Марьяна Торочешникова: Если нельзя, но очень хочется, то можно, – вероятно, именно этим соображением руководствовались некоторые российские чиновники и судьи в истории коллекционера Александра Певзнера. В 2003 году он вез в Россию для экспертизы предположительно работу Карла Брюллова "Христос во гробе", приобретенную им в Бельгии, но не подписанную автором. Как только эксперты Государственного Русского музея подтвердили авторство Брюллова, картина была арестована Федеральной службой безопасности и оставлена в музее как вещественное доказательство по возбужденному против Певзнера делу о контрабанде. На протяжении 14 лет Александр Певзнер добивается возвращения своего имущества. Недавно дело дошло до Конституционного суда России, но шедевр по-прежнему не возвращен законному владельцу.

Полная видеоверсия программы

Об этой истории и ее последствиях не только для Александра Певзнера, но и для российской судебной и правоприменительной практики мы говорим с гостями в студии Радио Свобода – адвокатом Максимом Крупским и руководителем судебной практики Института права и публичной политики Григорием Вайпаном. На связи с нами из Германии – коллекционер Александр Певзнер.

Александр, расскажите, пожалуйста, чуть подробнее о том, как вы привезли эту работу Брюллова в Россию и каким образом против вас возбудили уголовное дело, чтобы, насколько я понимаю, отобрать эту картину?

Александр Певзнер: К сожалению, это так. История совершенно банальная. Я приобрел картину в Бельгии, в русском православном приходе, заключил договор купли-продажи, согласно которому в случае неподтверждения авторства Брюллова сделка расторгается. Согласно договору, на подтверждение авторства Брюллова в Государственном Русском музее у меня было шесть месяцев. Я, соответственно, повез картину в Петербург, в Русский музей, задекларировал ее, как положено, в режиме временного ввоза. В Русском музее авторство подтвердили.

Ну, а дальше было возбуждено дело в связи с тем, что я якобы имел намерение продать картину Государственному Русскому музею, что само по себе очень странно, потому что этот музей, согласно материалам уголовного дела, не располагал никакими средствами и не имел никакого разрешения Министерства культуры на приобретение картины. И якобы я ввез эту картину на территорию Российской Федерации без декларирования. В Петербурге ко мне домой, на место нашего с супругой временного проживания, пришли человек семь: понятые, следствие… Я показал декларацию на временный ввоз.

После этого майор Александров, если память мне не изменяет, позвонил, видимо, следователю и сказал: "У него документы полностью в порядке". Но вместо того, чтобы закрыть уголовное дело, через несколько месяцев меня обвинили в том, что я внес в декларацию заведомо ложные сведения, а именно – не указал авторство картины, и задекларировал временный ввоз, имея при этом намерение продать картину в Государственный Русский музей.

Потом видеть меня следствие не хотело. Мы долго боролись в судах, у нас было около 30 судов, и кончилось тем, что мы в порядке статьи 125 УПК постоянно обжаловали действия следствия, и в результате суды встали на нашу сторону и сказали, что они не понимают, почему не прекращается уголовное дело. Обвинение базисно противоречило Таможенному законодательству и законам в целом, там не описывалась никакая контрабанда.

Марьяна Торочешникова: Уголовное дело против вас как было возбуждено, так и не прекращалось, и все это время картина находилась в Русском музее?

Александр Певзнер: Да. И когда мы фактически сумели прижать следствие к стенке, в результате через три месяца появились два таможенника, которые признались в том, что они за взятку помогли мне незаконно провезти эту картину на территорию России. Их не привлекли за контрабанду, за взятку, а со мной сделали то, о чем вы уже знаете.

Марьяна Торочешникова: То есть кому-то очень захотелось, чтобы эта работа Карла Брюллова осталась в России, в Русском музее?

Александр Певзнер: Два следователя совершенно официально предлагали мне оставить картину или даже продать ее в обмен на прекращение уголовного дела. У меня есть нотариально заверенные аудиозаписи разговоров с этими следователями.

Марьяна Торочешникова: И они прямым текстом говорят вам: "Продавайте картину и гуляйте свободно"?

​Александр Певзнер: Именно так.

Марьяна Торочешникова: Но вы не сдались. Картины у вас по-прежнему нет, в дело вмешивался и Конституционный суд, а до этого и Верховный суд, который все-таки нашел возможность удержать эту картину, несмотря на то что в итоге дело против Александра Певзнера было прекращено. Максим, расскажите об этой истории с Верховным судом и о прекращении дела.

Максим Крупский: В течение всего процесса разбирательства по уголовному делу истек срок давности привлечения к уголовной ответственности.

Марьяна Торочешникова: То есть это все продолжалось десять лет?

Максим Крупский: Да! И суд первой инстанции постановил прекратить дело в связи с истечением сроков давности привлечения к ответственности, но вместе с тем постановил конфисковать картину как орудие преступления. В этой части решение было обжаловано, и суды апелляционной и третьей инстанции внесли изменения в это решение и согласились с доводами защиты, согласно которым конфисковывать эту картину было нельзя на том основании, что она не является орудием преступления.

Марьяна Торочешникова: Не говоря уже о том, что вообще-то никакого преступления в суде доказано не было, и по сей день не существует ни одного судебного документа, в котором говорилось бы, что доказана вина Александра Певзнера в совершении уголовного преступления.

​Максим Крупский: Именно так! И это стало возможным благодаря буквальному содержанию одной из тех норм, которые мы обжаловали в Конституционном суде. Это пункт первый части третьей статьи 81-й, который позволяет при прекращении уголовного дела по реабилитирующему обстоятельству, даже в связи с истечением сроков давности, конфисковывать принадлежащее обвиняемому лицу имущество – не осужденному, а именно обвиняемому, вина которого не установлена в законном порядке, – конфисковывать принадлежащее ему имущество в качестве орудия преступления. По сути, речь идет о конфискации некоего орудия неизвестно чего.

Марьяна Торочешникова: Мне показалось странным, как в принципе картину можно называть орудием преступления, и я попросила прокомментировать эту историю. Адвокат Юрий Костанов входит в Совет по правам человека при президенте РФ. Он давал экспертные заключения на историю Александра Певзнера.

Юрий Костанов: Когда я впервые услышал об этом деле, я как раз узнал из СМИ, что кто-то признал картину Брюллова орудием преступления, и на этом основании ее конфисковали. Я уже тогда ухмыльнулся и сказал, что я понимаю, если эта картина большая и тяжелая, ее свернули в трубку и такой "дубинкой" кого-то ударили по голове или в тяжелой дубовой раме ее сняли со стены и кого-то стукнули этой рамой, – тогда можно говорить, что она – орудие преступления. Ведь орудие преступления – это не то, что преступник использует при совершении преступления, а то, что он использует для совершения преступления. Это разные вещи.

Если исходить из того, что это при совершении преступления, значит, все, что надето и обуто на преступнике, даже шнурки на ботинках – это тогда тоже орудия преступления. Если дальше развивать эту "гениальную" идею, то орудием преступления будет не только нож в руках убийцы, но и труп убитого человека. Это нелепо! Орудие и предмет преступления – это разные вещи, они находятся с разных сторон состава преступления.

Эта картина стоит около десяти миллионов рублей. А достоинство моей страны, наверное, должно оцениваться гораздо дороже, чем эти несчастные десять миллионов рублей. Это совершенное безобразие! Какой-то люмпенский подход к делу: раз мне нравится, значит, подошел и взял. Мало ли какие существуют во всем мире культурные ценности, которые интересны для России… Может, кому-то понравится "Мона Лиза" – так и "Джоконду" давайте сюда? То, что России хочется иметь такую картину, это еще не повод для того, чтобы идти и у кого-то ее отнимать.

Никто не оспаривал право собственности Александра Алексеевича Певзнера и его жены Ирины Петровны на эту картину – никто, кроме судебной коллегии Верховного суда, которая абсолютно проигнорировала право собственности жены и сказала, что его право собственности тоже не имеет значения, потому что он использовал картину при совершении преступления – преступления, которого не было.

Марьяна Торочешникова: Александр, у этой работы Карла Брюллова было два собственника – вы и ваша супруга. Вот на протяжении всех этих лет, пока вас обвиняли в совершении преступления, вашей жене как второму собственнику этой работы каким-то образом объясняли, почему ей не дают возможности пользоваться своим имуществом?

Александр Певзнер: Разумеется, нет! Права собственности моей супруги были полностью проигнорированы. При заключении договора одной стороной в качестве покупателя выступал я, а другой – моя супруга. Более того, Верховный суд, который своим решением фактически конфисковал картину, соответственно, прямо проигнорировал права супруги.

Мой адвокат Максим Крупский говорил суду, что прокурор просит конфисковать картину только у Певзнера и не просит конфисковать ее у его супруги, а суд второй инстанции постановил вернуть картину законным владельцам, то есть Певзнеру Александру Алексеевичу и Певзнер Ирине Петровне. Прокурор же в своем кассационном представлении в Верховный суд просил отменить эти решения только в отношении меня, фактически соглашаясь с тем, что это имущество принадлежит и должно принадлежать моей супруге.

Тем не менее, несмотря на то что прокурор не просил изменить это решение также в отношении моей супруги, Верховный суд по собственной инициативе отменил это решение и в отношении Ирины, мотивировав это тем, что конфискация этой картины у моей супруги не ухудшает ее положение. Ну, что тут можно сказать…

Марьяна Торочешникова: Григорий, как это вообще возможно? Существует какой-то предмет движимого или недвижимого имущества, он принадлежит нескольким людям. Против одного возбудили уголовное дело, но как же быть с другими законными владельцами этого имущества? Разве можно просто так прийти и отобрать его?

Григорий Вайпан: Конечно, нет! Право собственности в данном случае признается за всеми сособственниками, и как минимум у каждого из сособственников должно быть право заявить свои доводы в суде. И соответствующее решение суда как минимум должно содержать мотивировку того, почему изымается имущество, которое принадлежит не подозреваемому, не обвиняемому по уголовному делу, а третьему лицу.

Марьяна Торочешникова: Но почему же этого не произошло? Что такого особенно в этом деле, что в нем так много юридических и логических нестыковок и прямых, с моей оценочной точки зрения, нарушений закона, в том числе Конституции РФ?

Григорий Вайпан: Здесь так много всяких заковыристых вопросов и юридических нестыковок, потому что дело изначально было высосано из пальца. С юридической точки зрения все кристально ясно и чисто. В законодательстве существует институт конфискации, но вопрос – что конфискуется. Если мы говорим о предметах и орудиях преступления, то, как нам говорил Конституционный суд (это его последовательная правовая позиция), конфискация сначала была наказанием, потом стала называться иной мерой уголовно-правового характера, но сути это не меняет: конфискация – это карательная, сдерживающая мера, и, по сути, она эквивалентна наказанию. И как наказание она не может применяться без приговора суда. Приговора суда в данном случае нет.

Есть постановление о прекращении уголовного дела, соответственно, вопрос о конфискации в принципе не может стоять в силу презумпции невиновности и в силу принципа: нет преступления без указания на то в законе.

Есть, конечно, ситуации, когда изымаются вещи, которые в принципе не должны быть в обороте: наркотические, радиоактивные, отравляющие вещества – они представляют опасность и не должны находиться в свободном обращении. В этой узкой группе случаев может применяться изъятие и без установления чьей-либо виновности. Но эти случаи даже формально не являются конфискацией, и в той же 81-й статье так и сказано: вещи, изъятые из оборота, подлежат передаче в соответствующие специализированные учреждения или уничтожаются. И это явно не случай Александра Певзнера.

Существующее правовое регулирование дает предельно четкие и ясные ответы. То, что многие годы происходит в судах (счет уже пошел на второе десятилетие), просто показывает, как разные должностные лица пытаются сконструировать правонарушение там, где его нет, и сконструировать правомерную конфискацию там, где она не может быть правомерной.

Марьяна Торочешникова: Правильно ли я понимаю, что речь идет о довольно успешном рейдерском захвате чужого имущества? Можно ли так относиться ко всей этой истории?

Максим Крупский: Нет ни одного законного основания, по которому можно было бы конфисковать это имущество у Александра Певзнера и его супруги. И весь судебный процесс на протяжении всех этих лет, в том числе и в Конституционном суде, доказывает именно эту позицию. Вы говорили о том, что на протяжении довольно большого количества судебных процессов допускались нарушения закона, в том числе нарушения Конституции. Но допускались даже такие нарушения на уровне Верховного или Конституционного суда… Когда в КС выступали мои оппоненты, они позволяли себе такие доводы, которые юрист с довольно высокой квалификацией, допущенный до участия в заседании КС, вообще не должен себе позволять.

Например, Александра неоднократно называли виновным в совершении преступления, было прямое указание в письменных ответах на запросы Конституционного суда, что Александр Певзнер совершил преступление, контрабанду, воспользовался помощью тех лиц для реализации преступного умысла и так далее. А принцип презумпции невиновности, который описан, в том числе, и в статье 49-й Конституции, прямо запрещает на официальном и неофициальном уровне какое-либо упоминание лица, в отношении которого не был вынесен обвинительный приговор, как виновного в совершении преступления.

И Верховный суд в своем решении от 28 апреля прошлого года, как раз в связи с которым впоследствии была подана жалоба в Конституционный суд, также прямо называет Александра виновным в совершении преступления. И самое смешное, что, как в том решении Верховного суда, так и в позициях моих оппонентов, представителей различных государственных органов в КС, прозвучало, что сроки давности истекли исключительно благодаря тому, что он скрывался от следствия. Но даже студент юридического вуза прекрасно знает, что если лицо скрывается от следствия и суда, то истечение сроков давности приостанавливается, они не могут просто истечь.

Марьяна Торочешникова: А когда было необходимо, судьи заочно выносили приговоры в отношении людей и ничего не говорили о сроках давности. Если была возможность вынести приговор, то его выносили, несмотря на то, где находится человек, скрывается он или нет, тем более, что Александр не скрывался, а, наоборот, пытался вернуть картину и регулярно напоминал о себе. Что же такого в этом деле, почему вдруг судьи потеряли квалификацию, начали забывать о презумпции невиновности, о праве собственности?

Максим Крупский: Здесь речь идет не о том, что судьи потеряли квалификацию, а о буквальном формальном применении нормы уголовно-процессуального закона, которая позволяет конфисковывать орудие преступления в отсутствие приговора суда, то есть, с одной стороны, в самой этой норме заложено нарушение конституционных принципов. С другой стороны, речь все-таки идет, на мой взгляд, об обвинительном сознании людей, которые осуществляют отправление правосудия. По сути, Конституционный суд сказал, что эта норма не противоречит Конституции, что конфискация имущества в качестве орудия преступления при прекращении уголовного дела по не реабилитирующему основанию не является наказанием, и в связи с этим для того, чтобы эта норма соответствовала Конституции, достаточно объяснить обвиняемому, что в случае его согласия на прекращение уголовного дела по не реабилирующим основаниям у него будет конфисковано имущество. Это согласие является, по мнению Конституционного суда, достаточным для того, чтобы считать эту норму в полной мере соответствующей Конституции.

Почему я говорю об обвинительном уклоне? Потому что в данном случае подобный подход подразумевает виновность лица в совершении преступления. Что, по сути, сказал Конституционный суд? Что человек вынужден согласиться с тем, что существует орудие преступления, что его имущество является орудием преступления, следовательно, имеется совершенно очевидная связь между ним и этим имуществом, и связь между этим имуществом и совершенным преступлением. То есть де-факто он признает себя виновным в совершении преступления, и только при наличии такого согласия возможно прекращение уголовного дела. А если он не согласен с этим, готов доказывать свою невиновность и идти дальше, чтобы получить возможность реабилитации, вот в этом случае процесс продолжается в общем режиме, и даже если его признают виновным в совершении преступления, то он будет освобожден от наказания, потому что сроки будут уже пройдены.

​Марьяна Торочешникова: Это очень похоже на шантаж: ты либо признаешься и отдаешь нам то, что мы у тебя конфисковали, а мы оставляем тебя в покое; либо ты упорствуешь, мы выносим приговор, и, может быть, но не факт, что ты вернешь свое имущество. Всем известно, какое количество оправдательных приговоров выносят российские суды.

Максим Крупский: Совершенно верно!

Григорий Вайпан: И здесь нужно, конечно, обратить внимание на то, что в постановлении Конституционного суда по делу Александра Певзнера, которое бы вынесено чуть менее месяца назад, Конституционный суд, к сожалению, просто переворачивает с ног на голову само понятие согласия на продолжение рассмотрения уголовного дела со стороны обвиняемого лица. На первый взгляд это действительно выглядит как развитие практики Конституционного суда, а на самом деле происходит переворачивание с ног на голову.

Конституционный суд уже неоднократно обращался к вопросу о возможности продолжения рассмотрения уголовного дела в суде в ситуации, когда истекли сроки давности, или в ситуации, когда имеются какие-то другие, не реабилитирующие основания для прекращения уголовного преследования – например, смерть подозреваемого.

Есть нашумевшее дело Ольги Александриной, когда Конституционный суд рассматривал вопрос, могут ли родственники погибшего обвиняемого настаивать на продолжении рассмотрения дела в суде с целью реабилитации. И КС сказал: да, конечно, потому что иное противоречило бы праву на достоинство и праву на судебную защиту, возможности защитить честь и доброе имя погибшего лица.

В этой модели заинтересованное лицо, которое находится на стороне обвиняемого, будь то сам обвиняемый или кто-то из его близких, занимает активную позицию: они заинтересованы в том, чтобы добиться справедливости, и ничего не теряют, соглашаясь на продолжение рассмотрения уголовного дела. Государство, в силу истечения срока давности, в силу смерти обвиняемого, лишено возможности довести уголовное преследование до приговора, и на то есть веские причины: нельзя преследовать мертвого, нельзя преследовать за пределами срока давности.

Марьяна Торочешникова: Вы это расскажите матери Сергея Магнитского, которого уже посмертно судили, ссылаясь как раз на это постановление КС РФ, притом что родственники не хотели, чтобы рассматривалось это уголовное дело.

​Григорий Вайпан: Да, и дело Магнитского – это пример того, как была перевернута с ног на голову правовая позиция Конституционного суда, о которой я рассказываю. В данном случае, конечно, дело совершенно иное, потому что лицо поставлено в абсолютно проигрышную ситуацию, и какой вариант ни выберешь – все проигрыш. И ситуация, в которой лицо, соглашаясь на продолжение уголовного дела, рискует своим имуществом, это явно не та ситуация, которую рассматривал Конституционный суд шесть лет назад, когда на кону было восстановление чести и доброго имени, но при этом нет никаких рисков.

Видимо, уже можно констатировать, что в нашей правоприменительной практике совершенно превратно понимается прекращение уголовного дела по не реабилитирующим основаниям, таким как, например, истечение срока давности. Единственный смысл и последствие не реабилирующего основания прекращения уголовного дела – это отсутствие возможности получить реабилитацию в порядке, который предусмотрен Уголовно-процессуальным кодексом.

Марьяна Торочешникова: Можно потребовать компенсацию за незаконное привлечение к уголовной ответственности...

Григорий Вайпан: Иных последствий из самого факта прекращения уголовного дела по не реабилитирующим основаниям, кроме отсутствия возможности реабилитироваться, нет. И любые мнения о том, что это как бы виновность или недоневиновность, не имеют под собой никакого конституционно-правового обоснования.

​Марьяна Торочешникова: Но они вполне живут в российской правоприменительной и судебной практике. А сейчас, после этого постановления Конституционного суда, можно предположить, что они еще будут очень активно развиваться, чтобы отбирать у кого-то имущество, которое заинтересовало, например, недобросовестного следователя. Я правильно понимаю?

Максим Крупский: Во всяком случае, если до сегодняшнего момента в этом вопросе была относительная неопределенность, то сейчас, благодаря постановлению Конституционного суда, появилась определенность, и сейчас есть возможность фактически шантажа со стороны обвинения.

Марьяна Торочешникова: То есть до недавнего постановления Конституционного суда РФ это дело касалось, прежде всего, ваших, Александр, интересов и непосредственно ваших прав, но после того, как Конституционный суд России высказался, это теперь касается огромного числа россиян, в отношении которых могут возбуждать уголовные дела, а потом каким-то образом прекращать их.

Александр Певзнер: Эта норма – п. 1 ч. 3 ст. 81 УПК – была спящей, то есть в реальности ее никто не применял: как можно отнять имущество как орудие преступления, когда нет приговора? Это казалось очевидным. Теперь Конституционный суд фактически обязал суды применять эту норму и при этом получать согласие лица (это обязательное условие), как бы информировать человека о том, что он понимает: его имущество будет конфисковано.

Для меня это решение положительное, потому что единственным возможным решением Президиума Верховного суда, который должен рассматривать мое дело в связи с новыми обстоятельствами, является лишь отмена решения Верховного суда и возвращение мне и моей супруге имущества. А для других граждан РФ, конечно, наступили не очень приятные времена: теперь у них фактически бессрочно можно отнимать имущество, потому что никакие сроки давности на конфискацию имущества больше не действуют.

Это решение никак не может рассматриваться как соответствующее Конституции. Да, мне, можно сказать, повезло, если Президиум Верховного суда будет следовать закону, а остальным гражданам, я думаю, не очень повезло.

Марьяна Торочешникова: А Президиум Верховного суда может не последовать закону или последовать какому-то странному закону и не вернуть Певзнерам картину?

Максим Крупский: Александр сказал, что это постановление Конституционного суда вынесено в его пользу. В каком смысле? Мы ведь заявляли в качестве норм, которые должен был оценивать Конституционный суд, не только статью 81-ю, но еще и статью 401.6, которая предусматривает невозможность ухудшения положения лица за пределами годичного срока. То есть если в отношении лица было вынесено некое судебное решение, которым, как, например, в случае с Александром, ему было возвращено законно принадлежащее ему имущество, то за пределами годичного срока с момента вступления в силу этого решения ухудшать его положение нельзя.

Мы говорили об этом в прошлом году в Верховном суде, но, к сожалению, Верховный суд посчитал (и его позиция была довольно странной), что конфискация имущества, законно принадлежащего лицу, за пределами этого года не является ухудшением его положения. Конституционный суд посчитал иначе и все-таки включил в понятие "ухудшение положения" конфискацию имущества. И именно по этой причине Александр совершенно справедливо полагает (и мы стоим исключительно на этой позиции), что единственная возможность у Президиума Верховного суда – это отменить решение Верховного суда прошлого года и оставить в силе те судебные решения, которыми было постановлено вернуть эту картину законным владельцам.

Почему возможно только это, а не какое-либо другое развитие событий? Прежде всего, речь идет о том, что в предыдущем судебном решении Верховного суда было дано неконституционное толкование этой нормы относительно ухудшения положения. Здесь КС совершенно четко и понятно высказал свою позицию. Кроме того, в соответствии с этим постановлением Конституционного суда отменить можно лишь то судебное решение, в котором применялись эти оспариваемые нами нормы. Так вот, суд апелляционной и третьей инстанции, которые как раз постановили вернуть картину законным владельцам, как раз не применяли эти нормы, они прямо отказались от использования нормы – п.1 ч. 3 ст. 81, потому что не признали картину орудием преступления. И также не была применена норма 401.6, потому что они никаким образом не выходили за пределы этого годичного срока и не решали вопрос об ухудшении положения.

Ну, и наконец, еще одна норма, которая не позволяет принять иное решение, например, вернуть этот процесс на какую-то иную стадию рассмотрения, это норма 414, часть 3-я УПК, которая не разрешает пересматривать постановление о прекращении уголовного дела за пределами сроков давности привлечения к ответственности.

​Марьяна Торочешникова: То есть сейчас должно случиться что-то совершенно невозможное, чтобы картину оставили в России.

Максим Крупский: Если будет принято какое-то иное решение, сразу же можно будет говорить о нарушении принципа правовой определенности. Мне сейчас очень сложно представить себе ситуацию, которая могла бы хоть сколько-нибудь быть обоснована требованиями закона, конституционными принципами и основополагающими принципами уголовного закона, в соответствии с которыми можно было бы не вернуть Александру картину.

Марьяна Торочешникова: Давайте отвлечемся от конкретной истории с этой картиной для прояснения того, о чем сказал Конституционный суд. Вот, например, взять недавнее дело в отношении сотрудников ФБК по факту заведомо ложного сообщения о терроризме, в рамках которого почему-то пришли в офис и изъяли всю оргтехнику и компьютеры как вещдоки. Можно ли предполагать, что теперь у следствия появились все основания, чтобы, если дело прекратят по не реабилитирующим обстоятельствам (может быть куча оснований – за недоказанностью или за невыявлением подозреваемого), тем не менее они могут оставить себе всю эту оргтехнику и компьютеры, потому что те рассматриваются как орудие чего-нибудь?

Григорий Вайпан: Теоретически это, конечно, не исключено. Но интересно, что та норма ст. 81 УПК, о которой мы говорим, настолько дефектно сформулирована, что по ее буквальному смыслу конфисковывается имущество, даже если уголовное дело прекращается по реабилитирующим основаниям. То есть вы не делали ничего плохого, но на время следствия у вас что-то забирают, а потом, когда производство по уголовном делу прекращается… Там же сказано, что вы были обвиняемым, и даже если состав преступления не доказан, то дело прекращается за отсутствием состава преступления, а по буквальному смыслу написано – надо же конфисковать…

Это какая-то последняя тенденция – кризис, что ли: государство начинает шире применять эти институты изъятия вещей, очень расширительно толковать понятия "орудие преступления", "предмет преступления". Наверное, вы слышали историю про виолончелиста Семена Лашкина и других уличных музыкантов, у которых московская полиция, штрафуя их, отбирает музыкальные инструменты...

Марьяна Торочешникова: У Лашкина отобрали виолончель, назвав ее орудием преступления.

​Григорий Вайпан: Да, сейчас идет судебный процесс по гражданскому иску Семена Лашкина к полиции, в котором представитель Министерства внутренних дел уже говорит, что это предмет административного правонарушения. То есть мы видим это жонглирование терминологией, в результате которого в понятия "орудие", "предмет", "иные средства совершения преступления" попадает практически все.

Марьяна Торочешникова: И как гражданину застраховать себя от того, что у него изымут собственность?

Максим Крупский: Я боюсь, что застраховаться от этого практически невозможно. Но, я думаю, если лицо намерено добиваться, как Александр Певзнер, защиты своих прав, то, прежде всего, нужно запастись терпением, вникать в эти тонкости нашего подчас безумного законодательства, использовать все возможные средства защиты и отстаивать свою правоту. Иных способов нет.

Марьяна Торочешникова: А могло бы здесь помочь какое-то решение Европейского суда по правам человека? И можно ли предполагать, что это дело каким-то образом окажется в ЕСПЧ, и тогда уже страсбургские судьи разъяснят российским, что нельзя просто так отбирать у людей какие-то вещи, называя их преступниками, а потом прекращая дела?

Григорий Вайпан: Европейский суд уже обращался к вопросу конфискации предметов – это дело "Исмаилов против России". Наверное, здесь вопрос не столько конкретного постановления, сколько критической массы этих постановлений. То есть до тех пор, пока не будет большого количества таких дел, пока не установится тенденция, пока мы не увидим, как нормы ст. 81 УПК применяются на практике с учетом истолкования их Конституционным судом, наверное, Европейский суд не сможет коренным образом изменить ситуацию.

Но это дело показывает, как сложность судебной системы и наличие разных инстанций с разными полномочиями часто затрудняет процесс защиты прав. Даже здесь мы видим, что заявитель, который обратился в Конституционный суд и частично по одному из двух оснований получил решение в свою пользу… То есть сказано, что в кассационном порядке было неправомерно отменено окончательное судебное решение – апелляционное определение Ленинградского областного суда, которым было постановлено вернуть картину законным владельцам, что даже после того, как Конституционный суд принял такое решение, картина по-прежнему не возвращена, и вопрос по-прежнему находится в подвешенном состоянии. Все потому, что Конституционный суд, по нашему законодательству, не может пересматривать конкретное дело, он только указывает на необходимость такого пересмотра в соответствии со своей правовой позицией. Дальше дело возвращается в систему судов общей юрисдикции, и теперь мяч на стороне Президиума Верховного суда.

Марьяна Торочешникова: А что такого особенного в этой картине, что ее так хотят оставить в России? Почему на протяжении 14 лет вас всеми правдами и неправдами стремятся засудить, а картину – конфисковать? Неужели это такая большая культурная ценность и редкость, что Россия не хочет с ней расстаться?

Александр Певзнер: Это хорошая картина, она написана в технике транспарента: это значит, что рассматривать ее надо с подсветкой сзади в затемненном помещении. Это довольно редкая техника. Такие картины есть на Западе, они очень хрупкие, пишутся на очень тонких холстах, тонким слоем краски, чтобы картина была прозрачна, и с течением времени они разрушаются, поэтому до нашего времени дошло мало таких произведений.

А главная причина, я думаю, заключается в том, что некоторые сотрудники Государственного Русского музея просто хотят эту картину.

Марьяна Торочешникова: В свою собственность?

​Александр Певзнер: Нет, в фонды музея. Редкая картина, транспарент, в Русском музее такой нет… У них сто работ Брюллова. Шум подняли они.

Марьяна Торочешникова: А известно ли, в каких условиях сейчас находится картина? Нет ли у вас опасений, что даже если вам ее все-таки вернут, то будет серьезно нарушено ее физическое состояние?

Александр Певзнер: Когда мы ее приобретали, в православном приходе были протечки, и картина была повреждена водой. Реставратор Русского музея, которого я специально пригласил в Брюссель, чтобы он определил, можно ли привести картину в порядок, сказал, что картина тяжело больна, но ее можно спасти. На картине сзади плесень от протечек. Вот так она и стоит в Русском музее более 14 лет без реставрации.

В Русском музее, в принципе, производится контроль влажности, температуры, и плесень, в общем-то, в таких условиях теоретически не должна размножаться. Но бог его знает, может, и размножается. Надеюсь, что Русский музей не допустит, чтобы картину съела плесень.

Марьяна Торочешникова: А если этому полотну действительно будет нанесен какой-то серьезный ущерб, Александр может рассчитывать на какие-то компенсации?

Максим Крупский: Безусловно, будут основания для обращения с соответствующим исковым заявлением.

Марьяна Торочешникова: Если говорить о конфискации, о возможности изъятия вещей, если на человека когда-либо возбуждалось уголовное дело, а потом прекращалось… Правильно ли я понимаю, что сейчас в этом вопросе поставлена точка? И до тех пор, пока не будет переписан закон, например, УПК в этой части, или не будет вынесено какое-то еще постановление, например, Конституционного суда или ЕСПЧ, ничего не изменится, то есть все люди окажутся в довольно неприятном положении и не смогут рассчитывать на сохранение собственности?

​Григорий Вайпан: Я думаю, что выход из сложившейся ситуации в нынешних условиях – это правильное, добросовестное применение и толкование таких понятий, как "орудие преступления" или "предмет преступления". Как виолончель не является орудием преступления, то есть игры на улице, точно так же и картина Карла Брюллова не является орудием преступления – контрабанды. И при добросовестном толковании, когда рассматриваются вопросы других составов преступлений, проблему, мне кажется, в ряде случаев можно решить.

Другой вопрос, что дело, изначально весьма специфичное и уникальное, полное ляпов и несостыковок, разными путями попало в Конституционный суд, и теперь мы получили правовой принцип, которого могло бы не быть. Мы видим по итогам обсуждения, что у постановления, которое принял КС, есть светлая и темная стороны. Светлая сторона –это вот та позиция о невозможности пересмотра по истечении года вопросов о конфискации, потому что это ухудшает положение лица. Темная сторона – это толкование 81-й статьи.

В самом Конституционном суде были разные точки зрения, но на данный момент опубликовано одно особое мнение судьи КС Сергея Казанцева, который правильно, на мой взгляд, расставляет все акценты: и по поводу того, что такое конфискация (это фактически наказание, карательная мера), и по поводу того, что ее применение невозможно в ситуации, когда нет обвинительного приговора.

Марьяна Торочешникова: А что это вообще значит с правоприменительной точки зрения – особое мнение судьи? Есть ли возможность на него ссылаться, пользоваться им в практике?

​Григорий Вайпан: Особое мнение традиционно имеет моральный вес, но формально не имеет юридического значения. Оно отчасти свидетельствует о том, что ситуация не так однозначна, как говорят заявителю все инстанции, вплоть до Верховного суда, за исключением Ленинградского областного суда. Но особое мнение, как любое мнение, это показатель изменчивости регулирования и индикатор того, что позиция суда может измениться. А задача юристов состоит в том, чтобы способствовать такому изменению.

Максим Крупский: Но на данный момент в правоприменительной практике будет использоваться то толкование, которое дано в постановлении Конституционного суда.

Марьяна Торочешникова: Александр, вот сейчас, по прошествии 14 лет, вы дали для себя какую-то оценку российской судебной системе, российской правоприменительной практике и тому, как вообще обстоят дела с правосудием в России?

​Александр Певзнер: Я бы охарактеризовал состояние дел как катастрофическое. Защита собрала большое количество доказательств того, что следствие фальсифицировало доказательства. Это метод работы следствия присутствовал в моем конкретном деле. А состояние судебной системы тоже катастрофическое. Я за эти годы прошел больше 30 судебных инстанций, и некоторые решения в нашу пользу были хорошие, но вот, например, решение Верховного суда – у меня тут и комментариев нет! Я не могу поверить, что высококвалифицированный судья Верховного суда принимает решения, понимая, что он нарушает закон.

Они массово нарушили закон! Они нарушили статью 401.6 УПК и статью 81, и презумпцию невиновности, – ну, массу всего! Например, апелляционная инстанция – Президиум Ленинградского областного суда – не учла, что Певзнер, ввозя картину на территорию Российской Федерации без декларирования и уплаты таможенной платежей, получил преступный доход, а Российская Федерация потерпела соответствующие убытки, и для достижения преступного результата использовалась оспариваемая картина. То есть меня полностью признают виновным и еще изобрели специальный способ получения денег, то есть вы многократно незаконно ввозите картину Брюллова на территорию РФ – и все богатеете, каждый раз получаете преступный доход. Ну, что тут можно комментировать?

​Григорий Вайпан: По сути, эту систему нельзя характеризовать иначе, кроме как "лотерейное правосудие". Это правосудие, в котором выигрывают единицы, причем часто – случайным образом. Сейчас, я уверен, в производстве Конституционного суда находится не один десяток дел, может быть, даже с более очевидными нарушениями. Сама такая система не может быть признана справедливой. Конечно, мы можем работать над единичными делами, можем биться за каждого нашего доверителя, за каждое дело, но без комплексной судебной реформы не обойтись.