Марина Тимашева: Сегодня мы завершаем цикл передач Юрия Векслера, посвященных Фридриху Горенштейну. Часть четвертая – “Горенштейн и Россия”.
Юрий Векслер: Фридрих Горенштейн прочитан пока немногими. Можно сделать вывод, что он оказался невостребованным на родине. Меня примиряет с этим фактом, пожалуй, только мысль, которую я услышал однажды от композитора Арво Пярта: “Во всех странах, еще с библейских времен, всегда было только полпроцента тех, которые слушали пророков”. Сыграл ли роль в этой невостребованности Горенштейна тот факт, что при первой публикации он отказался взять псевдоним? На этот вопрос отвечает драматург и режиссер Марк Розовский.
Марк Розовский: Собственно, отрицая такие предложения, писатель обрекал себя на еще более бесперспективное существование в литературе. Но Фридрих был по этой части философ, он был действительно убежден, что он гений, и это прекрасно, потому что это придавало ему сил. Фридрих не стремился к какому-то сиюминутному успеху, он верил в силу и мощь слова, как некоей незыблемой ценности. Его послание читателю, послание в вечность, не есть проект по достижению собственного, личного успеха, это художественный поступок, который он не может не совершать, пока он жив. Жить и творить - это едино. Ему не важно было, что у него в холодильнике, ему важно было, что у него на письменном столе. Он сотворил свой собственный мир в своих романах, в своих пьесах. Это беда, что мы его проглядели, хотя многие его заметили - все-таки он работал с Тарковским, работал с Кончаловским.
Юрий Векслер: Говорит кинорежиссер Андрей Кончаловский.
Андрей Кончаловский: К сожалению, его время ушло, время пристального чтения. Он ухватил тот период, когда люди читали. Не листали, а читали.
Юрий Векслер: Последнее, что он реально дописал, выправил и издал (только Россия никогда этого дела не видела), это 800 -страничная “Хроника двора Ивана Грозного”. У него не было ни договора, ничего.
Андрей Кончаловский: Он увидел некие образы, и они его вели, и все.
Юрий Векслер: "Хроника" существует в природе, и получается, что она никому не нужна.
Андрей Кончаловский: Я бы хотел ее получить. Я думаю, что момент может прийти, и такая работа, как у Горенштейна, может быть чрезвычайно полезной для того, чтобы определенную внести лепту в процесс самоидентификации, анализа того, как создавалось то, что называется “русская ментальность”.
Юрий Векслер: Говорит режиссер Леонид Хейфец.
Леонид Хейфец: Я думаю, что это не вопрос только России, я думаю, что это вопрос нынешнего состояния человека вообще. В принципе, человек неизменен, но в обстоятельствах мировой войны человек живет немножечко независимо от всего - мужчина или он попадает на фронт, или он пытается избежать фронта, семья мужчины, или муж, или кормилец, голод, холод, разбой… Человек неизменен. Но во время войны он ЭТО есть, ЭТО считает и ТАК живет. Послевоенное время - опять другая ситуация. Ситуация, когда много лет нет войны, когда мир танцует Венский вальс, все танцуют Штрауса - и такое бывает. Едят венские булочки - и такое бывает. Что сейчас? Сейчас трудно даже себе представить, до какой степени Горенштейн и его письмо не совпадает с моментом, с точки зрения просто того, что Горенштейн точно так же, как композитор Вебер, требует сосредоточенности. Возьмите Библию, начните ее читать в метро. Невозможно. В метро читают других писателей. Начините читать Библию после восьмичасового рабочего дня, после двухчасовой пробки, после давки в метро, после того, что рубль на треть сразу исчез, после того, как непонятно, что с квартплатой, дедушка болен, дочка то ли принимает наркотики, то ли выпивает… Чтобы прочитать Библию надо очень сосредоточиться, погасить свет, сказать “сделайте тише телевизор, хотя бы, пожалуйста”. На это нет сил, возможностей. Письмо Горенштейна сродни сложнейшей и прекраснейшей великой симфонической музыке, сродни сюжетам, которые требуют сосредоточенности. При том что, если ты начнешь это читать, ты вдруг увидишь, что он касается сегодняшних вопросов. Потому что его размышления - о России. Но ведь Горенштейн в своих романах делает попытку идентифицировать Россию, ведь речь идет о людях, которые любят Россию, страдают за Россию, есть люди, патологически не воспринимающие Россию - диалог. Но для того, чтобы это вычитать, нужно время и место, как говорит Горенштейн, потому что это все пророческие размышления о месте России на планете. Я боюсь даже вам в интервью говорить, что он думал, в конечном счете, о России, как он ее понимал. Там не было ненависти к России (боже упаси!), там было понимание, что может принести России благо. Мысль стандартная, я большего не хочу говорить. Россия, грубо говоря, должна заниматься сама собой. Когда Россия занимается еще чем-то - ничего не выходит. Не говоря уже о том, что он постоянно думал о Боге, и думал о Боге не так, что перекреститься и лбом удариться об пол, чтобы покаяться, вчера взял взятку, а сегодня – “Господи, прости меня”. Нет, он думал об ответственности человека перед богом, но очень часто называл это ответственностью перед природой.
Юрий Векслер: Мне бы хотелось закончить этот цикл передач о писателе Фридрихе Горенштейне цитатой из финала его романа “Псалом”:
“– Вот наступают дни, – говорит Господь через Амоса, самого древнего из пророков, зачинателя пророчества, – вот наступают дни, когда Я пошлю на землю голод – не голод хлеба, не жажду воды, но жажду услышания Слов Господних.(…)
Поняли люди через знамение – пылающие святой снежной белизной черные лесные деревья, – что после четырех тяжких казней Господних грядет пятая, самая страшная казнь Господня – жажда и голод по Слову Господнему, и только духовный труженик может напомнить о ней миру и спасти от нее мир, напоив и накормив мир Божьим Словом. Тогда поняли они и суть сердечного вопля пророка Исайи:
– О вы, напоминающие о Господе, не умолкайте!”
