«Уважаемый Анатолий Иванович! Поработал тут я намедни для вас разведчиком. Встретился со старыми друзьями-военными и услышал от них кое-что забавное и даже в каком-то смысле секретное. В нескольких европейских странах эти отставники имеют заводики, где производят кормовые добавки. Вот им и стали интересны пропионовые бактерии, без которых их продукция невозможна.
И зачастили мои боевые товарищи куда бы вы думали? На кафедру микробиологии МГУ. Выпрашивают штаммы. Платить за них не хотят, а так: к празднику тысяч пятьдесят коллективу в конвертике… Заслуженному профессору там, кстати, платят тридцать тысяч в месяц. Я своей уборщице плачу двадцать пять. Заходят на кафедру всегда красиво – с букетами роз! Да, Анатолий Иванович, букет роз за продукт многолетнего труда отечественных ученых. Ну, вот, после встречи с друзьями я и решил найти ход на эту кафедру, втереться там в доверие и узнать что-нибудь, что может представлять интерес для вашего радио. На это ушла пара месяцев. Между прочим, просветился там и насчет сыров. Хорошие сыры, да будет вам известно, делаются с участием многоштаммовой закваски пропионовых бактерий. У нас нет хороших сыров, потому что плохое молоко, а молоко плохое потому, что коров пичкают антибиотиками. Те попадают в молоко, а полезные бактерии в антибиотиках не растут. Да и созревать сыр должен семь-восемь месяцев, а у нас терпежу не хватает. Ну, и оборудования нет подходящего. До свидания, Анатолий Иванович, ждите следующего моего разведдонесения из России, которой я желаю добра больше, чем она думает. Подполковник в отставке Сивцов».
Выражаю благодарность за донесение, господин подполковник! Содержательное донесение. В том месте, где про сыр, мне сразу вспомнилось напутствие Пушкина другу, собравшемуся к нему в Петербург из Москвы: заказать себе в Твери «с пармазаном макарони». Эту строку я разместил на своей странице в фейсбуке. Приделал оголовочек: «В Тверь!», за что был наречен остряком-самоучкой. А там, где вы рассказываете о визитах ваших товарищей к микробиологам, я вспомнил Виктора Федоровича Лищенко. Этот, ныне покойный, человек десять своих молодых лет провел в Штатах, служил в советском посольстве сельхозатташе. В этом качестве он водил знакомства с американскими селекционерами, бывал на их опытных участках. «Не я буду, - рассказывал мне, - если не спрячу в манжету хотя бы несколько зерен для родины. Как бы жарко ни было, одеваю для таких случаев рубашку с длинными рукавами».
Не совсем привычно пишет о трагедии в Кемерово наш слушатель Андрей Кобрин. Читаю из его письма: «У многих настрой такой: «Щас найдут стрелочника!" Думаю, как раз он отделается по минимуму. Почему? А потому что именно стрелочники и есть основа режима типа путинского. Их стопудово наказывать не станут, иначе остальные разбегутся. Вместо них наберут дубарей - и тогда заполыхает вообще все. Стрелочники, если захотят, завалят любой режим. Я знаю, что говорю, потому что сам стрелочник. И я уверен: если они будут знать, что по всей строгости накажут именно их, всё будет окэй. Возьмите таких стрелочниц, как тетки в избирательных комиссиях. Если бы они знали, что за мухлевки по телефонным указаниям, которых к делу не подшить, их стопудово посадят, фиг бы они туда пошли. Так что еще раз говорю вполне ответственно: именно стрелочников и надо сажать. Как раз этого вы, граждане, и должны требовать. Вот та самая система, о которой говорится, что ее надо менять, - это и есть тысячи стрелочников. Если они будут знать, что народ порвет их первых, то ни один начальник не успеет приказать им что-то противозаконное: тут же его сольют», - пишет Андрей Кобрин. Говоря иначе, он хочет всего-навсего того, чтобы во всех случаях работал закон. К подлинной законности призывает… Только так, по его убеждению, можно приучить людей не плевать на свои прямые обязанности. Я вот перебираю в голове тех мыслителей, которые не верили в Россию. Все они отказывали ей в полноценном европейском будущем на одном и том же основании. Все: от Чаадаева и Маркса до Зиновьева. Что же это за основание? Что за камень преткновения на русском пути бросался им в глаза? Национальный характер. Обычаи, привычки, склонности, навыки людей. Россия, по Марксу, явилась миру из «кровавого болота монгольского рабства», так что варварская природа русских, мол, никогда не изменится. Того же мнения придерживался Чаадаев, первый русский философ. Он грешил на крепостничество: «Cамосознания у населения России никогда не было. И нет его. И не будет его. И не надо его. Бог создал русский народ для того, чтобы показать другим народам, как нельзя жить». Ну, и Зиновьев. Это уже почти наш современник. «Русский народ, - говорил он, -смотрит на жизненные блага как на дар обстоятельств или дар свыше, дар начальства, а не как на результат собственных усилий… Русский народ видимость дела и болтовню о деле предпочитает настоящему делу». Ну, вот. Тут вы поднимете голову от всех этих писаний и делаете для себя одно открытие. Да ведь это же самое от века говорит, раздумывая о своем настоящем и будущем, сам народ! Что он ставит во главу угла без малейших колебаний? Свою натуру, вестимо, нацхарактер! Пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Сколько вбьешь, столько и въедешь. Замах рублевый, а удар известно какой… Но неужели так-таки ничего не меняется с течением времени?
Читаю: «Я рожала двадцать пять лет назад. С тех пор произошла просто революция. Тогда при поступлении в роддом отнимали все домашнее: одежду, тапочки, часы, кольцо, а выдавали все казенное, драное, но якобы стерильное.
Соски грубо и густо мазали зеленкой, остальные жуткие подробности опущу. В роддоме женщина переставала быть человеком. Ее, как машину, ставили на родильный конвейер. После родов внушались настоящие полицейские правила. Кормить ребенка строго по часам, ночью - никогда,пеленать крепко-накрепко, ручки по швам. Если он при этом плачет, то он нездоров, на руки его ни в коем случае не брать, дабы не избаловать с младых ногтей! Ну, а в три месяца непременно отдать в ясли-сад, советскому обществу, оторвав от груди.
С тех пор отношение медперсонала к женщинам как-то незаметно очеловечилось. Санитарку, которая спросонья кулаком в бок заталкивает новоприбывшую в родильную палату, уже почти не встретить. Сегодня молодая мама знает, что это нормально, если у нее случится депрессия, раздражение. Она знает, как помочь себе. Уже не редкость, что на занятия по подготовке к родам, на курсы по развитию малыша ходят вместе будущие папа и мама. Не знаю статистики, но дочери моих подруг рожают желанных детей!Осознанно и ответственно. Особые книжки, игрушки, студии, кружки - это индустрия! Все это дорого, но у малышей, школьников совсем другие лица: не напряженные, не хмурые, а веселыемордахи с острым интересом к жизни.
Все это, конечно, в больших и малых городах. Понимание, что ребёнок - это человек, просто маленький, пришлос Запада», - пишет эта женщина.
В России потихоньку, со скрипом, но налаживается что-то современное. Скрип этот особый: он страшный, но почти неслышный. Привычно приспосабливаясь к извечным помехам, люди умудряются жить более-менее по-западному. Они делают это, в общем, бессознательно, в чем я, между прочим, вижу залог. Кое-что из того, что человек делает, не задумываясь, как раз поэтому хорошо приживается. Один не знал, что говорит стихами. Так и современный русский человек. Он не прочь покалякать против Запада, но на деле тянется туда. Чего не хватает? Чтобы его тяга была обеспечена законом, железными, но разумными правилами. Только тогда можно будет сказать: ну, вот, получилось, наконец. Потребность в демократическом законе, перед которым все равны, замечается, но еще не достигла той остроты, когда: или будет он, закон, или не будет нас.
Пишет господин Свиридянкин из Мурманска: «Уважаемый Анатолий Иванович! Если вы ответите мне на вопрос, который сейчас прочитаете, я буду считать, что не зря вас слушал много лет и продолжаю слушать. А вопрос вот какой. Почему в денежных отношениях людей проявляется больше всего эгоизма, жестокости и бесстыдства? Бесстыдство меня интересует больше всего. Годами встречается с тобою твой вроде бы друг-товарищ и делает вид, что забыл, сколько и с какого времени тебе должен. Прошу не медлить с ответом, уважаемый Анатолий Иванович, потому что я хочу получить его еще до того, как потеряю интерес к ответам на все свои вопросы». Ответ, Павел Сергеевич, в самом вопросе, по-моему. В денежных делах больше всего бесстыдства потому, что они именно денежные. Денежные – значит самые существенные для обычного человека. Бессребреники здесь не в счет. Занимаешь чужие, а отдавать приходится свои.В этих словах ответ на ваш вопрос. Как ненавидели ростовщиков, процентщиков, мироедов, виноватых только в том, что банковское дело было в зародыше или еще созревало в планах Господних! Глядя на это, Лев Толстой однажды решил, что деньги выдумали плохие люди для обирания хороших. Он написал об этом заметку и, уверенный, что выполнил свой долг перед человечеством, перешел к следующему важнейшему вопросу – о земле. Тут тоже его осенило: земля, мол,не должна быть чьей-либо частной собственностью. Деньги и земля не случайно составляли для него пару. Вокруг этой пары в его время вертелось все самое существенное. Ничего так не ценил, не жаждал, ни над чем так не трясся обычный человек, не сходил с ума до потери пульса и совести, как над деньгами и землей. Вот русский гений и решил: пусть не будет в обороте ничего - ни денег, ни земли. Не доставайтесь никому!
И пошло-поехало. Читаю: «Мы с вами, Анатолий, с детства слышали об Островском-Корчагине. Нас заставляли читать сакральную книжку "Как закалялась сталь". Многие не верили в Бога, религия была отвергнута как государством, так и преобладающим большинством людей того века. И тут им подсовывается суррогат - комсомольский апостол. Свято место не осталось вакантным. Да, Островскийатеистический великомученик. Но мучался он вовсе не от ран, а просто из-за болезни. В этих муках он придумывает подвиг - строительство узкоколейки до Боярки под пулями. Такой дороги нет ни в каких документах. Правда, есть аж две узкоколейки, но их провели много позже - для музея Островского. Новая эрзац-религия обещала по предначертаниям лжепророков установить безбожный рай всеобщей сознательности. Вместо одной веры люди нашли другую, чудовищно фальшивую. Не фабрики обещалось построить в первую очередь. Собирались навоспитывать Павок Корчагиных для коммунизма. А наделали приблатнённых жлобов и прожжёных циников».
Это письмо подписано двумя буквами: В.К. Странный тон. Не совсем христианский. Всепрощения нет и следа. А что, собственно, было и продолжается? Мы наблюдаем, с каким трудом религиозная картина мира уступает научной перед глазами человека, как ему трудно без веры в чудо, как он пытается заменить Бога чем угодно, лишь бы в это «что угодно» верить. Что уж говорить о такой серьезной замене царствия небесного, как коммунизм! Пора бы уже просто улыбаться над этим, а не злиться. В житиях святых, кстати, выдумки не меньше, чем в книге Островского. Иначе это были бы не жития и не святых.
«Вы, Анатолий Иванович, - пишет госпожа Соловьева, - лучше займитесь просветительской деятельностью: обобщайте опыт мироустройства, а не тыкайте в Россию пальцем, как в нерадивую девку: и нос в борще, и губа в лапше и вааабще! Я «нашкрыму» в четырнадцатом году не радовалась, а сидела в Америке в это время и наслаждалась свободой и порядком, - гуляла с ребёнком друзей в глухом лесу, по идеальным дорожкам и чувствовала себя в абсолютной безопасности, потому что через каждые сто метров стоит столик с координатами. И не дай Бог чего с тобой случится, то позвонишь и скажеш: help me и по столбику тебя через три минуту найдут. Я тут же, онлайн, перевела свои деньги в московском банке из рублей в доллары, потому что поняла: война! Через десять дней приехала домой и сразу пошла забрать свои доллары, а там никого. Спрашиваю: а чего это ажиотажа нет - война же? «Где война? Какая война?». Меня никто не спрашивал: хочу ли я Крым! И там многие не хотели менять страну. Хотели военные - хотели пенсии российские, да позабыли, что цены тоже будут в рублях. И, если уж по чесноку, то никто не мешал Украине хотя бы чуть- чуть Крым облагородить. Так что, как в «бриллиантовой руке»: «не виноватая я – он, Крым, сам пришёл». А вы, вместо того, чтобы сеять разумное, доброе, светлое, уперлись в этот Крым! Да из моих друзей никто ему не рад. Не рады и как бы выборам, и вообще всему, что в стране происходит и, к сожалению, будет происходить. Но другой страны у меня нет. Не хочу вам гадости больше писать. Пошла по магазинам от тоски и злости. Слава Украине, слава ворогам!».
Письмо из Курска: «Заходила подруга. Долго не виделись. Вспоминали выборы. Она у меня верующая, больше того – воцерковленная, можно сказать, активистка. Рассказала, что в воскресенье перед выборами поп после причастия звал голосовать, говоря: "У нас не монархия, у нас демократия, вы сами можете выбрать, за кого вы должны пойти и проголосовать, а многие, наверное, уже и решили, за кого. Но все должны пойти и выполнить свой гражданский долг. Это главное. Пойти". Церковь, говорит подруга, организация военная, там все строго, вот постоянные прихожане все дисциплинированно и пошли к избирательным участкам. Но сама она не пошла. Все-таки она девочка здравая. Но свет от причастия батюшка ей приглушил. Превратил, негодник, церковь в советский агитпункт. Морозова Зинаида Петровна».
О, Зинаида Петровна! Политические, если так можно выразиться, отношения в приходах, в том числе – между священниками и прихожанами, - особая статья, и статья повсеместная и вечная. Управлять или пытаться управлять голосованиями пАствы попам не привыкать, но и паства иногда не лыком шита – ей тоже бывает небезразлично политическое лицо батюшки. С удовольствием напомню историю, которую описал Марк Твен. Это из церковной жизни Соединенных Штатов Америки. История невыдуманная, из его записной книжки. Дело происходило в конце девятнадцатого века в маленьком городке. Священник Джо на президентских выборах проголосовал не так, как большинство его прихожан, и проговорился об этом. Прихожане устроили ему бойкот. Он мог остаться без средств к существованию, а у него была большая семья. С тех пор он стал голосовать, как они. Почему мне запомнилась эта история с давних-давних пор? Наверное, потому, что Марк Твен одобрил этого человека: тот, мол, пожертвовал своей политической совестью, зато спас семью.
Следующее письмо: «Здравствуйте, Анатолий Иванович! Ходил сегодня в банк. Очередь небольшая, на десять-пятнадцать минут. Рядом со мной стоят ребята, молодая пара, по говору с Украины. Громко обсуждают всех и вся, а также свои дела, и все это с матом, без политкорректных глупостей, сплошняком, без передыху. Женщина, подчеркиваю, и мужчина, обоим лет за тридцать. Судя по всему, совсем недавно закрепились здесь, в России. Обсуждают, в частности, предстоящую покупку квартиры. Хотел что-то сказать, но ушёл без слов. Обсуждали, как установят спутниковую или кабельную сеть. Что смотреть будут - тоже уже решили: первый, НТВ и другие интересные каналы. Боюсь, увидим мы вторую серию строительства коммунизма в отдельно взятой стране, плюс электрификация и нефтегазофикация до самых до окраин. Коммунисты не смогли, а у этих, вы думаете, получится?», - спрашивает слушатель. Это не праздный вопрос. Кое-что уже получается. Выше у нас прозвучало имя Зиновьева. Он, этот советский социолог и, можно сказать, философ в последние дни совка любил говорить, что советские люди рано или поздно, под тем или иным названием, сознательно или бессознательно восстановят те порядки, при которых жили под руководством Ленина-Сталина-Хрущева-Брежнева, непременно вернут уклад, при котором можно работать спустя рукава и жить как придется, зато без частной собственности, без капиталистов, без власти денег. Советская власть считала Зиновьева своим врагом, преследовала его, что не мешало ему повторять и повторять, что она есть именно то, что нужно русскому человеку в настоящее время и будет нужно вовек. Ибо все кругом лодыри, растрепы, неумехи, но добродушные, отзывчивые, распахнутые. «Ты меня уважаешь?».
«Был у меня в бытность небольшой бар, - пишет Виктор Грицюк. -Несколько столиков, бильярд... Однажды звонит мне местный начальник санстанции.
– Виктор, тут такое дело: ко мне приехал областной начальник. Он любитель покатать шары. Можешь организовать?
Санитарному врачу не откажешь.
– Ты на часика два-три отправь работников погулять. Я свою челядь возьму.
Когда стол был накрыт и пошли первые тосты, мне от стыда хотелось провалиться в подпол. Такого лизоблюдства ни до, ни после я не видел.
Но не то меня удивило. Лица начальства... Ни один мускул... Ни один жест. Ни удовольствия, ни отвращения. Через час, изрядно выпив, когда мы втроем сначала перешли на «ты», а потом и в зал с бильярдом, я спросил у старшего по чину.
– Саша, ну, как тебе не противно?
– Эх, Витя, – загоняя шар, вздохнул доктор. - Не видел ты меня у моего начальства.
Глаза у него были то ли соловые от водки, то ли тоскливые», - пишет Виктор Грицюк. Сам Пушкин с удивлением и отвращением поймал себя на холопском чувстве, когда впервые предстал перед царем. Немного, наверное, полегчало, только когда исповедался другу в письме.
Ну, и слушайте, что под впечатлением от сообщений из Кемерово пишет бывший армейский пожарник: «Проснулся тут как-то от бахканья и свечения под окнами. Выскочил на балкон. Под ним полыхал жигуль и начинала - тойота. Громыхнуло колесо. Я рванул в ванную за водой, но тут мой быстрый разум шепнул мне набрать ноль-один. Диспетчер буквально гаркнул: "Адрес?!" Я четко ответил, услышал еще одно-единственное слово: «Выехали!» и пошел натягивать штаны. Когда дошло до ширинки, услышал сирену и увидел мигалки, а через несколько секунд - едущую задом к огню (уже задом!) машину. Четверо хлопцев на ходу доставалииз неё шланги, пятый открывалнасосный отсек. В армии меня впёрли в пожарный расчёт. Поскольку я был салага, мне не полагалось одному держать длиннющий писюн с мощнейшей струёй. Так вот, пока я затягивал ремень на штанах, ребята уже похватали шланги (по двое на каждый из двух стволов - стволовой и подствольный, так это у нас называлось), а "насосный", услышав два раза: "Готов!", дёрнул ручку газа. Короче: через двадцать-тридцать секунд четверо худеньких пацанов уже пёрли две мощнейшие струи впереди себя. И шли. Всё время шли! Медленно, но не останавливаясь. Прекрасно зная, что может в любую секунду рвануть бак. Через минуту все было кончено. Вот так-то. Это уже не те сонные пузатые дядьки. Это реальные бойцы. Это я видел сам, своими глазами и радовался, что они есть в моей стране, в Украине. В нашем райцентровском захолустье. Ну, а вам лучше не видеть. Так, с моих слов порадуйтесь».
У бойцов, о которых пишет бывший пожарник-срочник, наверняка хороший командир, начальник противопожарной части этого захолустья. Он их не с улицы подобрал, обучает их, держит в форме, не пьянствует с ними. От человека, у которого самая маленькая власть, такая, что меньше уже нет, очень многое зависит, иногда больше, чем от того, у кого она такая огромная, что он не знает, что с нею делать. В таких случаях он или ничего не делает, или что-то, от чего только вред. Время от времени случаются такие события, чрезвычайные обстоятельства, которые выдвигают, выталкивают из гущи, из неизвестностинаверх личность, способную управлять этими обстоятельствами, так управлять, как они требуют. Смотрим потом и удивляемся: откуда что берется у человека, откуда эта хватка, этот глазомер, эта воля?
Последнее на сегодня письмо: «Российская партия телевизора верит, что наших там нет. Моя давняя знакомая, брызгая слюной, доказывала мне: «Нет там наших!». Чуть не до драки. А ее муж, между прочим, мой бывший сослуживец собирал «гуманитарный» в кавычках конвой в поселке, где стоит наша доблестная дивизия, и получил за этот подвиг медаль. Огромная дивизия, и отправляли из ее запасов на Донбасс не консервы и не шоколад. В Пскове, где погибших ребят в канаву закопали так, чтобы никто не знал, местные в разговорах со мной переходили на шепот или отказывались вообще говорить. А ведь эти ребята шли на войну не по контракту, а по приказу. Кто точно знает правду, тот молчит, остальные – партия телевизора. У них своя, партийная, идеология, программа и картина дня». Могу добавить к письму этого слушателя, что партия телевизора, как я замечаю, усвоила слово «пропаганда». Обо всем, что им не нравится, что их может смутить, что противоречит телевизору, они говорят, что это пропаганда. Произнес волшебное слово – и опять спокоен и бодр, готов к труду и обороне.
