Дмитрий Быков – бесспорно уникальное явление. Помимо того что он яркий стихотворец и блестящий стилизатор, мало кто сможет сравниться с ним по объемам прочитанного, увиденного и если не осмысленного, то хотя бы оцененного. Когда Горького в лицо называли "великий писатель земли русской", он скромно поправлял – "нет, я великий читатель земли русской". То же самое можно сказать и про Быкова.

Многие прислушиваются к его рекомендациям. Мои заметки о том редком случае, когда Дмитрий Быков, по сути дела, не рекомендовал читать конкретную книгу. Речь идет о романе в драматической форме "На крестцах" об Иване Грозном, который написал в конце своей жизни Фридрих Горенштейн.

В этом случае Быков вольно или невольно выступил в роли, так сказать, общественного литературного обвинителя. Он сказал недавно (24 февраля 2017), выступая на "Эхе Москвы": "Но мне кажется, что к образу Грозного трудно что-то добавить после Эйзенштейна и особенно после великой неудачи Горенштейна – романа "На крестцах", который и в полном варианте невыносим, и в сокращенном читается, честно говоря, прежде всего со скукой. Прости меня господи, пусть меня простит замечательный исследователь Юрий Векслер, чьими трудами вышла в России со страшным опозданием эта книга, вдвое сокращенная, в "НЛО".

К слову сказать, книгу я готовил вместе с ученым Григорием Никифоровичем. Да простит меня Дмитрий Быков, но я не считаю скуку – категорией литературоведческого анализа. Оценочность же и вовсе губительна для литературного процесса. Об этом у Бориса Пастернака:

Кому быть живым и хвалимым,

Кто должен быть мертв и хулим,

Известно у нас подхалимам

Влиятельным только одним.

Не знал бы никто, может статься,

В почете ли Пушкин иль нет,

Без докторских их диссертаций,

На все проливающих свет.

Скука – термин именно оценочный, термин "опускания", уничижения литературного труда. Пушкин, например, желая "уесть" Булгарина, писал:

Не то беда, Авдей Флюгарин,

Что родом ты не русский барин,

Что на Парнасе ты цыган,

Что в свете ты Видок Фиглярин:

Беда, что скучен твой роман.

Но Горенштейн – не Булгарин, да и Быков – не Пушкин… Если в возникающем суде над книгой появляется обвинение в том, что она скучна (решение, как известно, в конечном итоге выносит суд присяжных – читателей), то уместно дать слово и адвокату. И я с ответственностью беру на себя эту функцию.

На мой взгляд, одна из особенностей лекций и публичных выступлений Дмитрия Быкова в том, что он часто словно бы игнорирует написанное до него о том или ином произведении и о том или ином писателе. А ведь о сложных текстах Горенштейна интересно писали Инна Борисова, Вячеслав Иванов, Борис Хазанов, Станислав Рассадин, Наталья Иванова, Григорий Никифорович и другие авторы… Но Быков как будто не видит эти попытки понять непростые подчас смыслы Горенштейна. Конечно, Дмитрий – не Михаил Веллер. Процитирую Андрея Рубмана: "…Веллер в сборнике эссе "Долина идолов" заметил вскользь: "Фридрих Горенштейн, из поволжских немцев" – такое можно написать, только не прочитав у писателя ни строчки". Но увы, у внимательно читавших произведения Горенштейна после умозаключений Быкова может возникнуть впечатление, что он читал некоторые тексты "по диагонали". Почему? Наверное, потому, что скучно было. Или времени не было. Оттого Быков и приписывает Горенштейну того, чего у него нет.

В последнее время Быков часто и в основном уважительно и комплиментарно упоминает Горенштейна в своих выступлениях. У меня нет оснований подозревать Дмитрия в неискренности, и, конечно же, он имеет право говорить о любой книге то, что о ней думает. Но Дмитрий уже давно сам является средством массовой информации, у него – большая аудитория. Возможностям Дмитрия должна, как мне представляется, сопутствовать и ответственность – тем более когда и если речь идет о сложном писателе такой непростой литературной судьбы, как Фридрих Горенштейн. Быков, судя по его словам, высоко ценит творчество Горенштейна в целом и, несомненно, знаком с некоторыми его произведениями. В одном письме ко мне несколько лет назад Дмитрий назвал повесть "Улица Красных зорь" гениальной и тем подвигнул меня на чтение этой тогда неизвестной мне вещи. Спасибо, Дмитрий, я согласен – это действительно гениально. И Дмитрию, конечно же, необязательно должно нравиться у Горенштейна все. Вот с "На крестцах" у него как-то не сложилось, и это нормально. Нормально, если бы не огульный приговор – скучно…

Я уверен, что театр, сцена когда-нибудь на практике докажут, что Быков неправ. Не исключаю я и того, что и сам Дмитрий когда-нибудь в корне изменит свое мнение о "На крестцах". Но пока он тенденциозен и, что странно, непоследователен. Раньше он говорил о "На крестцах": "Кстати, этот роман меня очень разочаровал, когда я его прочел. Там есть несколько гениальных сцен, но в целом это масса довольно однообразного и, как мне показалось (даже мне на моем дилетантском уровне), псевдонаучного текста. Если факты не совпадают с концепцией, то тем хуже для фактов. Ну, бог с ним" (28 августа 2015 года). Еще одна цитата: "Мне не нравится этот роман, но там есть сцены просто гениальные. Вот когда они там все засыпают… Они обсуждают во главе с Иоанном какую-то пыточную процедуру – и вдруг все засыпают! Это так здорово сделано! Такая будничность и такой гротеск одновременно! И там вообще есть сильные куски" (12 февраля 2016 года). Но вот через год – 24 февраля 2017-го – Дмитрий почему-то как бы позабыл про эти "несколько гениальных сцен" и "сильные куски".

Теперь самое время дать слово свидетельнице со стороны защиты, литературоведу Ирине Служевской: "На крестцах" – название тысячестраничной эпопеи Горенштейна, "хроники времен Ивана IV Грозного". Хроника здесь – жанр шекспировских хроник, – единственный ряд, в который может быть поставлена эта книга. Представьте себе тысячестраничный протокол действий в царствовании прототипического русского тирана: от похода на Новгород до смерти. Данный только в речах, монологах, репликах, криках, теологических спорах, отрывках из писем, воплях убийц и убиваемых, палачей и пытаемых, погибших и спасшихся, подлинных и вымышленных лиц эпохи. Их…не меньше тысячи, и главный из них – сам Иван, данный с библейской точностью деталей и невероятного, кипящего смысла характера. Я не вижу способа рассказать об этой книге. Тут возможен, мне кажется, только построчный комментарий. Тот, кто решится на него, должен, очевидно, сравняться с Горенштейном в знании источников: от Библии, ее апокрифов и всех ее толкований (в которых Иван – как у себя дома) до исторических свидетельств о 16-м столетии (где Горенштейн отнюдь не ограничивается Россией и ее врагами, а чудом и мастерством создает панораму событий от Англии до Китая). До тех пор, пока эта невероятная книга остается неосвоенной, мы не вправе судить об отечественной литературе 20-го века".

Можно увидеть книгу и так, и мысль о скуке покажется кощунственной. Добавлю от себя, что вижу одно из достижений Горенштейна в "На крестцах" в том, что, как ни ставь себя на место Грозного, после этой книги мало в чем можно его оправдать, и уж совершенно невозможно оправдать учиненный опричниками по его приказу погром Новгорода и Пскова, разгром и уничтожение альтернативного образа русской жизни, который мог бы в перспективе стать возможным для всей России.

В романе-драме Горенштейна часто "… кончается искусство/ И дышат почва и судьба". На страницах "На крестцах", как у любимого Горенштейном Пастернака, все "до полной гибели всерьез", здесь "строчки с кровью", которые убивают… И все же Горенштейн не был бы Горенштейном, если бы и в этой летописи злодеяний не сотворил бы искусство, не сотворил бы притчу. Он делает это, вводя вымышленных персонажей: завидующего мастерству и славе Андрея Рублева богомаза Алампия и помогающего ему незримо, но ощутимо присутствующего на сцене дьявола (Горенштейн убедительно дает это почувствовать). Еще один важный персонаж – вышивальница Анница, которая в финале сходит с ума и становится блаженной после того, как Грозный своими руками задушил ее ребеночка, рожденного он него, от царя… Царь же в пьесе хвастается, что задушил уже более 1000 собственных "выблядков"… Кульминации эта линия достигает в сцене гибели Василия Блаженного перед церковью на Варварке. Василий Блаженный в ярости всех ругает, бросает кал и камни в людей и… в икону Божьей Матери. Толпа избивает его. Вдруг икона падает и под ней обнаруживается изображение черта, намалеванного когда-то одержимым Алампием… Стало быть, долгое время люди молились и черту тоже, и только прозрение Блаженного освободило народ от этого проклятия. Умирающий от побоев Василий Блаженный называет подошедшую к нему Анницу Матерью Московской.

Это скучно? Столь же великолепны сцена нечаянного убийства царем сына Ивана, или сцена, где Грозный незадолго до смерти пытается соблазнить жену своего сына Федора, чтобы зачать наследника… Снова вспомним признание Быкова: "Там есть несколько гениальных сцен"… "И там вообще есть сильные куски".

Теперь у присяжных-читателей есть, я надеюсь, достаточно материала для размышления и принятия решения, стоит ли знакомиться с романом "На крестцах"… А у тех, кто уже начал читать, есть возможность составить собственное мнение, скучно ли это погружение в далекую по времени жизнь. Людмила Петрушевская написала недавно на фейсбуке: "К вопросу о пьесах Фридриха Горенштейна и о том, что его огромный труд "На крестцах", написанный в форме пьесы, прочесть невозможно. Да! Пьесы вообще трудно читать".

Да, трудно, но игра (театр, возникающий в воображении), как и в разбираемом случае, стоит усилий. Недавний выход в свет в России "На крестцах" – многолетнего труда Фридриха Горенштейна, изданного Ириной Прохоровой в "Новом литературном обозрении​"​ два десятилетия спустя после написания, оказался как раз ко времени. Да и совпадение даты окончания работы Горенштейна – 5 марта 1997 года – с днем смерти Сталина выглядит символичным. Фигура Грозного стала в последние годы в России актуальной, многие ставят ее в один ряд с Петром, Сталиным, Путиным и подобными русскими властителями в дискуссии об отсутствии морали или наличии жестокости как естественных качествах ментальности русских. Грозному возводят памятники. Поэтому – чем больше людей начнет знакомиться с тысячестраничной в оригинале книгой Горенштейна (пока изданы избранные сцены – 665 страниц), тем лучше. Открывшие роман "На крестцах" с подробнейшим протоколом злодеяний царя убедятся, каким кровавым маньяком и садистом был Иван Васильевич. И тогда, может быть, историческая память нации, которая до сих пор видит Грозного как фигуру скорее из комедии Гайдая, чем из кинодрамы Эйзенштейна, будет опираться на факты, которые невозможно игнорировать.

Юрий Векслер – театральный режиссер и журналист, исследователь творчества Фридриха Горешнтейна, ведущий проекта Радио Свобода "Миры Горенштейна"

Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не отражать точку зрения редакции