали за занавеской. Но там, где у одного художника – детальный натурализм, у другого – завораживающая, как нашего Розанова, тайна секса.

Выставку завершают обильные работы рокового 1918 года, убившего гриппом и его, и Климта. В поисках новых сюжетов Шиле за неполный год сменил 31 натурщицу. Его манера менялась. Рисунок стал более скупым, но еще увереннее. На женщинах стало больше одежды. Особенно – на портрете жены Эдит в полосатом платье, занявшем почти все полотно. Возможно, 28-летний художник, готовясь к новому этапу, хотел транспонировать свой экстатический стиль на новый материал и другие сюжеты. Но “испанка” не позволила этого узнать, и нам остается жить с магом страсти, решившимся изображать натуру не нагой, а голой.

Александр Генис: К нашему разговору подключается музыковед и культуролог Соломон Волков.

Соломон, как наша сегодняшняя тема – эротика в искусстве – решается в музыке?

Соломон Волков: Говоря о музыке и эротике, мы можем вспомнить слова музыкальных писателей начала ХХ века, которые всю музыку считали более или менее эротической, с той только разницей, что эротика могла быть выражена более или менее откровенно. Но вся элегическая натура музыки списывалась на эротику, на любовное томление. Более усиленные всплески – это тоже была страсть. Музыка ведь и на самом деле вся эротична.

Александр Генис: "Из всех искусств одной любви музыка уступает, но и любовь – мелодия".

Соломон Волков: С другой стороны, я люблю вспоминать слова моего друга Гии Канчели, замечательного грузинского композитора, который говорит, что вся музыка – это так же и разговор с Богом. То есть хорошая музыка вся религиозна.

Александр Генис: В этом нет никакого противоречия. Тот самый Шиле, которого судили за эту самую эротику, сказал на суде так: “Мои работы нужно держать в храме и показывать в церквях”. Да и наш Розанов считал, что церковь самое подходящее место для первой брачной ночи.

Соломон Волков: Да, Розанов тоже замечательная параллель в этом смысле.

Александр Генис: То, что Бог и любовь, Бог и секс, Бог и эротика – бывают и совместными, это довольно распространенное в мировой культуре понятие. Я уже не говорю про Вильяма Блейка, который прямо говорил: "Похоть козла – дар божий".

Соломон Волков: Запоминающийся афоризм, надо будет его использовать.

Что касается визитной карточки эротизма в музыке, то таковой является, конечно же, опера Рихарда Штрауса "Саломея", которая впервые прозвучала в Дрездене в 1905 году со страшным скандалом. Благодаря, в частности, этому скандалу, за два года она была принята к постановке в 50 театрах.

Александр Генис: Помнится, был такой музыкальный анекдот. Когда кайзер сказал, что Рихард Штраус плохо кончит, Штраус сказал: "Я хохотал всю дорогу к банку".

Соломон Волков: Есть другая интерпретация этого высказывания. Кайзер Вильгельм якобы сказал: "Я люблю Штрауса, но эта опера нанесет ущерб его репутации". На что, посмеиваясь, Штраус добавил: "Благодаря этому ущербу я себе построил замечательную виллу".

Александр Генис: Секс продается.

Соломон Волков: Но очень интересно здесь так же и то, это моя одна из любимых тем, что все эти традиционные вопли и сопли по поводу того, что какое-то произведение было непонято, освистано, осмеяно, запрещено – это всегда бывает оборотной стороной медали, при которой это поношение, запрещение, судебные преследования, как в случае с "Лолитой" или с "Любовником леди Чаттерлей", только способствовали популярности произведения, способствовали тому, что эти произведения становились коммерчески успешными. В Америке даже есть такое выражение "запрещено в Бостоне" – это место, где всегда запрещали такие сомнительные.

Александр Генис: Когда-то Бостон был столицей пуританской Америки.

Соломон Волков: То есть если это запрещено в Бостоне, то это было гарантией коммерческого успеха по всей остальной Америке.

Александр Генис: Вы к месту вспомнили "Лолиту". Как известно, Набоков делал вид, что удивляется тому, что его книга вызвала такой скандал. В одном письме он написал: "Если бы я знал, что люди воспримут эту книгу с таким негодованием, я бы сделал Лолиту велосипедом или коровой". Думаю, что если бы он сделал свою юную героиню действительно велосипедом или коровой, то многие бы не знали, кто такой Набоков.

Соломон Волков: И она уж точно не попала бы в список бестселлеров. Что же касается "Саломеи" Штрауса, то с ней связан любопытный сюжет – это история уже не со Штраусом даже, а с самой "Саломеей". Мы должны вспомнить, что драма Уайльда, по которой написана опера, – это немецкий перевод французской драмы Оскара Уайльда, Уйальд написал свою "Саломею" по-французски. Премьера уайльдовской "Саломеи" была встречена в штыки, ее тоже запрещали.

Александр Генис: Критики говорили, что там есть все половые извращения, которые известны науке.

​Соломон Волков: Замечательная характеристика произведения. С уайльдовской "Саломеей" связана одна очень любопытная история. Тут сразу будут вовлечены, то, о чем вы говорили – обнаженка в искусстве, разница между нагой и голой натурой.

Речь пойдет о чрезвычайно интересном персонаже по имени Ида Львовна Рубинштейн. Она родилась в 1883 году в Харькове, а умерла в 1960-м в возрасте 76 лет на юге Франции, в городе Вансе. Я когда на такие даты смотрю, меня всегда неизменно поражает: человек родился в одну эпоху, умер в совершенно другую. Но даже если принять это во внимание, все-таки биография Иды Львовны – нечто совершенно сногсшибательное и из ряда вон выходящее. Она родилась в одной из самых богатых семей юга России. Рубинштейны владели несколькими банками, мукомольными и пивоваренными заводам. Была целая коммерческая империя Рубинштейнов. Ее мать умерла, когда Иде было три года, а когда ей стало семь, умер ее отец. Маленькая Ида оказалась единственной наследницей совершенно невероятного состояния, которое она использовала в последующей жизни по своему усмотрению и сделала из этого нечто совершенно фантастическое. Она могла просто шикарно жить, покупать виллы, яхты, особняки, драгоценности, что она, кстати, и делала, но тогда она вряд ли бы сохранилась в истории культуры. Между тем ее имя оказалось очень важным в истории культуры ХХ века. Внешне она была очень высокая и угловатая. Несмотря на это, она захотела стать драматической актрисой и стала ею. На те деньги, которые у нее были, можно было стать кем угодно, хоть царицей морской. Она покупала помещения, оформителей, композиторов, она все приобретала, чтобы ее поставили в центр очередного представления, которая она задумала. Причем она хорошо выбирала “соучастников”: постоянным ее сотрудником с молодых лет стал художник Бакст, который оформлял все ее постановки. Среди других сотрудников, которые с ней работали, мы можем назвать великого хореографа Фокина и великого режиссера Мейерхольда. Но и это не все, потому что для нее написал "Мученичество Святого Себастьяна" Дебюсси по пьесе д`Аннунцио. Для нее тот же д`Аннунцио же написал пьесу "Пизанелла", которую поставил в 1913 году Мейерхольд. Для нее сочинил свое "Болеро" Равель. Для нее написал "Поцелуй феи" и “Персефону” Стравинский. И Онеггер, замечательный французский автор, сейчас его может быть немножко меньше играют, я огромный его поклонник, тоже для нее сочинил ряд опусов своих, последнее ее выступление на сцене как раз было в оратории Онеггера "Жанна д`Арк на костре".

Тема, которая связывает ее с “обнаженкой”, особая: ее написал в знаменитом портрете 1910 года, то есть когда Иде Львовне было 27 лет, Серов. Этот портрет – один из самых знаменитых опусов Серова, изображающий абсолютно обнаженную Иду Рубинштейн. Причем, когда картина появилась, то как все, что делала Ида Рубинштейн, кто-то восторгался, а кто-то принял полотно в штыки. Репин назвал этот серовский портрет "базаром декадентщины". Но довольно скоро этот же портрет был признан классикой. Сам Серов говорил, что на его портрете Ида смотрит в Египет. Она изображена, как на египетских артефактах. Должен сказать, что до сих пор эта картина производит шокирующее впечатление, причем шокирует в ней все. Во-первых, шокирует смелость модели, она же не выступала в качестве анонимной модели.

Александр Генис: Но она же была не просто натурщица, она была Ида Рубинштейн.

Соломон Волков: Ида Рубинштейн показала себя полностью обнаженной. И это не льстивый портрет, она на нем выглядит очень странно и вызывающе. Слишком высокая и очень худая, считается, что Серов еще гротескно подчеркнул ее худобу. В творчестве Серова этот портрет особое место занимает. Это один из самых запоминающихся портретов и Серова, и, может быть, всего русского портретного искусства.

Александр Генис: Когда вы говорили о Египте, мне пришло в голову, что чем-то этот портрет напоминает "Портрет Адели" работы Климта, которая тоже смотрит в прошлое, может быть, в тот же Египет. Там ведь масса символов из египетского прошлого. Это характерно для того времени: свои образцы художники искали не в предыдущей эпохе, а в архаических глубинах – и Серов, и Климт, и Пикассо, и Модильяни, и Джакометти. Все они ходили по музеям, чтобы найти образцы в дохристианскую эпоху, найти образцы досовременного искусства, будь то Африка, или Египет, или Дальний Восток. Все это должно было обновить искусство. Портрет Серова как раз и работает в этой парадигме. Я очень люблю, скажем, его работы на архаические греческие сюжеты.

Соломон Волков: Абсолютно с вами согласен. И Ида как модель чрезвычайно для этого подходила. Она была очень необычным персонажем и очень необычной моделью. Ее рост, ее худоба, ее угловатость, которую Серов подчеркнул и которой сама Ида не стеснялась. Другая женщина, приобретя такой портрет, может быть немедленно его сожгла или, по крайней мере, засунула куда-то в угол подальше.

Александр Генис: Я с вами не согласен. По сегодняшним меркам как раз необычность красоты и делает ее заметной.

Соломон Волков: Но представьте себе: Серов делает портрет, выставляет, его осыпают градом насмешек. По-моему, любая нормальная женщина сказала бы: господи, как это меня угораздило, немедленно снять со стены.

Александр Генис: И заказать портрет Репину.

Соломон Волков: Да, правильно. Еще лучше не голой, не обнаженной, а в платье.

Ида Рубинштейн сыграла Саломею в пьесе Уайльда в 1908 году. Музыку к этому спектаклю написал Глазунов. Я пытался ее найти и не смог. Она не входит в число признанных сочинений Глазунова, но ставил спектакль Фокин, что тоже интересно. Сама пьеса Уайльда шокирует по всем возможным аспектам: тут и религиозный аспект, и нравственный, в частности, эротический.

Александр Генис: Включая некрофилию.

Соломон Волков: Тем все пороки, грехи, все, что хотите. Это учебник по вызывающей литературе, рецепт, как сделать пьесу, которая может оскорбить всех абсолютно.

Александр Генис: По-нашему говоря, Сорокин.

Соломон Волков: Да, правильно, очень много схожего. Даже изящество стиля роднит Уайльда с Сорокиным. Я думаю, интересно, самому Сорокину такое сравнение понравилось бы или нет?

Александр Генис: А я спрошу.

Соломон Волков: Спросите обязательно. Будет интересно озвучить потом ответ для наших слушателей тоже. Возвращаясь к Уайльду. Он сам говорил, что пьеса у него музыкальная, в ней проходят рефрены, как в музыке. Центральный эпизод – знаменитый "Танец семи покрывал", когда Саломея соблазняет Ирода для того, чтобы он убил Иоанна Крестителя и подарил его голову.

Александр Генис: Чтобы она могла поцеловать в уста отрезанную голову.

Соломон Волков: Даже в пересказе сегодня это, по-моему, шокирует. Но сейчас это уже классика. В этом танце актриса по идее должна была полностью раздеться на сцене... Первая же исполнительница Саломеи в пьесе Уайльда это отказалась делать, за нее это делала танцовщица. Это стало традицией, которая соблюдалась на протяжение всей последующей истории – как в пьесе Уайльда, так – самое интересное и в оперы Рихарда Штрауса.

Тут мы сделаем небольшое отклонение в сторону, я присутствовал, в 2004 году на постановке "Саломеи" в Метрополитен-опера. Роль Саломеи исполняла Карита Маттила, ей 44 года было в тот момент, когда в сцене "семи покрывал" она действительно с себя снимала одно покрывало за другим, сняла семь, и на восемь секунд осталась абсолютно обнаженной, не говоря слово "голая". (Я вспоминаю из "Записной книжки" Ильфа, есть такая запись: "Иностранец, не разбирающийся в русском, сказал женщине: "Как я хотел бы видеть вас голой". Он должен сказать "обнаженной", конечно). В этот момент, публика знала, что это будет иметь место, вы не представляете себе количество биноклей, которое взмыло на эти восемь секунд.

Александр Генис: Я должен добавить, что в 2016 году тот же Метрополитен предложил новую постановку оперы Штрауса, там Саломею пела Катерина Наглештад, американское сопрано из Калифорнии, скандинавского происхождения, и ей к тому времени был 51 год. Она танцевала этот танец, что было крайне необычно, не в платье, а в смокинге, в мужской одежде. И снимать эту мужскую одежду было гораздо более сложно, чем снимать покрывала.

Соломон Волков: Где же семь покрывал?

Александр Генис: Они перенесли действие в колониальную эпоху, в условное начало ХХ века, и она была почему-то в смокинге. Надо сказать, довольно неловко она снимала с себя этот смокинг. Но и она осталась абсолютно обнаженной, раз вы настаиваете на этом слове. Я не посчитал, сколько секунд, но это не было таким уж шокирующим зрелищем, в наше время голыми не очень-то удивишь.

Соломон Волков: Вернемся к Иде Львовне в этом спектакле "Саломея". Там эта проблема была решена следующим образом: на ней были тяжелые парчовые покрывала, Фокин поставил ее танец так, что она эти тяжелые покрывала с себя снимала по очереди, пока не осталась в платье из бус. Тоже интересное решение.

Эта роль стала одной из самых скандальных в ее репертуаре. Хотя роль в "Мученичестве Святого Себастьяна" оказалась еще более скандальной, потому что там она, будучи женщиной, ортодоксальной еврейкой и бисексуалкой, изображала католического святого, что вызвало крайнее неудовольствие и даже негодование французской церкви. Опять-таки это сопровождалось все грандиозным скандалом, а значит, и грандиозным паблисити.

Так она продолжала тратить свое колоссальнейшее состояние, которое все было переведено вовремя за границу, что позволило ей создать собственную балетную труппу в 1928 году, и десять лет она с ней выступала. Причем там уже учитывались ее особенности. Скажем, если бы это были пьесы, скажем, "Пизанелла" д`Аннунцио, там она уже мало говорила и в основном застывала в скорбных позах. В балете тоже особенно она себя не утруждала, но, обладая такими деньгами, могла себе все это позволить.

Когда немцы заняли Францию, она поселилась в Лондоне и основала там госпиталь для раненых солдат, занималась благотворительностью. Вернулась в Париж в 1945 году, а в 1946 году она перешла в католичество – это был последний ее экстравагантный штрих. Конец своей жизни, последние 10 лет, она провела в Вансе со своей секретаршей в полном одиночестве, оставив неизгладимый след в искусстве ХХ века.

Мы завершим разговор об “обнаженке” в искусстве знаменитой музыкой "Танец семи покрывал", который кстати, критика в свое время отвергала, тот же Малер считал этот танец вульгарным, на что ему современные наблюдатели возражали, что именно такой и должна быть музыка, которая могла соблазнить царя Ирода.

Итак, "Танец семи покрывал" из оперы Рихарда Штрауса "Саломея".

(Музыка)