«Картошка в огородах, - пишет госпожа Таран, - это как спорт. Кто первый посадит и кто первый выкопает. А в промежутке – прополка, окучивание, борьба с колорадським жуком. От химии не убежишь. Земля – капитал. За нее убивают и ныне, а не только в старых книгах. Земля привязывает к себе – про любовь не спрашивает, стягивает твои руки мертвым узлом. Не люблю работы на земле. Не говорите мне, что все родившиеся на селе так любят работать на полях и огородах, что не представляют себе жизни без этого. Мол, связь с землей прибавляет сил, вдохновляет. Могу поверить, что выращивание цветочков в своей усадьбе – наслаждение. Помню, в Великобритании часто видела, как семейные пары копошатся на клочках земли. Идиллия! Цветничок – три на три метра. Это же не прогоны земли, которая требует ежедневного согбенного стояния, иначе – лес сорняков. Эстетитческое удовольствие, органическая потребность – это одно. А принуждение к работе на земле, за которым поколения изнуренных крестьянок, горбатившихся на бесконечных полях сахарной свеклы, на ветру, на солнце, под дождем – это другое. Земля, конечно, капитал. Только люди вечно помешаны на этом бесценном капитале. Сто лет назад, после переворота, их поманили землицей и затянули в колхозы. Колхозы отбили желание трудиться на земле с любовью и с толком», - пишет госпожа Таран. Не так уж давно люди думали, что вот не будет колхозов - и бывшие колхозники станут настоящими хлеборобами, полюбят себя в этом благороднейшем качестве. Но вскоре после распада колхозов-совхозов стало видно, что повальная любовь к земле не вернулась. Тогда пошли разговоры, что колхозная порча проникла в народ навсегда. Это были искренние, красивые, но праздные разговоры. Разговоры мало думающих людей, пусть иной раз и ученых. Упускалось главное. Колхозники – это было сословие, особенно до середины шестидесятых годов. В чем-то оно было менее крепостное, чем за сто лет до того, в чем-то – более. Людей не выпускали из села, не выдавали им паспортов. Господа молодые сталинисты! Вам знакомы выражения «паспортизированная местность», «не паспортизированная местность»? Когда паспорта стали, наконец, выдавать и люди, естественно, побежали из села, за них взялась пропаганда. Не сметь, это не патриотично! Где родился, там и пригодился. О том, что молодежь покидает село, кричали, как о конце света. Выдумывали почины: всем классом после выпуска остаемся в родном селе! Что значит сословная принадлежность? Это значит, что ты хлебороб независимо от того, есть у тебя склонность к этому занятию или нет. Людей с тягой к земле в советском народе было не больше и не меньше, чем в любом народе на планете: несколько процентов. Остальные крестьянствовали по принуждению, по принадлежности к сословию. И что мы видим сегодня? Два грандиозных явления. Производством сельхозпродукции занимаются единицы. Остальные жители села, и то не все, копаются в огородах. Охотнейше покупают продукты, в том числе – далеко не самые необходимые, хотя получают копеечные пенсии и пособия. В глаза бросается всеобщее отвращене к ручному труду на земле. Малейшая возможность употребить технику используется без раздумий. В моем селе никто не берет в руки косу для заготовки сена. Никто, ни один человек. Выкосить траву перед двором - и то заводит свой или нанимает минитрактор. Всеобщая любовь к мышечному труду может вернуться только с такой катастрофой, которая не оставит людям иного выбора, как взять в руки тяпку, лопату, грабли.

«В государственных структурах, - пишет господин Нетай, - отсутствует методика оценки эффективности инвестиций. Миллиарды уходят на бесполезные проекты. Особенно этим грешат в энергетике, где суммы с девятью нулями выбрасывают на ремонты и профилактики морально устаревших и изношенных основных фондов. Государственная собственность - самое большое социальное зло, хуже, чем преступность».

В который раз поражаешься, как мало об этом говорят в России даже осведомленные противники путинизма. У всех, будь то сам Навальный, о собственности, о том, чья она и что с нею происходит, и как с нею быть - обо всем этом - вскользь. Больше половины собственности в России – государственная, почти вся остальная – формально частная, по существу – государственная, хотя это слово: «государственная», строго говоря, не годится ни для какого случая. Чиновничья – точнее, а еще точнее – ничейно-чиновничья, обезличенно-чиновничья. А ведь было время, короткое, но по-своему славное время, когда все думающие люди в России, казалось, понимали, что будущее страны прямо зависит от того, что будет с собственностью, как быстро и дельно ее приватизируют, сделают ее полноценной частной, по возможности, всю или почти всю. Слово «приватизация» было у всех на устах. Что это должно быть такое, каждый представлял себе по-своему, но все сходились на том, что это дело – главное, что от него зависит буквально все. И вот страна стоит, может быть, на пороге очередного исторического поворота, а о главном: о собственности даже лучшие русские мыслители говорят, если говорят, вскользь.

«Из гостей приятель подвозил до дома, - читаю следующее письмо. - Пока ехали, я слушала признание в любви. К бетону. Ехали недолго, минут двадцать. Первые три минуты я восхищалась приятелем: ну, какой молодец! Из почти двоечника, футболиста стал доктором технических наук, директором отраслевого научного института, получил две государственные премии; теперь не только Москва-Сити без его научных разработок по бетону не обходится, но и другие "сити" мира! Потом я стала восхищаться его роскошным белым «Мерседесом» - ну, какая классная машина: устойчивая, сильная, комфортная - мечта жизни! Но когда мне стали рассказывать про свойства бетона, я забыла все! С таким жаром, интонациями и выражением мне стихи-то никогда не читали! Это было посильнее Дорониной с ее "любите ли вы бетон так, как люблю его я". Бетон - это песня, это - стихия: гидрофобизаторы, кольматриующие добавки для бетона творят чудеса: за месяц Семен может получить то, на что природе требуется тысячелетие! Бетон может сопротивляться внешним силам не разрушаясь, так же он прочен при сжатии. Короче, любовь заразна: самоуплотняющийся, сверхпрочный фибробетон я тоже полюбила всеми фибрами своей души!». Я привел этот рассказик, чтобы слушатели разделили мое восхищение рассказчицей. За двадцать минут, из которых три ушли на белый мерседес, она запомнила такие слова, как гидрофобизаторы, кольматриующие добавки, фибробетон. Я вспомнил - и по этому случаю порылся в одной книге, чтобы выписать дословно - высказывание одного старого инженера-мелиоратора: «Самое красивое место на земле – болото. Красивей болот нет ничего. И уж во всяком случае лучше Южного берега Крыма. Когда вы ходите по болоту по пояс в воде – удовольствие огромное».

Юрий Руденя напоминает нам о речи одного серьезного человека, жившего двести с лишним лет назад. Читаю: «В тысяча семьсот девяностом году ирландский политик Джон Филпот Курран в своей речи по поводу права людей самим избирать мэра Дублина сказал буквально следующее: "Обычная судьба людей пассивных - наблюдать, как их права становятся добычей людей активных. Условие, которое Бог поставил человеку, даруя ему свободу - это вечная бдительность. Следствием и одновременно наказанием за нарушение этого условия является рабство». В тысяча семьсот девяностом году, панове!», - восклицает Юрий. Вот этот человек, как и тот, что обращался к своим соотечественникам двести двадцать пять лет назад, понимают, что демократия и свобода – синонимы. Говорим демократия подразумеваем свобода, говорим свобода подразумеваем демократия, так что когда кто-то начинает вам рассказывать, что демократия – это не обязательно, это ничего особенного, это даже не главное, что без нее обходятся и там, и там, или не могут управиться почти нигде, вы имейте в виду, что он говорит о свободе. Он доказывает вам, что без свободы можно жить - живут же люди. Живут-то живут… пока живут. Демократия может быть исключительно прочной штукой – там, где она заматерела, набралась опыта. Но может быть и очень ломкой. Поэтому так важно ее постоянно поддерживать в рабочем состоянии. Иначе она дает сбои, подчас – страшные, наводя на мысль о чрезвычайной хрупкости всего, что выработал человек, чтобы отделить себя от животного. Так же неусыпно, как о человеке в себе, надо, оказывается, заботиться о людях в их совокупности, ибо не успеешь оглянуться, а уже вот она, толпа дикарей. В полном соответствии с поучением ирландского политика, которое нам напомнил Юрий Руденя, румыны недавно вышли на улицы с протестом против попытки правительства выпустить из тюрем коррупционеров.

А вот после следующего письма легко можно представить себе ожившего Ленина с его речью к бедноте о кровопийцах и их попах. О попах – обязательно, своих попов русские бедные люди не любили (Ленин это хорошо знал, и не только от Белинского) и не горевали, когда тех большевики стали отправлять на тот свет или за колючую проволоку. Читаю: «Вы не были в каком-нибудь из коттеджных поселков в Подмосковье? Их строят со всей инфраструктурой: продмаг премиум класса, фитнес тоже премиум, частная школа, где берут до девяноста тысяч рублей с головы за месяц ее обучения, ветлечебница для собак и котов. Есть поселки, в которых выпускаются свои газеты, например, «Княжье озеро», «На Рублевке», «На Новой Риге». Эти анклавы богачей России окружены шестиметровыми заборами, с колючей проволокой, с охраной из антитеррористического подразделения «Альфа», во многих свои церкви. Жители этих поселков считают, что у них все должно быть экстра -класса. Вот и перекочевала в церковь поселка «Княжье озеро», по благословению Святейшего Патриарха Кирилла,чудотворная икона из запасников Русского музея. Знающие люди мне говорили, - продолжает автор, - что икона истомилась в запасниках и сама просилась у министра культуры: «Отпусти меня! Отпусти меня в церковь». Ктитор этойцеркви - президент группы компаний «Сапсан» - православный меценат Сергей Шмаков, он же житель поселка «Княжье озеро»,подкрепил просьбу чудотворной двадцатью тысячами подписей в Министерство культуры и Русский музей, и икона, Милостью Божьей, переехала. Встречена она была как подобает. В церкви мраморные полы, мраморная купель,иконостас, врата в алтарь в золоте, прихожане одеты, как в Венской опере, после причастия делают селфи или прибегают к услугам находящихся здесь высококлассных фотографов. Есть туалет, где бумага высочайшего качества. В храм приезжает Сретенский хор. После службы прихожан угощают дорогими конфетами. Упомянутая икона называется «Одигитрия». В книге обращений к ней можно прочитать просьбы прихожан. «Любимая мамочка, Пресвятая Владычице Богородице, люблю тебя и сына Твоего сладчайшего Бога... Спаси нас от Антихриста. Дай сытости в винопитие моему мужу». Или вот: «Освободи нас от гнета дочери, чтобы дочь нашла свою семью». Или просто: «Матушка, голубушка, пресвятая Богородица! Спасибо за все, за все, за все! Прости за все, за все, за все!» В основном, просят избавления от пьянства и наркотиков, для дочерей – благочестивых и состоятельных мужей. При мне батюшка призывал приход: «Христос нас учит: отдай все! Отдай! Оставь себе только любовь!». Я увидела его сразу после службы. Садясь в мерседес, он кому-то отдавал распоряжение по телефону: «Накрывайте столы». Мерседес был с блатным номером - первый из первых: три единицы». Это было письмо о жизни за шестиметровым забором в одном из подмосковных поселков для богачей.

То, что я очень хотел бы вам сейчас прочитать, нельзя произносить перед микрофоном, это – почти сплошной мат. Одна женщина, видимо, не очень молодая, записала разговор другой, очень молодой. Та говорила на улице по телефону с неким Денисом, которого бросила. Человек он не бедный и больше всего заботится о своих доходах, а ее страшно ревнует, хочет знать каждый ее шаг, из-за чего она его и бросила. Теперь он непрерывно ей звонит, а она посылает его подальше. Под конец, после энного его звонка, она объясняет ему почти обычными словами следующее. Настоящая любовь – это когда двое вместе, но каждый остается самим собою, со своей отдельной жизнью, со своим пространством, куда нет доступа даже самому близкому человеку. Выложив ему это, она завершает разговор опять матом, на сей раз - трехэтажным. К чему я это? К тому, что нам труднее всего замечать самые крупные и наглядные перемены. Еще труднее – заметить и огорчиться не до смерти. Русская женская мудрость гласила: не угодишь телом – не угодишь и делом. Легко ли сегодня встретить женщину, особенно юную, у которой эта мудрость не вызовет протеста? «Почему это я должна ему, козлу, угождать? Почему не он - мне, а лучше всего – взаимно?». На деревенской улице не встретить красну девицу, идущую, потупив взор, как требовалось когда-то. Ступает твердо, смотрит прямо перед собой, спокойно изучая встречных, готовая дать отпор и дряхлой ханже, и молодому гопнику. Вот это она и есть, одна из подлинных скреп уже и настоящего, не говоря о будущем. Или вот такое заведение и занятие, как фитнес. Тоже, между прочим, скрепа. Ее можно увидеть в каждом райцентре, и не одну, уже и в ином селе. Назову эту скрепу женской, поскольку увлекающихся ею женщин больше, чем мужчин. Что мы тут видим, кроме повода для насмешек или благочестивого сокрушения? Мы видим людей, свободно располагающих своим досугом, а значит и собой.

Из Нью-Йорка пишет госпожа Северин: «Обдумывая двадцать пять лет жизни на Западе, особенно в Америке, в Канаде, спрашиваю себя: чего я не видела, не слышала здесь, и с удивлением поняла: грубости! Я не встречала грубости между западными людьми, не слышала ни одного грубого слова, тем более, обращенного ко мне. Грубость - это некое ЧП для здешней ментальности, которая устроена так, чтобы никого не оскорблять и не унижать. Все самые сложные ситуации решаются с очень позитивным настроением, без злобы, крика или агрессии… Мне теперь часто приходится общаться с нашими людьми, оставшимися на том континенте, и без привычки даже вздрагиваешь от того, как резко тебе могут сделать замечание или дружественно нахамить, даже не замечая, что это грубо. Черт возьми, мы тут стали нежными и терпеливыми, и только в общении с соотечественниками случаются рецидивы. Хорошо это или плохо, не знаю, но по-другому здесь не получится, а то от тебя все разбегутся», - пишет госпожа Северин. Этот ларчик открывается просто, но от того, что там в нем, в этом ларчике, делается страшновато. Грубость, с которой, кажется, и рождается чуть ли не всякий человек на шестой части Земли, - это неуважение к личности. Для грубияна нет самого такого понятия, как личность. Личность потому и личность, что требует уважения. Она требует уважения и ряда непреложных, неоспоримых, данных природой или Богом прав – прав человека. Откуда берется то неуважение к личности, которое проявляется в грубости, хамстве? Это очень хорошо известно. Об этом с болью говорили все лучшие русские люди. Да об этом, собственно, рассказывают школьные учебники. От рабства, от крепостного права. Раб, крепостной, которого продавали и покупали, как скотину с его домочадцами или отдельно от них, он потому и не был личностью ни для своего хозяина, ни для самого себя. Это самое ужасное – что он и сам себя не считал личностью. Крепостное право в России упразднили только в тысяча восемьсот шестьдесят первом году. На деле оно продолжалось по известной инерции еще почти четверть века. Без царского крепостного права России выпало существовать всего каких-то три десятка лет. Потом – гражданская война и семь десятков лет советского крепостничества. Кончилось оно - и что пришло на смену? Самое печальное в том, что пришло на смену, - это право сильного. Не закон, а сила правит в большом и малом. Вот люди и грубят друг другу. Грубость – это опора на силу. Унижу, придавлю тебя сначала словом, тоном, взглядом, своей хамской повадкой, а там видно будет, что с тобою делать дальше, если не стушуешься, не уступишь, не отступишь.

«В Москве, - следующее письмо, - в гардеробщики идут серьезные специалисты, но преклонных лет. Там, где они могли бы еще горы ворочать, предпочитают молодых, борзых, красивых. Вот перед вами Елена, технолог по меху со стажем сорок лет на крупнейших фабриках. «Раньше мы, - говорит, - шубу выносили, выгуливали, а сейчас она стала ширпотребом. Самый лучший и дорогой мех - американская норка черный гламур. У этого зверька подпушь и ость (высота меха) практически одинаковые, потому мех как бархат. Про такую шубу говорят: набитая, теплаяи носится дольше. Помните песню: «Трутся об ось медведи?» Только у меха ость, а не ось, - рассказывает мне Елена, подавая и принимая одежду посетителей заведения, в котором служит. – За шубой лучше, конечно, ехатьв Эмираты. В Москве вам шубку из кролика могут продать как шиншиллу - за двести тысяч вместо шестидесяти. Сейчас очень хорошая выделка есть. Делается очень тонкийсрез - шубка легкая становится, но луковице механе за что держаться, он быстро вытирается». Я поинтересовалась, умеет ли Елена сама шить шубы. «Ой, конечно! Я и купальники шила из меха». Для справки, Анатолий Иванович: в моем гардеробе нет такого купальника. Сейчас, кстати, популярна услуга по выбору гардероба. Приезжает к вам консультант, смотрит ваши шмотки, предлагает свое видение - что выбросить, что оставить и предлагает купить новый гардероб, сопровождает вас по магазинам. Берет пятнадцать тысяч за выезд. Заняться, что ль? Цены бы не было этой Елене в турах за шубами!». Люблю такие письма. Помогают отвлекаться от чтения рассуждений - напряженных, глубоких рассуждений о путях спасення человечества.

Читаю из письма довольного жизнью человека, патриота: «В России свобода слова, демократия, подъезды в российских домах чистые, за бандитов не голосуют, колхозов с райкомами тоже нету. За каждую аптеку я вам не поручусь, но спиртосодержащие жидкости тоже еще надо поискать». Вы спросите, зачем он это пишет. Я знаю, зачем. Он выполняет свой патриотический долг, как его понимает. Такие люди выдвигаются в первые ряды, когда пропаганда достигает определенного накала, когда она убедит почти всех, что кругом враги, что надо защищать от них родину. Тогда и приступают к делу добровольцы разных специальностей, в том числе по части слова. Вот один из таких бойцов идеологического фронта и написал нам. Знает ли он, что написал брехню? Конечно. Но именно в брехне он видит свой долг. Так он показывает себе и власти, что он настоящий патриот, не зря коптит небо. Письма людей этого склада убедительно свидетельствуют, к чему пришла Россия. По крайней мере, для меня убедительно, не меньше, чем труды серьезных исследователей современной России. К фашизму она пришла, к русскому фашизму образца двадцать первого века.

Пишет Мирон из Сергиева Посада: «Навестил знакомую. Большая патриотка, крымнашистка до костей. Двенадцатилетнему ее сыну велели в школе нарисовать триколор и сочинить про него стихи. Триколор она за него нарисовала, а за стихами обратилась ко мне: «Напиши, Мирон, тебе же это ничего не стоит, я знаю, ты у нас в классе был поэт». Я ей ответил, что задание получил ее сын, а не я. Она обиделась, но все-таки научила меня различать наш флаг: какой цвет за каким идет. «Это же, - говорит, - легко запомнить. Красный, голубой, белый – КГБ». Я долго не мог прийти в себя. Задыхаться от любви к отчизне, к власти - и тут же их надувать: и отчизну, и власть, и отпрыска приучать к надувательству. Это мы и есть, Анатолий Иванович! Мы! И чего от нас ждать?». Да того же, видимо, и ждать, Мирон: любви к отечеству и надувательства.

«Уважаемый господин Стреляный! Вы все знаете, но почему-то избегаете делать общественно-политические прогнозы, что с вашей стороны не совсем практично. Ведь многие политизированные люди в России взахлеб слушают и читают именно прогнозы. Вы теряете, точнее, не увеличиваете свою клиентуру. Даю вам шанс исправиться. В последнем пакете американских санкций в отношении России имеется страшный для Путина и его товарищей по службе пункт. Разведывательному сообществу США предписано собрать самые подробные и точные сведения о богатствах Путина и примерно двухсот виднейших путинистов. В конце февраля – начале марта Конгрессу США будет представлен отнюдь не секретный доклад. Эти люди держат за пределами своего отечества примерно триллион долларов, нажитый их непосильным трудом. Не исключено, что эти деньги будут конфискованы. Во всяком случая, какая-то часть. К чему это может привести? Что будут говорить фигуранты дела, какого не знала история человечества? Ваш прогноз, Анатолий Иванович?». Мой прогноз давно готов, господин профессор. В таких случаях прогнозы делаются без запинки – думаю, вами в том числе. Наберут в рот воды сами и не дадут раскрыть рты пропагандистской обслуге. В итоге Россия просто не заметит, что произошло, или, слегка заметив, не придаст значения... Могу ошибиться, но только в том случае, если эти двести семей в прямом или переносном смысле провалятся сквозь землю. Предсказываю это не потому, что такой умный, а по наглядной аналогии. Россия уже не заметила ряда сильнейших ударов со стороны Запада, о чем и вы пишете. Кто-то скажет: сделала вид, что не заметила, но нет, именно не заметила и продолжает не замечать новых ударов. Более того, появилось научное обоснование такого отношения к поражению, а речь идет как раз о поражении. И есть уже стратегическая, так сказать, рекомендация: не откликаться никак или почти никак. Подобран научный термин. Американское решение отстраниться от России как можно дальше и на неопределенное время названо в Москвеинституциональным обстоятельством.

Институциональное – значит нечто сродни погоде, нечто такое, чем обставлен государственный организм, неотменяемое, неизвлекаемое. В таких случаях говорят: с этим надо жить - учитывать это, приспосабливаться к этому, видеть в этом судьбу, если угодно. Жить во враждебном окружении нам не привыкать. Такое примерно настроение подсказывает власть населению, и оно пока принимает эту подсказку.

«Мой многолетней выдержки друг, - пишет господин Яськов, - бывший университетский преподаватель, человек невероятной доброты и сочувствия к людям (среди мужчин я таких не встречал вообще), последние три десятка лет занимается в Киеве тем, что можно назвать «социализацией беспризорников». Сколько раз его подопечные (которых он и из тюрем вытягивал, и приют давал) обворовывали, сколько раз подставляли - не сосчитать. Он продолжает упорствовать в своём безнадежном деле. «Кто-то же должен им помогать, на кого-то же они должны надеяться». Однажды в немецком посольстве на сходке по сбору денег для украинских беспризорников пожилой немецкий бизнесмен спросил его: «Скажите, господин Сухоруков, скольких молодых людей вам за все эти годы удалось социализировать?» И Андрей Александрович честно ответил: «Ни одного». – «Спасибо за откровенность», - сказал немец. Ни одного, Анатолий Иванович. Вы поняли мой намек?».

Понял, дорогой, поэтому прочитаю следующее письмо, автора не назову. «Что можно сказать тем, кто еще не окончательно решил, за кого он: за белых или красных? Ничего, потому что никого ни в чем ни убедить, ни, тем более, переубедить невозможно. Это доказано многими тонкими социологическими исследованиями и экспериментами. За консерваторов голосуют люди более опасливые, недоверчивые и боящиеся перемен, за прогрессистов, за демократов и либералов - легковерные, беззаботные, склонные к пробам и ошибкам. И они отличаются генетически. Такими уродились. Счастье популяции - в разнообразии, в том, что есть и те, и другие. Каждый приобретает те убеждения, к которым склонен! Сужу по себе. Про меня мама еще в детстве сказала: «Урод в попе ноги». А в другой раз, под хорошее настроение, на свадьбе: «Смотрела я на гостей. Одно интеллигентное лицо – твое». Почему так? Потому что я уродился другим - не таким, как вся наша родня».

«Вчера, - пишет один человек, - пошел в ресторан с другом, мы встретились, поздоровались, сели за столик, сделали заказ и больше не разговаривали. Он вначале говорил по телефону, потом уткнулся в него и просидел там целый вечер, иногда кидая в ответ случайные фразы. Когда принесли еду, он сфотографировал ее и продолжил дальше заниматься чем-то очень важным», - конец письма. Я в связи с этим вспомнил кое-что недавнее свое. Знакомый фермер летом завел курортный роман на Азовском море. Через несколько месяцев снова вырвался от жены, сказал, что едет ко мне, и правда – приехал ко мне, а по пути захватил в городе ту свою девушку. Девушка оказалась лет сорока. В мой дом она входила, уткнувшись в телефон. Пробыли они у меня двое суток, топили для себя сауну. Надо ли говорить, что и на полке она не прервала своего занятия. Мужик охаживал ее веником, а она постанывала, не отрываясь от телефона. Собирался он уделять ей внимание с неделю, увез же и высадил там, где взял, через два дня. С дороги позвонил мне, я спросил, как она выходила из машины. Разумеется, уткнувшись в телефон. Уже жалуются знакомые попы: прихожанки стоят перед алтарем, уткнувшись в телефоны, причем, разные возрасты. Мельком видел картинку в зубном кабинете. Сидит женщина в кресле, запрокинув голову, во рту ее ковыряется зубник, а она держит над собою мерцающий телефон и явно пытается что-то разобрать на его экранчике. Господи, сказал я мысленно, какие еще опыты ты поставишь над беспомощным и всеядным человечеством?! Или на беспомощном и всеядном? Над или на? Как правильно? Как лучше? Человечеству, кажется, никак или и так хорошо, и так хорошо.

Пишет священник из Полтавской области: «Сцена на рынке в Полтаве…
Покупаем у бабушки козье молоко. Бабушка огрядная, сущая тебе скифская древняя баба. Видно, начиталась газет современного оздоровительно-оккультного толка. Зычным голосом зазывает: «Пейте, пейте козье молоко, оно полезное! Еще вон в Библии написано, что бог Зевс на Олимпе, выпасая белых безрогих парнокопытных коз, пил козье молоко с медом, и от этого люди ставали сильными гигантами – сынами Божьими, вошедшими к дочерям человеческим родить гигантов - здоровое потомство. Так пошел наш род человечек! Приступайте! Покупайте!». Спрашиваю: «Откуда у вас такие глубокие познания Библии? Бог Зевс, безрогие парнокопытные козы?». -
«Дак я ж православная! Исповедую веру отеческую, в православную церковь хожу. Я же, чай, не язычница какая-то вам. Я есть истинно православная!», - пишет священник. Поблагодарим его за письмо. Когда-то образованные люди тоже имели свою особую веру. Они верили, что если такой вот скифской даме дать истинно полезное чтение и наставление, просветить ее, как они выражались (слово «просвещение» не сходило с их уст), то она приобщится сама и приобщит своих детей к неподдельной культуре, по крайней мере, не будет считать, что Бог Библии и Зевс на Олимпе – это одно божественное лицо, потреблявшее козье молоко с медом и оттого не знавшее устали в плотской любви. Эти замечательные люди, все они: и нигилисты-шестидесятники девятнадцатого века, и их обличители-почвенники, и западники, и славянофилы – все они и представить себе не могли, что козопасы будут, конечно, просвещаться, но – на свой лад, на свой вкус, и властителем их дум будет не кто иной, как торговец, он, вездесущий и незаменимый, он, хорошо себе представляющий, что им на самом деле нужно. А нужны им сказки – сказки, слухи, толки, пересуды, что часто одно и то же, и ничего кроме сказок, слухов, толков и пересудов - ничего такого, что требовало бы умственных усилий. Мы теперь говорим себе: что ж, с этим надо жить. И живем, не все и тужим.

Из части Донбасса под контролем сепаратистов пишет шахтер: «Мой оптимизм тихо угасает. Подъем четырнадцатого медленно растворяется в казенщине, канцелярщине и возвратившихся торгашеско-хватательных рефлексах. Пожить в Новороссии надеялся в четырнадцатом, в пятнадцатом, надеялся в шестнадцатом. Возраст не позволит мне лучиться оптимизмом десятилетие - полтора. Шахтеры редко столько живут». То же самое, что этот человек, сейчас говорят многие в тех районах. Мне выпадает с ними встречаться. Одни отводят глаза, другие наоборот – смотрят прямо, враждебно, с упреком, словно перед ними важный фрукт из Москвы. Журналисты знают этот взгляд недовольного жизнью собеседника. Бандитские порядки «донецких» никуда не уходили, но сейчас о них говорят, что они вернулись. До сих пор на них закрывали глаза. Донецкими в Украине называют тамошних бандитов. Донецкие порядки – это взятки, поборы, откровенная власть хищников. Такой во многом была власть на всей Украине, но на Донбассе - в квадрате. Украина под напором Майдана и Запада пытается привести себя в божеский вид, а там, где хозяйничают донецкие, беспредел уже не в квадрате, а в кубе. Шахтер, которого мы слышали, точно передает настроение своих братьев по классу. Они рассчитывали, что Россия, взяв Донбасс, наведет порядок, то есть, все опять станет государственным, отчего сразу взлетят зарплаты и пенсии, вернется советская бесплатность. Появились, было, даже местные политические философы, облекавшие эту мечту в слова – в красивые слова о новороссийском социализме с православным лицом, каковой социализм распространится на всю Россию. Да, новороссийский православный социализм как спаситель России… А вместо этого донецкий шахтер видит знакомые ему торгашеско-хватательные инстинкты, как он выражается. Он вряд ли уже поймет, что ничего и не могло получиться. С него спрос невелик, а вот с донецких философов… Хотя они там немногим грамотнее. Есть малограмотность грузчика и есть малограмотность публициста, философа. Это разные малограмотности, но они все равно малограмотности.

Одна женщина пишет жалобу, а кто-то скажет, что и пасквиль, на весь род людской, точнее, на мужскую его часть. Ей сорок лет, не замужем, успешная красивая женщина. Кто она по образованию и чем занимается, скажу после того, как кое-что прочитаю. Общий смысл такой. Ей надоели мужчины, которым от нее требуется одно. Она хочет давать им больше, но и получать больше. Короче, мужики ей попадаются, как на подбор, скучные, пошлые, без всякой романтики. Слушайте: «Иногда меня буквально тошнит от того, насколько мужчины предсказуемы и однообразны... Сценарий известен наперед. Милый, ты понимаешь, что это скучно? Кафе, ресторан… Позови меня в бильярд или на выставку кошек. Я понимаю, к чему все идет, но сделай то, что мне интересно. Просто с первой же минуты покажи, что я имею значение. Но, право слово, мужчины действительно напоминают примитивных животных. Если ты действительно хочешь знать, что меня возбуждает, я тебе отвечу. Ум. Услышь меня: ум! Меня гораздо больше волнует, о чём мы будем говорить до и после, чего ты достиг в жизни, могу ли я тебя уважать. И если ты хочешь меня удивить, удиви меня своим человеческим отношением. Увидь во мне человека. Я могу быть источником для тебя. Источником силы, вдохновения, нежности. В моей жизни до тебя было многое. Единственное, что было в дефиците, - это любовь». Вот теперь скажу, кто она, эта сорокалетняя женщина. Психолог, чтоб вы знали, и успешный! Первое, что мне подумалось – что она пишет от лица одной из своих клиенток-пациенток. Ну, а если в самом деле от себя, то она так, видимо, прониклась жалобами дам, беседами с которыми зарабатывает себе на жизнь, что сама уподобилась им. Чего она, собственно, хочет от мужчин? Чтобы они актерствовали? Но они и так это делают, такова их природа. Ей надо, чтобы они изображали если не любовь, то хотя бы увлечение ею – раз. И второе: чтобы, будучи людьми пустыми, выглядели более-менее содержательными. Получается, что это лицедейство ее устраивало бы? Не верю. Но страдание ее неподдельно. Родственные души, да притом неудержимо тянущиеся друг к другу – редкость. Это и есть подлинно счастливые люди.

Сними ладонь с моей груди -

Мы провода под током.

Друг к другу вновь, того гляди,

Нас кинет ненароком.

Такое выпадает единицам, остальные что делают? Правильно: всю жизнь сознательно или бессознательно ждут или ищут суженого или суженую. Этот поиск и называется распутством. Основа там глубокая и трагичная. По-моему, это главная трагедия человека как такового. Ждать – и не дождаться, искать – и не найти. Вот и впадают: кто – в уныние, кто – в ожесточение.

В темноте залузганной хибары

Он ворчал мрачнее сатаны

По ночам - какие суки бабы,

По утрам – какие суки мы.

Вот это все, пожалуй, что я мог сказать по вопросу, который не входит в рамки передачи «Ваши письма». Мы все-таки занимаемся общественной стороной жизни, а тут такое личное, что лучше держаться от него подальше, оставлять его поэтам, психологам и психиатрам. Ну, и колдуньям – мастерицам приворотного зелья.

Из Санкт-Петербурга пишет господин Кудрявцев, побывавший в родном селе близ Ижевска. Читаю: «Как учитель со стажем, обратил внимание, прежде всего, на школу. Она выглядит нарядно. Видно, что ремонтировалась с чувством, с толком, с расстановкой. Дети хорошо одеты, все с мобильниками, веселые, озорные, честно говоря – немножко чересчур. Как человек православный, обратил внимание и на церковь. Купол блестит, окна чистые, ступени на паперть свежие, люди, поднимаясь по ним, не спотыкаются, поскольку трезвые. Парк не замусорен, в нем спортивные снаряды для учащихся школы и всех желающих. В селе четыре магазина, побывал во всех. В глаза бросились низкие цены, что говорит о том, что торговцы приспосабливаются к доходам населения. Доходы, правду сказать, ниже, чем в городе, но и цены им соответствуют. Россия стоит, и стоит крепко, не шатается», - пишет Кудрявцев с некоторым вызовом, если вы почувствовали. Сейчас начинается новый разговор, новый спор, новое сражение: улучшается ли жизнь в России после заметного ухудшения или не улучшается. Каждый исходит из своего опыта, своих наблюдений и впечатлений. Кое-кто обращается и к статистике. Простой вроде разговор, но подспудно – в высшей степени политический. Казалось бы, рассказывайте друг другу, ну и слушателям радио «Свобода», что вы видите, что думаете, но нет, рассказывать-то рассказывают, но обязательно – в порядке борьбы. На арене - две партии: партия очернителей и партия украшателей. При этом каждый считает себя беспартийным, то есть, беспристрастным. Никто не скажет о себе, что он очернитель, только о другом. Никто не скажет о себе, что он украшатель, тоже только о другом. И вот еще какое заметил я отличие, по-моему – важнейшее. Которые говорят, что жизнь наглядно улучшается, те радуются, прежде всего, за Россию, за отечество, в конечном счете – за себя, выстоявших против заграницы, которая попыталась их наказать тем, что перестала продавать им многие нужные и не очень товары. Некоторые прямо восклицают: «Выжили!», как будто позади осталось что-то поистине ужасное. Которые же говорят, что жизнь не только не улучшилась, а даже ухудшается, те про отечество – ни слова, только про начальство, про власть.

Письмо из Севастополя: «Сейчас я вам поведаю, как сосуществуют двадцать четыре часа в сутки в однокомнатной квартире имперец и ватоборец. Имперец – это мой супруг, а ватоборец, вернее, ватоборка или ватоборица – это я. Я занимаю комнату, он - кухню. Каждый юзает за своим нутом. Иногда, идя на лоджию, заглядываю в его монитор. Мамадарагая! Там бесконечно отсвечивают Путин и Шойгу, не говоря об адмиралах. Вечный парад имперской спеси. Иногда, проходя мимо, говорю: «Лучше бы ты порнушку смотрел!». У нас, правда, пакт о ненападении, но вы же сами знаете цену этим пактам. Когда надо выговориться и донести до него хоть что-то, я звоню дочке и громко, чтобы он хорошо слышал, пересказываю ей то, что нарыла на горячую тему. Иногда даже удается пробить брешь в его ватной броне. Тогда мой моряк начинает пыхтеть и дымить, как тот бедоносец Кузя. Это я так называю то, что ходило по морям-океанам в сторону Сирии и назад и прославилось как чеготоносец «Адмирал Кузнецов». Муж ведь у меня моряк, это его родное, а оно так облажалось. Живем в эпицентре ватного патриотизма, в Казачьей бухте, где база морпехов (угораздило же купить здесь квартиру!), поэтому чувствую себя особенно одинокой. Редко выхожу в центр, где вата так бьется в экстазе от песен о Сталине, что корабли на рейде качаются. Умудряемся иногда на бережку устраивать "укроп-пати", как я называю посиделки единомышленников, и даже петь украинские песни. Когда возвращаюсь домой добренькая, с хорошими новостями вроде последних американских санкций, тогда мы живем душа в душу, как голубь с голубкой, как баран с ярочкой», - пишет эта жительница Севастополя. У барана, как мы слышали, свой компьютер, у ярочки – свой. Человек и раньше выбирал, что читать, с кем общаться, к кому прислушиваться. Но сейчас он может выбрать себе целый мир. Что отсюда следует? Для того, чтобы такой моряк изменил свое мнение, он должен подвергнуться очень сильному внешнему воздействию. Необыкновенно сильному! Пережить потрясение, а не просто получить новое впечатление.

Вот пишут об одном женском монастыре в России, о его игуменье. Когда-то вчетвером – сама матушка и три послушницы – жили в одной комнатушке полуразрушенной церкви. Там не было ни стола, ни стула, ни скатерки, была, правда, печурка. Но игуменья, благословясь, взялась за дело так, что теперь ее хозяйство – это такое благолепие, такая роскошь, что ни пером не описать, ни в сказке рассказать. Возведены стены монастыря, устроена котельная, восстановлен храм, возводится новый, крестильный, с мозаикой под стать итальянским. И так далее. Секрет успеха в том, что игуменья не робеет писать письма большим людям, вплоть до патриарха и президента, старается при всяком случае попасться на глаза то одному, то другому, смиренно, но и смело, можно сказать, мастерски просит: подарите нам то, помогите получить это. Ее мастерство частично восходит к одной из ее светских профессий: она режиссер-постановщик. В конце письма приводится пара строк из одного известного стихотворения: «Что нужно для чуда? Кожух овчара, / щепотка сегодня, крупица вчера»… Милая история, таких немало на Руси. Думаю, ни у одного человека не возникло бы и капли сомнения в том, что эта игуменья и ее послушницы - истинные христианки, если бы они так до сих пор и ютились в той комнатушке. Ни у одного человека! Но много ли было бы желающих посетить их в такой обители? Вот ведь вопрос.

Вспомнилось мне тут, грешному, как окоротил монахов и монашек Петр Первый, став на царство, - кроме прочего, запретил им бродить по стране, «волочиться беспутно» (его слова), изъял монастырские вотчины, земли и угодья, постоянно и весьма грубо напоминал монашкам и монахам, что им подобает отрешение от всех мирских удобств – никаких котелен. Памятно продолжила дело Петра Екатерина Великая – одним махом закрыла половину монастырей, по некоторым сведениям, даже значительно больше половины. А застала их ни много, ни мало – почти тысячу! Увидел тут как-то выразительное объявление на воротах одного православного монастыря: «Продается монастырский мед». Проник за ворота, ходил по обители, осматривался, принюхивался, прислушивался. Никаких следов пасеки. За оградой монастыря – тоже. Не гудят, не летают. Знакомлюсь с одним монахом, он из начальствующих там. Крепыш, похожий на спецназовца. Спрашиваю про пасеку. «Она в поле на медоносных посевах», - отвечает важно. «Поехали, - говорю, - сей же момент поехали на монастырскую пасеку!». – «Да ладно, - хмурится, - как-нибудь». - «Вот за это, - смеюсь, - Петр Великий и порол вашего брата». Знаете, что мне ответил этот военно-полицейского вида человек? «Всех не перепорешь». - «И то правда», - говорю.

На волнах радио «Свобода» закончилась передача «Ваши письма». Звучали отрывки из выпусков этой передачи, которые шли в две тысячи семнадцатом году. У микрофона был автор - Анатолий Стреляный. Наши адреса. Московский. Улица Малая Дмитровка, дом 20, 127006. Пражский адрес. Радио «Свобода», улица Виноградска 159-а, Прага 10, 100 00. Записи и тексты выпусков этой программы можно найти в разделе "Радиопрограммы" на сайте svoboda.org