«Анатолий Иванович! Зачем нам армия? Охранять нефть, газ и пустоту Сибири. Весь доход от нефти и газа идет властной сотне, её чиновникам и охранникам - охранять их от нас. Мы им не нужны, мы для них, как зеки - ещё кормить надо. Ну, уж если мы - зеки, то должны исповедовать главную заповедь зоны: не верь, не бойся, не проси. И они нам не нужны. Пока мы от них избавиться не можем, нам надо жить мимо власти. Как вольные волонтёры».

Услышали это письмо? От таких речей на ином вельможном темени уже начинают шевелиться волосы. Есть свидетельства, что происходит именно так: шевелятся волосы. Есть свидетельства и прямые, и ещё больше косвенных. Да, не верь, не бойся, не проси. Да, живи мимо власти насколько можно и выгодно. Но жалобы ей и на нее все равно пиши, свои требования все равно излагай! Таки делают.

Слушайте теперь, что пишет русский житель Лондона. Он давно работает там в одном из банков. У него настроение получше. Читаю: «Путинизм - явление многослойное и сложное. Там же не один Путин. Вокруг целые эшелоны - в том числе и людей состоятельных и желающих другого. Особенно дети первого и второго кругов. С некоторыми я вплотную в карьере сталкивался. Эти люди также хотят жить/быть, как в Европе, как все мы. Они от родителей миллиарды получат и хотят с Европой быть не в холодной войне. Хотят там все иметь и чтобы в Россию деньги западные шли. То есть, путинизм сам себе роет могилу через детей. Они все более-менее понимают, что скоро нельзя будет управлять, как Сталин, а жить как Абрамович». Надеется, стало быть, этот человек, что усилиями отпрысков первого, второго и прочих кругов путинизм сравнительно спокойно преобразуется во что-то пригодное для нормальной жизни. Мне-то кажется, что даже не отмена, а некоторое ослабление цензуры приведет к таким переменам, о которых они боятся и думать. Вспомним. Чего потребовали хозяева российских областей от Путина, как только он первый раз стал президентом? Покончить с той вольницей, которой при Ельцине наслаждались журналисты, их читатели, слушатели и зрители. Местная печать и тогда не была такой уж свободной, но все равно докучала, бывало, начальству. Губернаторы прямо сказали Путину: или вместе с вами мы приструним щелкоперов, или мы не обещаем вам порядок и спокойствие на вверенных нам территориях. Так он начинался, путинизм, именно так. Мы это видели, мы это очень хорошо знаем. Вот что сказали – своими, понятно, словами - местные князья Путину, согласно кивавшему их речам: «Дайте нам власть над щелкоперами внизу и брать по чину. В свою очередь, себе возьмите власть над щелкоперами на самом верху и тоже возможность брать по своему – наивысшему, разумеется – чину». Вот и подумаешь, можно ли надеяться, что наследники этих людей откажутся от цензурных и воровских полномочий своих отцов, а если все-таки случится такое чудо, что они попытаются это сделать, то что с ними будет. Так примерно написал я в Лондон этому русскому человеку. «Я даже не надеюсь, - ответил он, - я знаю, что отпрыски нынешних хозяев России начнут ее демократизацию. Многих видел: в большинстве они действительно хотят "жить, как Абрамович", то есть, и в Европе, и в России, иметь яхты, виллы и т.д. Путин уйдет – и они все быстро перестроятся, вы не узнаете их. Это как советская номенклатура и деньги КПСС. Помните, как быстро многие из них в капиталистов преобразились? А начнутся очередные перемены, скорее всего, к двадцать какому-то году и именно по советскому сценарию. Преемник Путина пойдет на разрядку и частичную либерализацию», - говорится в письме. Поняли, друзья, суть этого, такого уверенного, предвидения? Мол, наследники нынешних самых больших русских воров… да, не сами воры, а их взрослые наследники предложат родному народу сделку: мы тебе даем чуть больше свободы, а ты нам за это оставляешь все бабки наших отцов.

«Уважаемый Анатолий Иванович! – следующее письмо. Представлюсь: на сегодня уже подполковник в отставке, двадцать пять лет безупречной службы. Дед по маминой линии прошел всю войну, за плечами у него и Первая мировая – георгиевский кавалер (солдатский). Дед по линии отца ушел на войну двадцать второго июня. Последнее сообщение о нем – август сорок третьего. Однополчане-земляки видели, как его грузили в санитарный поезд с тяжелым ранением. После этого никакой информации нигде не удалось добыть. Прочел, что министр культуры России Владимир Мединский обсудил с семьей народного артиста СССР Вячеслава Тихонова возможность установки в Москве памятника актеру в образе Исаева-Штирлица. Он заметил, что это могло бы не только увековечить память Тихонова, но и стать символом отечественной актерской школы. Как вы думаете: люди (тот же Мединский), которые озвучивают такие вот идеи, должны проходить психиатрическую экспертизу перед назначением на должность?», - спрашивает автор. Он не первый, кто задаётся этим вопросом в связи с министром культуры и не только с ним. Не знаю, господин подполковник, должны ли такие лица подвергаться психиатрической экспертизе, - знаю, что подвергаются, и в обязательном порядке, хотя и негласной, и неформальной. Всё дело в том, кто её проводит. В случае с министрами главным экспертом выступает известно кто. Принимают участие и люди с медицинским образованием. Это обязательно, это порядок, он заведён давно, ещё при советской власти, негласный, повторю, порядок и неофициальный. Что касается памятников, а также архитектурных и градостроительных творений, то нам, по-моему, ничего не остаётся, как относиться к ним в духе известного соображения, что любое уродство или чудачество по этой части со временем становится достопримечательностью, как почти всё, что соорудил в Москве, например, Лужков, в том числе с участием Церетели. Экскурсоводы уже рассказывают: а это вот памятник эпохи (и эпохе!) Лужкова, был такой мэр, его ещё называли: Лужков- Батуринский. Батурина – это фамилия его супруги. Она была миллиардершей, талантливая, можно сказать - гениальная предпринимательница, как все супруги первых и даже десятых лиц государства. А психика Мединского, судя по его деятельности и поведению, в точности соответствует задаче, которая перед ним поставлена: распределять порученные ему деньги так, чтобы они не расшатывали существующий порядок, а укрепляли его. Чем и занимается.

Что-то много появилось сказок и сказочников, друзья, или это мне кажется? О чем только не сочиняют… Угадывается эта то ли умственная, то ли сердечная потребность – подавай мне сказку! Не подадите – сам сочиню. Читаю: «Нечеловеческими усилиями была создана индустрия, производящая нечеловеческую, не убиваемую технику и всё это для блага человека, во имя человека! А я вспоминаю, как завхоз первой городской больницы ездил на вороном коне, запряжённом в красивую бричку с крыльями над колёсами, а сбруя была с кистями. Да и сама больница располагалась в двухэтажных бревенчатых зданиях, все поступающие больные мылись в огромной белоснежной ванне водой, согреваемой в большом котле дровяной печи, из которого вода наливалась в ванну большим медным ковшом. Большинство поступающих больных подвергались промыванию желудка или клистиру. Это я вспоминаю терапевтическое отделение, а заведующая этим отделением жила поблизости в домике на территории больницы. Думаю, из описания совершенно очевидно, что и сама больница, и порядки в ней были унаследованы от прежней, дореволюционной цивилизации, которая не ставила целью благо человека, а просто давала людям жить в естественной природной среде. И вот, когда были исчерпаны человеческие ресурсы, хранившие устои этих человеческих порядков, осталась одна нечеловеческая не убиваемая техника, смертные люди и останки вечно живого вождя, который этот человеческий мир и разрушил!».

Красиво написано, правда? Плакать хочется, как красиво, если, конечно, ничего не знать о той цивилизации, которая к началу прошлого века опротивела сама себе до того, что решила: пусть сделается намного хуже, только не остается то, что есть. Как будто мы не читали «Палату № 6».

Рассуждая о том, почему не получился у России демократический капитализм, Леонид Вахрамеев вспоминает первое послесоветское время. Читаю: «Российские (и украинские тоже, это относится ко всем осколкам империи, кроме прибалтов) купчины оказались крайне неэффективными собственниками, что выразилось и в том, что они оказались не в состоянии защитить свою собственность от государства. Но главное - они слишком много воровали. Чиновников, совмещающих свои должности с фактическим владением казенной или с виду частной собственностью, контролировать легче, оттого они и крадут меньше… Оказалось, что купчины-дураки не только воруют. Они еще и не в состоянии договариваться между собой, стали калечить и убивать друг друга и не только друг друга. Посему-то эпопея с саморегулирующимися структурами, кои государство усиленно навязывало купчинам в начале нулевых, завершилась очередным массовым воровством - и государству опять же пришлось брать все на себя. Ворье без надзора представляет собой угрозу для самого физического существования граждан, а больше контролировать их некому – только чиновнику, который, конечно, своего не упускает, но берет по чину», - пишет Леонид Вахрамеев. Много правды в словах этого серьезного человека, много. Да, Леонид, то, о чем вы пишете, я знал с первого послесоветского дня, а точнее - с последнего советского, но как сказать эту правду даже сегодня? Сколько оговорок ни сделаешь, все равно решат, что оправдываешь существующий порядок. Горе мне, горе! С тех пор – с конца восьмидесятых годов - я не встретил ни одного человека, который остановился бы, как вкопанный, пред любым законом и общественным приличием, через которые можно было бы переступить безнаказанно. Всяк готов нарушить все, что можно нарушить. Заколдованный круг. Не нарушишь – не проживешь, не выживешь. А если население будет только то и делать, что нарушать все, что можно безнаказанно нарушить, оно никогда не станет жить по-человечески.

Следующее письмо – об IKEA, чей создатель недавно умер, но больше – о России, о переменах в быте русских. Читаю: «Мировая сеть «Икея» произвела в России бытовую революцию. Люди сначала ездили в магазин на экскурсию. Посмотреть удобный чистый дом. Потом потянулись уже за покупками. Поездив по Европе, мы убедились, что для европейцев одежда и мебель - не для мебели, а для удобства. Они ничего не покупают на всю жизнь. Не застилают диваны покрывалами! Мы стали с легкостью менять полотенца и постельное белье на новенькое. Стало меньше тряпья в шкафах - не по десять пододеяльников. Машина стирает и хорошо отжимает. Утром постирал – вечером надел. Появились сушильные машины с салфетками, которые смягчают ткань, придают ей свежесть, как в бытность с мороза. В квартирах стало меньше вещей и больше воздуха. Знаете, какой самый распространённый кредит в Москве? На ремонт! Берут даже те, кто живет от зарплаты к зарплате: в один год кухню современную сделают, в другой - ванную. Я хожу по дому в белых носочках. Чуть потемнеют - пора полы мыть! Появились курсы уборщиц-горничных. ЭКО-уборка! Православная уборка! Мыть от пола до потолка! Дорогие курсы, между прочим, и не только эти! Люди стали работать значительно больше. Отпуск в фирмах - две недели. Интенсивный труд потребовал интенсивного отдыха и ухода за собой. Отсюда все эти фитнесы, массажные салоны, студии макияжа. Плюс все эти пароварки для готовки без масла! Коробочка с пророщенными злаками стоит дороже литра молока. Люди хотят хорошо выглядеть - это им нужно по работе. Когда моя подруга посчитала, сколько тратит на офисную одежду, макияж, массажистов и косметологов, на машину и сколько остаётся от высокой зарплаты, то взяла и уехала жить в Америку! Там дешевле и удобнее. Английский выучила - и вперёд. Она из Козьмодемьянска. Я тоже из тех краев», - сообщает эта слушательница и ставит здесь точку в своем письме на «Свободу». Курсы уборщиц, скажу я вам, - не последняя примета московского времени. Уборщиц и горничных.

Следующее письмо: «Про Крым слышать уже не могу у вас в передаче! Это только злит крымнашистов. Они говорят: «Вся история – про войны, про дележ территорий. Если в интересах государства забрать какой-нибудь кусок, это хорошо». Я знаю наш средний класс. Вроде западники, но совки. Вот один из моих знакомых, Виктор. Работает генеральным директором в западной компании в России. Очень крепкий профессионал. Много читает, всех нобелевских лауреатов старается прочитать. Человек не бедный, но и не богач – деньги не лезут из ушей, зарабатывает честным трудом, даже на автобусе не чурается ездить. И человек он, в общем хороший, не ищет во всем выгоду, отзывчивый. И что вы думаете? В любом разговоре он возносит Россию. Рассказывает мне, какие у нас прекрасные дороги, будто я по ним не езжу, больницы и прочее. Он считает, что Россию не любят потому, что она сильная. Чем, спрашиваю, она сильна? Территорией! Он много лет работал во Внешторге, рассказывает, как прекрасно шла торговля. Чем? – спрашиваю. Тут у него тень по лицу: нефтью и газом. «Я знаю, - говорит, - что плановая экономика тормозит развитие, но лучше коммунизма как строя нет. Капитализм в тупике». Не терпит никакой критики в адрес России – не троньте музыку руками! «Не нравится? Скатертью дорога!». Но и вот что, Анатолий Иванович. Он мечтает о путешествии по России, но ему пока мешает отсутствие должного сервиса. Привык к западным отелям, а у нас они не везде такие. Как видите, привычка к комфорту - страшная сила. Она не дает реализоваться мечте русского патриота! Так что война между Россией и Западом, Анатолий Иванович, не в телевизоре. Она у людей внутри! Кто-то из историков-юмористов когда-то сказал: «Века были так себе – средние». Вот и в России сейчас класс так себе, средний, только сам себя подбадривает. Хочется сохранить свой бизнес, хочется стабильности, чтоб продолжать учить детей на Западе, ездить туда и ездить, и при этом продолжать его хаять. Я не понимаю этого! Не по-ни-ма-ю! И увы, круг общения сужается и сужается. А до Крыма были люди как люди», - пишет эта слушательница.

Когда-то много и с большой печалью лучшие люди России писали, что в их стране два народа в одном, и они, эти два народа, друг другу – чужие, в чем-то больше, чем иностранцы друг другу. Баре и крестьяне, крепостные рабы и их владельцы, господа. Они даже говорили на разных языках, одни – на французском, другие – на русском. Баре насиловали крестьянок, а их женихи, мужья и отцы – все эти конюхи, кучера, истопники, садовники, то, что называлось дворней, - эти, в свою очередь, ублажали барынь и барынек, ну, а потом, когда пришло время, перебили их почти всех. Сегодня тоже два народа в одном русском народе. Один поддается казенной пропаганде, другой – не поддается. Первых, конечно, больше. И эти два народа в одном тоже друг другу как иностранцы, и говорят на разных языках. Слова, которые для одних значат все: свобода, законность, права человека, для других не значат ничего. Что из этого выйдет, Бог весть. С нас достаточно просто видеть это и понимать это. Вот письмо от представителя одного из этих народов. Какого, сейчас узнаете. Читаю: «Вы всё против советского. А я не думаю, что россияне лживей европейцев. Наоборот, подозреваю, что концентрация лжи в Европе даже погуще». Написавший это русский человек шестьдесят два года живет на Западе, из которых, по его словам, сорок лет сознательно к нему присматривался, можно сказать, изучал. У одних его заключение вызовет смех, у других – недоумение. Так вот, совсем не обязательно жить на Западе шестьдесят два года, чтобы убедиться, какая он бяка. Вполне достаточно на хуторе близ Диканьки, никуда не выбираясь, кроме упомянутой Диканьки, где имеется библиотека, освоить такой университетский предмет, как «зарубежная литература». Почти вся она о том, какой он грешный, даже порочный, этот Запад, лицемерный, «счетно-расчетный», по выражению знаменитого немецкого философа. Жена называла его дурачком, и кое в чем он оправдывал ее оценку, в том числе и в этом определении Запада. Великая западная сатира, величайшая драматургия, проза, этот бессмертный «критический реализм» – все о том, все о том, о неизбывной порче, гнездящейся в человеческой душе. Как, впрочем, и русская литература - о Руси и ее обитателях. На том же хуторе можно усвоить, что нет и быть не может более достоверных источников для познания любой нации, чем ее художественная литература, созданные ею образы и картины. Но господину Полякову, кажется, важнее сказать то, что угадывается за его словами: «Вы всё против советского». Советское ему важно выделить и отстоять. Отстоять перед нами, которые все еще пропитаны той консистенцией до мозга костей. Ему хочется, чтобы мы были пропитаны этой штукой еще глубже? В общем, картинки еще те. Один русский рассказывает, как мы слышали, другому русскому, какие прекрасные в России дороги, будто тот по ним не ездит, ну, а господину Полякову, прожившему на Западе шестьдесят два года… ну, вы тоже слышали. Не хочется ему, чтобы вы в конце концов перестали быть советскими. Пребывайте такими вечно, чтобы ему приятно было на вас смотреть с берегов Темзы.

Кто-то уже не может слышать упоминание Крыма в передаче «Ваши письма», а я, например, уже давно не могу с полным спокойствием слышать и читать рассуждения, что самое лучшее для России едва ли не до скончания века – авторитаризм, единоначалие, путинизм, короче. Его, мол, требует все русское, всё без исключения: русская душа (это - прежде всего), русские пространства, русский климат, вся русская история. Ты – начальник, я – дурак. Я – начальник, ты – дурак. И все счастливы. Тут всего один вопрос. Если вы вот за это, и не только на словах, но и на деле, и утверждаете, что и страна не против, тогда зачем ей рядиться в демократические одежды? Зачем демократическая конституция? Почему не примете новую, такую, которая бы полностью соответствовала всему русскому, как вы понимаете это все? Зачем игра в демократию? Вы же никого и ничего не боитесь, вам никто не указ – зачем же подделываетесь под своего вечного недруга, под Запад? Читаю: «Подлинно революционным мероприятием, - нравится мне это слово: мероприятие, - было бы узаконить практики, - то есть, порядки и обычаи, - сложившиеся у нас в России. По крайней мере, стало бы чуть больше людей, замечающих то, что у них под носом. Ничего не менять, все оставить как есть, но узаконить». Мне близка эта мысль давнего слушателя «Свободы» Елисеева. Ближе всего к тому, что он предлагает, были в СССР такие союзные и автономные республики, как та же Чечня и весь Северный Кавказ, Закавказье, Азербайджан, Средняя Азия. Никто там не терзался противоречием между советским законом и местной жизнью. Для всех само собою разумелось, что с минуты, когда человек стал директором государственного молочного завода (какого же еще? - тогда все было государственным)… Стал – значит был назначен, а на самом деле купил эту должность… С этой минуты завод поступал в его частную собственность со всеми, естественно, ограничениями, не зависящими ни от кого. Достоинств у такого преобразования, которое предлагает господин Елисеев, было бы несчетно. Было бы упразднено все, о чем говорится: обозначено в меню, а в натуре нет. Выбросить такое меню – большое же дело! Была бы упразднена конституция, раз ее никто не знает и не обращает на нее внимания, а с нею – все, что существует только на бумаге. Получилась бы, кроме прочего, заметная экономия денег. Одно только исчезновение госдумы, всех местных дум и правительств пополнило бы бюджет чуть ли не под завязку. А вот что касается судов, то тут следовало бы оставить все как оно сложилось, только чтобы все делалось открыто. У кого есть деньги, тот пусть откупается, как и сейчас, у кого денег нет, того - за колючку. Все, что делается за деньги, пусть делается и впредь, все, что по блату – тоже. И вот когда такое революционное предложение прозвучало бы на всю страну, тогда нагляднее стал бы смысл всех липовых учреждений, всего липового устройства, стало бы понятнее назначение фигового листа размером в седьмую часть Земли – и почему без этой брехни страна не может обходиться, почему не может прекратиться борьба за то, чтобы все, что обозначено в меню, было в натуре.

«Конечно, все мы приспосабливаемся к миру, - последнее письмо. - Но у нас, верующих, особая позиция. Для нас этот мир не прекрасен, он омерзителен и жесток, но на нём существование не закончится. Оно продлится, но я не хочу вас обрадовать этой новостью. Иной раз мне кажется, что потусторонний мир не менее чудовищен и нелеп. Тогда я понимаю атеистов: лучше бы его вообще не было». Да вы, батенька, будете похлеще безбожника, скажу человеку, написавшему это. Я даже не вспомню сразу, кто еще, кроме вас, додумывался до такого.

.